ельно вторгся в его жизнь.
   Человеку было года двадцать три - двадцать четыре, и, несмотря на хо-
лодное время, он был без пальто. Его костюм, плохого кроя,  из  довольно
грубой ткани, из тех, что покупают себе крестьяне  в  ближайшем  городе,
дополняли грубые башмаки. Короткие белокурые волосы по контрасту с заго-
релым лицом казались совсем светлыми.
   Если бы у Шабо не было оснований предполагать, что  его  противник  -
крестьянин из восточных департаментов, недавно прибывший из какой-нибудь
деревни неподалеку от Страсбурга, - смог бы он  сам  догадаться,  откуда
тот, или нет?
   В светлых глазах молодого человека явственно читалась наивность, сме-
шанная с упрямством. Казалось, он был одержим одной мыслью. Шабо  вспом-
нил, что подобные лица ему случалось видеть в больнице Святой Анны, сре-
ди сумасшедших, в те времена, когда он собирался посвятить себя психиат-
рии.
   Видит ли его Вивиана там, внизу, из директорского кабинета?
   Издали складывалось впечатление, что человек разговаривает сам с  со-
бой и произносит нечто вроде заклинаний, не отрывая глаз от лица в окне.
   Вот он медленно стал переходить улицу; остановился, пропуская машину,
потом замешкался у ворот. Он поднял голову,  желая  удостовериться,  что
Шабо видит его действия, в  несколько  стремительных  шагов  очутился  у
спортивной машины и подсунул бумажку под стеклоочиститель.
   Прежде чем уйти, он вернулся на то же место против фасада, сжал кула-
ки и наконец с сожалением удалился, тяжело передвигая ноги.
   Профессор выждал и убедился, что Вивиана  ничего  не  заметила,  пос-
кольку не спустилась к машине, чтобы взять записку.
   Нигде ни души. Он дошел  до  служебной  лестницы  и,  открыв  боковую
дверь, оказался в саду. Шабо закурил, чтобы со стороны можно было  поду-
мать, будто он вышел передохнуть.
   Он был у себя, клиника принадлежала ему, и все же не нужно, чтобы его
видели. Правда, и здесь, и дома он четыре-пять раз  за  день  скрывался,
чтобы украдкой выпить коньяку и затем разгрызть карамель с хлорофиллом.
   Возвращаясь обратно и стараясь не слишком шуршать гравием, он  бросил
взгляд на клочок бумаги, который держал в руке, - листок,  вырванный  из
ученической тетради, и на нем непривычной к письму рукой  были  выведены
три слова:
   "Я тибя убью".
   Твердый нажим, угловатый почерк - словно писавший привык  к  немецким
буквам. И опять та же ошибка в слове "тебя".
   - Доктор Одэн спрашивает, не могли бы вы подняться к нему в  двадцать
первую, профессор.
   Женщина с внематочной беременностью: четыре дня назад он ее проопери-
ровал. Шабо сохранил ей фаллопиеву трубу, но теперь, по взгляду, брошен-
ному на него доктором Одэном, понял, что повторная операция неизбежна.
   Измученная женщина тем не менее зорко подстерегала малейшее  движение
врачей, и только позднее, в ординаторской, им удалось обсудить  ее  слу-
чай.
   - Подождем до завтра, - решил он в заключение беседы.
   Не выглядит ли он человеком, которому  собственные  неурядицы  мешают
полностью отдаваться работе? К примеру, человеком испуганным?
   Нет, он не боялся, и уж во всяком случае, не  боялся  смерти  -  ведь
сколько раз он с мечтательной улыбкой поглаживал рукоятку пистолета, ле-
жащего в ящике его письменного стола.
   Много лет он даже не вспоминал об этом оружии: обычно он держал его в
машине, в отделении для перчаток, и когда покупал новую, пистолет перек-
ладывали туда вместе с солнцезащитными  очками,  маршрутными  картами  и
прочими мелочами.
   Он не мог бы сказать, какой системы его пистолет, заряжен ли барабан,
и вряд ли знал, где находится предохранительный взвод.
   Прошло лет десять с тех пор, как они с женой еще пускались в так  на-
зываемые романтические путешествия. Сколько лет было  тогда  Давиду?  Не
больше шести, потому что у него еще была няня и он не ходил в школу.
   Они с Кристиной выбирали какую-нибудь знаменитую гостиницу в сорока -
пятидесяти километрах от Парижа, иногда у Сен-Жерменского леса, иногда в
направлении Фонтенбло. После изысканного обеда, сопровождаемого бутылкой
старого вина, они наудачу пускались в ночь.
   Теперь он недоумевал: о чем они могли говорить друг с другом? Разуме-
ется, говорил в основном он. Он только что стал  владельцем  клиники,  и
многочисленные проблемы, связанные с новым делом, тогда еще  вдохновляли
его. Он придавал большое значение книге о патологии околоплодной жидкос-
ти, которую готовил к публикации в те времена. Она  уже  давно  вышла  в
свет.
   Однажды ночью, возвращаясь с Кристиной по безлюдной дороге, он  заме-
тил машину у обочины, кто-то размахивал фонарем, словно прося о  помощи.
Он инстинктивно затормозил. Он запомнил, что правил своей  первой  спор-
тивной машиной и дело было летом, так как верх был опущен. Кристина едва
успела крикнуть ему:
   - Берегись, Жан!
   В тот же миг он заметил в боковом зеркале две тени, возникшие  сзади,
в то время как человек перед радиатором раскинул руки, преграждая  путь.
Не думая, он нажал на акселератор, машина рванулась.
   - Я почти уверена, что у того, впереди, в руке было оружие...
   Но она не была убеждена в этом до конца. Он тоже.
   Он ругал себя. Чудом не сбил человека. Наутро они  узнали  из  газет,
что спустя полчаса на том же месте ограбили автомобилиста.
   Кристина боялась, что история может повториться, и он пообещал ей ку-
пить пистолет, потом как-то забыл об этом. Кончилось тем, что его шурин,
коллекционер всех видов оружия, дал ему автоматический пистолет.
   Когда же он взял его из машины и положил в  ящик  письменного  стола?
Года два назад? Или три? Он может только сказать, что,  возвращаясь  од-
нажды ночью, поглядел на железную койку в своем чулане и неожиданно  по-
думал: "А чего ради?"
   Время от времени этот вопрос назойливым рефреном крутился в его  моз-
гу. Так всегда бывало в те моменты, все  более  частые,  когда  он  "от-
сутствовал" - его собственный термин, наиболее полно  выражающий  особую
пустоту, до головокружения.
   И разве не говорила жена о Лизе, когда та была еще совсем  маленькой,
что девочка унаследовала от отца эту особенность - на несколько  мгнове-
ний отлучаться из этого мира, "отсутствовать"?
   Не то чтобы он всерьез думал о самоубийстве.  Если  ему  и  случалось
открывать ящик, ощупывать пальцами вороненую сталь, то скорее для  того,
чтобы успокоиться. В конце концов, нет ничего непоправимого, если в  лю-
бой момент есть возможность уйти.
   Разве эта мысль не свойственна всем людям, по крайней мере многим? Он
не смел спрашивать об этом ни своих коллег, ни тем более своих  учеников
- да, впрочем, те еще мало пожили на свете.
   Иногда ему хотелось не только послушать свидетелей на свой счет, но и
узнать, что они сказали бы о других. Например, о мадам Рош - всегда  ве-
селой, для которой жизнь казалась сплошным удовольствием.
   А какова она сама с собой - так ли уж полна доверия к ближним, к себе
и к судьбе? Пока она перебирает вещички в ожидании первых схваток  -  не
испытывает ли она в глубине души страха?
   Она распевает песни и шутит с медсестрами, которые заходят к ней.  Но
разве докажешь, что это маскамаска, непохожая на ту, что носит  Шабо,  и
все же всего лишь маска?
   Разве он, со своей стороны, не выглядит настолько уверенным  в  себе,
что даже раздражает этим своих коллег?
   Он обходил этаж за этажом, неизменно всегда в белом,  затем  внезапно
закрывался у себя в кабинете, чтобы достать бутылку из шкафа,  запертого
на ключ.
   Не лучше ли было бы носить пистолет при себе? Если этот эльзасец и не
сумасшедший в медицинском смысле этого слова, у него тем  не  менее  все
признаки одержимого. Идефикс. До сих пор  он  довольствовался  тем,  что
подсовывал под стеклоочиститель его машины угрожающие записки, хотя каж-
дый день имел возможность выстрелить в профессора, на худой конец - каж-
дый вторник, если это был его выходной. Сколько же времени это тянется?
   Где он живет? Нашел ли он работу? Может быть, он угрожает, чтобы  са-
мому набраться храбрости? Или он хочет, прежде чем напасть,  насладиться
страхом ненавистного ему человека? Или он поджидает случая,  когда  про-
фессор будет один, без Вивианы?
   А в самом деле, что известно его секретарше? Все? Почти  все?  Почему
за эти шесть месяцев она ни разу не заговорила о санитарке, пышнотелой и
розовой, имя которой он только теперь узнал из газет?
   Для него она навсегда осталась Плюшевым Мишкой, так окрестил он ее  в
тайнике своей души в первую же ночь, когда ехал в такси домой, на  улицу
Анри-Мартэн. В ту ночь ему пришлось дважды принимать  роды,  потому  что
доктор Одэн был в Италии, на конгрессе медиков. Как всегда, он  отправил
Вивиану спать. Вспомнилась подробность: им не удалось закончить  обед  в
ресторане на Центральном рынке, потому что едва им  подали  десерт,  как
его вызвали в клинику.
   Он сновал из одной палаты в другую, поочередно присаживался то к  од-
ной, то к другой роженице, давал отрывистые инструкции мадам Дуэ и  аку-
шеркам. Клиника была переполнена, и, как бывает в таких случаях, те  па-
циентки, до которых дело еще не дошло, вместо того чтобы спокойно спать,
чувствовали нервозность в атмосфере и то и дело звонили по пустякам.
   Пятая разродилась двумя близнецами почти в полночь, так что были зат-
руднения - каким числом их регистрировать.
   Другая пациентка - первородящая - мучилась схватками с утра и  совсем
пала духом; Шабо тоже считал, что роды затянулись, и  много  раз  уходил
прилечь. Наконец в четыре часа она разродилась, и вскоре  большая  часть
персонала исчезла, коридоры опустели и погрузились в тишину, едва  осве-
щенные ночными светильниками.
   В ту ночь он выпил не то два, не то три стаканчика коньяка. Только он
успел запереть шкаф и переодеться, как сообразил, что уже давно слышится
раздражительный звонок. Машинально взглянул на табло. Звонила девятая  -
очень требовательная пациентка: она родила шесть дней назад и без  конца
требовала санитарку по любому поводу.
   На найдя санитарки, он зашел в конец коридора, в заднюю часть здания,
где находилось дежурное помещение для персонала. Комнату освещал  только
слабый свет из коридора. На смятой постели он разглядел белокурые волосы
и лицо спящей (почти детское личико, с удивлением отметил он); от сна ее
щеки разгорелись жарким румянцем.
   Девушка была ему незнакома. Должно быть,  недавно  в  клинике,  может
быть, даже это ее первое дежурство.  Как  часто  бывает,  когда  дежурят
ночью, под голубым халатом,  распахнувшимся  сверху  до  пояса,  на  ней
больше ничего не было.
   Сколько бы ни перебирал он свои воспоминания почти  пятидесятилетнего
мужчины, никогда еще не встречал он настолько восхитительной и волнующей
картины. Чувствовалось, что девушка достигла самых глубин здорового сна,
чуть надутая нижняя губка сложилась в блаженную гримаску.
   Когда он склонился над ней и тронул  за  плечо,  она  не  проснулась.
Только затрепетала всем телом, словно его прикосновение вошло в ее сон и
растворилось в нем.
   Кто поверит ему сегодня, если он скажет,  что  испытывал  нежность  к
ней? И все же его движения были исполнены нежности, когда  он  раздвинул
края халата, чтобы высвободить ее груди. Тяжелыми и жаркими были они под
его ладонями, и она снова вся затрепетала, но на этот раз неясная улыбка
озарила ее лицо.
   Прошли месяцы, а он и сегодня не может сказать, понимала ли она в  ту
ночь, что с нею происходит. Шелковистой была ее кожа, кожа блондинки, и,
лежа во влажной постели, девушка казалась такой невинной, что  напомнила
ему толстого плюшевого мишку, с которым дети любят спать в обнимку.
   Он не искал оправданий и не пытался объяснить свой поступок. В глуби-
не души, перед лицом своей совести он был уверен в одном: никогда в жиз-
ни он не был так чист, как тогда, с нею.
   И сама она, чувствуя, как он прижимается к ней,  раскрывала  объятия,
раздвигала колени, не переставая улыбаться, не подымая ресниц.  Затем  с
легким стоном раскрылись ее губы, затрепетали веки, но ни разу  не  уда-
лось ему заметить блеснувшего из-под них взгляда.
   В тот миг, когда он на цыпочках выходил из комнаты, она одним  движе-
нием перевернулась на живот и снова уснула глубоким сном.
   Из девятой по-прежнему звонили с краткими перерывами. Он нашел  нако-
нец мадмуазель Бланш - она выходила из другой палаты. Он слукавил:
   - Можно подумать, что на дежурстве никого нет.
   - Иду! - откликнулась она, хотя это не входило в ее обязанности.
   До конца недели он не встречал нигде Плюшевого Мишку и, только столк-
нувшись с девушкой в палате у больной, догадался по ее акценту, что  она
из Эльзаса и в Париже недавно.
   Она залилась румянцем, не смея взглянуть ему в лицо.
   И он почему-то был уверен, что она не сердится на  него,  напротив  -
испытывает к нему благодарность.
   Как почти весь персонал клиники, она работала неделю в дневную смену,
неделю - в ночную. Когда настала ее очередь ночных дежурств, Шабо  подс-
терег удобный случай. Разумеется, они встречались в коридорах и в  пала-
тах. Она, со своей стороны, тоже делала все, и чтобы их почти  несбыточ-
ная встреча повторилась. И тем не менее это произошло только  через  ме-
сяц.
   Когда он во второй раз подошел к ее постели, лукавое выражение ее ли-
ца убедило его, что она не спит. И ни один из них не  сказал  ни  слова,
может быть, из опасения, что их услышат, но под конец она все же открыла
глаза и, когда он уже уходил, схватила его руку и поцеловала ее.
   На той же неделе им еще дважды представился случай, две ночи  подряд,
и никогда еще Шабо не чувствовал в себе такой легкости. Для него это бы-
ло чудом, нежданным подарком - первым щедрым подарком за всю его  жизнь,
ему даже случалось два-три раза украдкой забежать в комнату сына,  чтобы
погладить по головке плюшевого медвежонка, которого Давид все еще держал
в игрушках.
   В следующую неделю он не встречал  эльзаску  в  клинике  ни  днем  ни
ночью, а спросить о ней не посмел. У персонала определенный график  лет-
них отпусков, и вполне вероятно, что она была в отпуске.
   Однако он что-то заподозрил и порой незаметно наблюдал  за  Вивианой,
пытаясь найти в ней какие-то перемены, хотя бы  незначительные.  Та,  со
своей стороны, тоже, по-видимому, изучала его, и когда их взгляды встре-
чались, она первая отворачивалась.
   Он выждал три недели, прежде чем обратиться - не к секретарше, нет! -
а к мадмуазель Роман:
   - А что произошло с той молоденькой санитаркой с эльзасским акцентом?
   Он произнес слова небрежно, уголком рта, как бы не придавая  значения
такой мелочи, и реакция директрисы поразила его.
   У нее был такой вид, точно она с неба свалилась, затем  вдруг  сдела-
лась ужасно подозрительной:
   - А разве вам мадмуазель Вивиана ничего не говорила? Ведь именно  она
получила об этой особе самые неблагоприятные сведения  и  сообщила  мне,
что на прежнем рабочем, месте та проявила себя непорядочно. Я думала, вы
в курсе. У меня даже сложилось впечатление, что именно вы  распорядились
рассчитать ее.
   Стоило ли предъявлять претензии Вивиане? Он предпочел промолчать. Ди-
ректриса, вероятно, поставила ее в известность об этом разговоре, и, та-
ким образом, каждый из них знал, что другой все знает. Внешне в их отно-
шениях ничего не изменилось, и много раз, вместо  того  чтобы  вернуться
домой, он проводил остаток ночи у Вивианы, на Сиамской.
   С нею у него было все-таки еще не так, как стало с Кристиной.  Что-то
очень неясное по-прежнему связывало их - то ли своего рода  сообщничест-
во, то ли просто Шабо испытывал постоянную потребность в том, чтобы  ря-
дом с ним всегда кто-то был, а искать другого спутника было лень.
   И перед нею он тоже виновен, как виновен перед женой: ведь из-за него
Вивиана никогда не знала, что значит жить нормальной жизнью - по крайней
мере в глазах людей. Он был преступником по отношению и  к  детям,  и  к
Плюшевому Мишке, и, в конечном счете, ко всем людям -  хотя  бы  потому,
что представал пред ними совсем другим человеком, не таким, каким был  в
действительности.
   Он жил среди них, но не с ними. Именно потому, что он был сам по  се-
бе, не имея никого близкого, ничто не помешает  ему  в  один  прекрасный
день уйти, когда жизнь станет совсем уж невыносимой.
   И потому он не вмешался в то утро, когда, стоя у этого  самого  окна,
увидел, как его эльзаска входит в ворота и подымается по ступеням; в тот
день, в обычной городской одежде, она была похожа на бедную  деревенскую
девушку.
   Он выжидал, что за этим последует, предвидя, что ей не  удастся  про-
никнуть к нему - и в самом Деле, через несколько минут она вышла.
   В последний раз он видел ее спустя месяца два, вернее" едва разглядел
ее в ночной тьме, сквозь струи грозового дождя. Он спешил укрыться в ма-
шине вместе с Вивианой и уже открыл дверцу, когда из тени появилось  ли-
цо; приблизился силуэт, кажется, протянулась рука -  поздно!  После  се-
кундного колебания он захлопнул за собой дверцу, и Вивиана включила  мо-
тор.
   На сей раз секретарша уронила:
   - Это интриганка.
   Он промолчал. Ответить? Чего ради? Заставить Вивиану  вернуться?  Ра-
зыскать девушку во тьме и объясняться с нею под вспышки молний  и  удары
грома, под проливным дождем?
   Да и какие тут могут быть объяснения? Что он потом будет  с  ней  де-
лать? У него не было уверенности, что Вивиана так уж неправа.
   - Где будем обедать?
   Они отобедали у Люсьена. В тот вечер он имел право на две порции мар-
тини вместо одной, и много раз в продолжение обеда  Вивиана  клала  свою
ладонь на его руку, как он сам делал со своими пациентками,  чтобы  отв-
лечь их внимание от боли и отогнать страх.
   А с инспектором полиции он встречался всего однажды, года  три-четыре
назад, по поводу кражи - не из палаты, а  из  хозяйственного  помещения.
Недавно он наткнулся на него снова - утром, в кабинете мадмуазель Роман,
которой инспектор показывал фотографию.
   Испугалась ли секретарша, что он ворвется в кабинет  и  начнет  выяс-
нять, что произошло? Но он этого не сделал, а покорно направился к  лиф-
ту.
   И только в полдень, когда они садились в машину, он спросил:
   - Это она?
   - Да.
   - Она умерла?
   - Да.
   - Отчего?
   - Утонула в Сене.
   В тот день если он и заглянул в комнату Давида, то не посмел  прикос-
нуться к плюшевому мишке, а только смотрел на него издали красными  гла-
зами - красными не столько от слез, сколько оттого, что он выпил слишком
много коньяка.
   На следующий день он уединился, чтобы прочесть газету, и сразу нашел,
что искал. Фотография для документа была скверная, девушка вышла на  ней
чуть ли не уродкой.
   Звали ее Эммой. Фамилии он не запомнил, что-то немецкое с  окончанием
на "айн".
   Ее вытащили у Сюренской плотины. И хотя тело  пробыло  в  воде  много
дней, полицейский врач определил, что она была на  четвертом  или  пятом
месяце беременности.
   Газета сообщала, что по приезде в Париж в возрасте  восемнадцати  лет
девушка устроилась на работу в больницу - в какую не было  сказано  -  и
затем поступила работать на кухню в ресторане на площади Бастилии.
 
 
   3.
   Занятия по клинической практике, семейный завтрак и карьера Давида
 
   Чтобы попасть из Отейя к перекрестку Пор-Рояля, все эти годы он выби-
рал разные дороги; иногда его вынуждали к  этому  ремонтные  работы  или
вновь проложенные пути. Только тогда он вступал в  контакт  с  улицей  -
единственные для него моменты, когда он мог расслабиться, особенно с тех
пор, как он перестал утруждать себя вождением машины.
   Когда машина шла через мост Мирабо, он почти всегда наклонялся, чтобы
рассмотреть караван барж и стоящие у причалов вдоль набережной суда.  На
улице Конвента он узнавал каждую лавочку, цвета фасадов, дома в  два-три
этажа, уцелевшие у подножия новых зданий, расчерченных пестрой рекламой.
   Он все меньше ходил пешком. У него на это не оставалось  времени.  Он
не мог припомнит