тута материнства...
   Проезжало множество свободных такси, но он не пытался остановить их.
   Истина в том, что... Прекрасно! Каждый раз он открывает какую-то  но-
вую истину, но он не виноват, напротив - потому так и получается, что он
добросовестно ищет.
   В конечном счете, вот в чем истина: с него довольно,  он  жаждет  ка-
тастрофы, как некоторые жаждут войны, которая положит конец всем их пов-
седневным неприятностям. Избавиться разом от  всех  забот,  всех  тягот,
возложенных им на свои плечи, избавиться от стыда, от угрызений совести.
Не быть обязанным по утрам, в определенный час, становиться непогрешимым
профессором, который непременно всех спасет.
   Это неправда, и теперь он не имел права убеждать их в этом. Но  слиш-
ком поздно, уже ничего не изменишь, поэтому ему только и остается играть
свою роль дальше, он - как заведенный автомат. До сих пор ему сходило  с
рук. Но настал миг - и все разладилось.
   - Вдохните... Выдохните... Задержите дыхание!
   Необходимое слово, которое у него выскочило из головы  в  нужный  мо-
мент, когда он пошел ко дну, и в глазах мадам Рош отразилось его  смяте-
ние!
   - Тужьтесь!..
   Есть ли у него право брать на себя ответственность за роженицу,  если
он не уверен, что профессиональный автоматизм сработает?
   Да, все они правы: он устал, так устал, что завидует старухе,  уснув-
шей на тротуаре. Он бы тоже с удовольствием привалился  спиной  к  стене
дома - лишь бы уснуть и ни о чем не думать.
   Он очутился на большой площади, по кругу шли машины, светились вывес-
ки, окна кафе и баров, куда-то спешили люди, а он застыл  в  оцепенении,
неспособный ни на какое действие, и смотрел на проходившую мимо вереницу
свободных такси с тем же выражением, с каким смотрел у Филиппа на амери-
канку с паклей волос, выходившую из туалета.
   Таинственная улыбка тронула его губы: он внезапно подумал о своем от-
це, и у него возникло искушение последовать его примеру. Всего-то и надо
было для этого поднять руку - такси доставит его домой, он выберет  свое
место, свой угол - допустим, кресло в маленькой гостиной, в котором  ему
случалось задремать днем и которое отныне примет его навсегда...
   Он вообразил себе общую растерянность, беготню взад и  вперед,  теле-
фонные звонки, неразрешимые задачи, приглашенных врачей,  призванных  на
помощь психиатров, напрасно пытающихся что-либо понять...
   Одним махом, в любой миг - и миг этот он выберет сам -  он  остановит
всю эту механику, в том числе и обследование новоиспеченной  мадам  Лам-
бер.
   И все! Лавочка закрывается! А дальше - жить одному, для себя, с  пол-
ным внутренним спокойствием!
   Кто из женщин будет ходить за ним, кормить его с ложечки, как ребенка
или калеку? Кристина? Вивиана? Мадмуазель Бланш, которая  когда-то  была
его любовницей и до сих пор еще с нежностью поглядывает на него?
   Может быть, никто из них. Ему подыщут благоустроенный и малоизвестный
приют. Он прикинул какой.
   Нет, положительно опасно оставаться ночью в одиночестве.
   Он зашел слишком далеко; а что, если ему станет дурно? - он дошел  до
такой крайности, что готов взывать о помощи. Это ничуть не  унизительно,
тем более что он ничего не обязан объяснять.
   Он вошел в бар и облокотился на мокрую стойку за спиной толстяка, ко-
торый о чем-то спорил, размахивая руками.
   - Коньяк...
   И неожиданно для себя добавил:
   - Пробную...
   Он не стал расспрашивать, как в Версале, где телефон. Он потребовал:
   - Жетон!
   Затем одним духом осушил рюмку, оттолкнул спину, загородившую ему вы-
ход, прошел в глубину помещения и закрылся в стеклянной кабинке.
   Он помнил телефон Вивианы и старательно набрал номер. Пальцы не  дро-
жали. Он полностью овладел собой. Все равно, что он скажет ей - что очу-
тился на Мормартре, что хочет ее видеть, и пусть она возьмет такси.
   Услышал гудки. Никто не отвечал. Он нажал кнопку. Жетон выпал,  и  он
снова опустил его в щель, и снова набрал номер со всей тщательностью.
   К телефону не подходили. Вивианы не было дома. За четыре  года  такое
случилось впервые.
   Он попытался в третий раз - в последний, поклялся он себе,  глядя  на
аппарат почти с таким же выражением, с каким глядела на него  мадам  Рош
во время родов.
   Ему было жарко. На лбу выступили капли пота. Он запретил себе  подда-
ваться страху, и только вполголоса повторял как молитву, как заклинание:
   - Алло... Алло... Алло...
   Он медленно повесил трубку, не отдавая себе отчета взял жетон и опус-
тил его в карман и, пройдя сквозь бар, направился к выходу.
   - Эй вы, там...
   Он не понял, что обращаются к нему, услышал смех,  почувствовал,  что
его тянут за рукав, увидел, что это какой-то незнакомый человек, сидящий
за столиком, и удивился. Чего от него хотят?
   Ему указали на стойку и на официанта:
   - Вы забыли оплатить заказ.
   Все, кто там был, снова расхохотались; ну что ж, вот и новые свидете-
ли.
 
   7.
   Старый приятель с улицы Коленкур и протеже с Сиамской
 
   Он уже не пытался уцепиться хоть за  что-нибудь.  Никто  не  мог  ему
больше помочь. Он уставился на кинотеатр, словно не видя его. Реклама не
горела. Может быть, эта киношка - его последний шанс. И в самом  деле  -
постепенно здание обрело смысл, пробудило воспоминания.  Когда-то  очень
давно, лет двадцать назад, он был в этом кинотеатре с Кристиной, он даже
вспомнил, какой тогда шел фильм и на каких местах они сидели.
   Воспоминания становились отчетливее, он вспомнил, какая была  погода,
когда они вышли из зала, вспомнил цвет неба - тогда было летнее  утро  и
они оттуда отправились обедать у Траффа, в пивную на площади Бланш,  не-
подалеку от Мулен-Руж. Еще небольшое усилие - и он вспомнит, в каком это
было году, в каком месяце, вспомнит, может быть, даже число.
   Кинотеатр стоял на углу улицы Коленкур. Много лет спустя он шел  мимо
него с дочерью, Элианой. Он вел ее к своему старому товарищу Барнаклю.
   Какая жалость, что в этот миг  нет  рядом  никого,  кто  бы  засвиде-
тельствовал ясность его рассудка! Память работала с фотографической точ-
ностью.
   С Барнаклем он познакомился на факультете, а год спустя снова  встре-
тился с ним в больнице Святой Анны, где они вместе  проходили  практику.
Среди студентов Барнакль был самым некрасивым. Он напоминал гнома, одно-
го из семи гномов Белоснежки; рыжий, с непропорционально крупной головой
и расплывчатыми, словно резиновыми чертами. Глаза у него были  невелики,
но сквозь толстые стекла очков увеличивались до неправдоподобного разме-
ра.
   Он не следил за собой, был почти неопрятней, грыз ногти,  и  несмотря
на это в его студенческой комнате всегда жила девушка - от месяца до по-
лугода; она штопала ему носки, потом ее сменяла другая.
   Шабо тянуло к нему. Они оба жили на отшибе от  остальных,  и  это  их
сблизило.
   Он так и остался в больнице Святой Анны - сначала практикантом, потом
главным врачом, и мог бы стать профессором, если бы упорно не отказывал-
ся представить к защите диссертацию.
   - С моей ли рожей! Студенты засмеют меня.
   Барнакль жил метрах в трехстах от того места, где теперь на краю тро-
туара стоял Шабо - стоял бесцельно, с ясным сознанием,  что  ему  больше
нечего делать в этой жизни.
   Он занимал квартиру, где принимал пациентов, на последнем этаже дома,
выходящего окнами на Монмартрское кладбище. Шабо приводил к нему Элиану,
когда дочь, лет в одиннадцать, обнаружила нарушения памяти  и  полностью
утратила интерес к занятиям.
   - Вы - врач, - сказала ему тогда директриса школы. - А я - нет. Может
быть, с моей стороны кажется самонадеянным советовать вам, чтобы вы  по-
казали ее специалисту. Но я сталкивалась с подобными случаями и  убежде-
на, что девочка нуждается в лечении.
   Он выбрал Барнакля - невропатолога и психиатра в одном лице. Его ста-
рый товарищ провел с девочкой три-четыре часовых сеанса. Он раскопал до-
вольно сложную историю с учительницей, допустившей несправедливость, что
привело к озлоблению, бессознательному уходу в себя и  в  итоге  вызвало
настоящую астению. Элиану перевели в другой класс, и  недели  через  две
она снова стала нормальным ребенком.
   Шабо не присутствовал на этих сеансах, но угадывал, какие вопросы за-
давал Барнакль. Ему самому случалось задавать вопросы в том же роде. Для
самоуспокоения он снова перечитал выдержки из когда-то изучаемой им  ли-
тературы.
   Но он не нашел там для себя удовлетворительных ответов, потому что  в
этой области медицины, кроме ограниченного числа ярко выраженных  случа-
ев, отклонение от нормы - вопрос количественный и между нормальным  сос-
тоянием и болезнью нет четкой границы.
   Что ему мешает пойти позвонить в дверь  Барнакля  и  представить  ему
свой случай как бы с вызовом, играючи: а ну-ка,  способен  ли  ты  найти
всему этому объяснение?
   Сейчас или никогда. Он в кризисе, о чем ему, вероятно, и скажет  ста-
рый друг.
   Номера он не помнил, но дом узнал.
   "Позвоню, если у него горит свет! "
   Пусть выбирает судьба. Он поднял голову, ничего не видя перешел улицу
и только тогда заметил на последнем этаже освещенное окно. И хотя он  не
был уверен, что это то окно, он позвонил, пробормотал консьержу имя Бар-
накля и вошел в узкий лифт, где ему пришлось зажечь спичку, чтобы  найти
нужную кнопку.
   На площадке он услышал музыку - Бах, фортепианные вариации Гольдберга
- и уже не колебался, хотя его внезапно поразил страх обычного пациента,
в последний момент готового удрать.
   Ему открыл Барнакль, в коричневом шерстяном халате,  из-под  которого
выглядывала мятая пижама. С тех пор как они виделись в последний раз, он
облысел, лишь на висках осталось немного волос,  отчего  он  еще  больше
стал похож на Рыжего из цирка. Он располнел.
   И все же, несмотря на  его  смешной,  почти  карикатурный  вид,  было
что-то необычное в том, как он встретил Шабо. В  последнее  время,  и  в
особенности сегодня, с самого утра люди, даже  незнакомые  -  и  в  вер-
сальском кафе, и в баре на площади Клиши, - смотрели на него  изумленно,
словно были поражены болезненностью или выражением его лица, и почти все
спрашивали, что с ним.
   Барнакль, который за секунду до того читал научный журнал под  музыку
Баха, встретил его так, как будто сейчас не полночь и его старый товарищ
имеет обыкновение часто забегать к нему в это время.
   - Входи. Не обращай внимания на беспорядок.
   Он курил старую трубку, которая при затяжке издавала неаппетитное си-
пение. Два стола загромождала установленная им самим звуковая аппаратура
с протянутыми во все стороны проводами, реостатами,  предохранителями  и
тремя громкоговорителями, один из которых висел на стене прямо над  кар-
тиной, изображающей коров на лугу.
   Книги и журналы громоздились до потолка, на стуле стоял поднос с пус-
той бутылкой из-под пива и стаканом.
   - Садись.
   Одна из дверей была приоткрыта, и в темноте другой комнаты, как пока-
залось Шабо, послышался шорох ворочающегося в постели тела и  полусонный
вздох. Должно быть, Шабо не ошибся, потому что Барнакль встал  и  закрыл
ту дверь.
   - Не выпьешь ли стаканчик пива?
   Если бы было заметно, что Шабо пьян, разве друг предложил бы ему  вы-
пить?
   - Спасибо, не хочется.
   Он не жалел, что пришел. Но, как многие больные на приеме у врача, он
уже больше не чувствовал тревоги и недоумевал, зачем пришел и  что  ска-
жет.
   Барнакль протянул ему кисет с табаком:
   - Ах да, ты ведь не куришь трубку. А сигареты у тебя есть?
   С самым непринужденным видом он стал рыться в куче разнородного  хла-
ма.
   - Не знаю, как ты, но при той жизни, которую мы  вынуждены  вести,  у
меня для чтения журналов, чтобы не отстать, остается только ночь.
   При этом он, несомненно, изучал его исподтишка, и Шабо, понимая  это,
восторгался, с каким профессиональным мастерством его друг это  проделы-
вает.
   - Я колебался, заходить к тебе или нет. Ты мне,  наверное,  не  пове-
ришь: мне пришло это в голову внезапно, минут  пятнадцать  назад,  когда
оказался на площади Клиши.
   Как бы он ни хорохорился, но вел он себя как обычный пациент,  и  так
же принуждал себя улыбаться, чтобы показать, что он ничуть не волнуется.
   - В общем, я хотел спросить у тебя насчет одной вещи, которая  случи-
лась со мной сегодня днем, и я, по правде говоря, тревожусь.
   Он был доволен тем, что высказал все это непринужденно, спокойно, без
труда складывая фразы и находя точные слова.
   - Я принимал у своей пациентки роды без анестезии, по методу психоло-
гического обезболивания. Ты ведь знаешь - здесь используется старая тео-
рия условных рефлексов и, следовательно, только от врача-акушера зависит
родовая деятельность пациентки: с помощью ключевых слов он в нужный  мо-
мент подсказывает ей, что делать.
   Пользуясь этим методом, я принимаю роды уже  много  лет,  так  рожают
процентов тридцать - сорок женщин, поступающих в мою клинику.
   Так вот, сегодня, в самый критический момент,  случилось  то,  что  я
назвал бы... пробелом. Я знал, где нахожусь и что мне  надлежит  делать,
но у меня вдруг выскочило из головы нужное слово и я  не  мог  вспомнить
нужный жест...
   - А раньше с тобой никогда такого не случалось?
   - Никогда.
   - А при других обстоятельствах, я хочу сказать - на улице, за столом,
среди людей, тоже не было ничего подобного? У тебя никогда не  возникало
ощущения, что ты находишься в определенном месте и в то  же  время  тебя
там нет, ты словно отсутствуешь или действуешь в нереальном мире?
   - Довольно часто, особенно в последние годы.
   - Никаких расстройств нейровегетативной системы?
   Желудок? Кишечник?
   - Боли в желудке, временами. Рентген язвы не показал.
   - Ты часто проходишь осмотр?
   - Понимаю твой вопрос. Да. Но ты не думай, я не ипохондрик.
   - Как у тебя с давлением?
   - Низкое. Около одиннадцати на семь. И много раз опускалось до  деся-
ти.
   - А раньше?
   - От тринадцати до четырнадцати.
   - Не возражаешь, если я тебе сейчас измерю давление? Иди сюда.
   В кабинете царил такой же развал, как в гостиной, кожа на  креслах  и
на кушетке износилась, как на отцовском вольтеровском кресле в  Версале.
Но, как ни странно, это создавало благоприятную, успокаивающую обстанов-
ку. Казалось, что все эти вещи тебе давно  знакомы.  Хотелось  держаться
просто, без церемоний.
   - Мне лечь?
   - Не обязательно. Сними пиджак и садись.
   Барнакль не изображал значительной мины, не  священнодействовал.  Все
его движения казались обычными, будничными.
   - В котором часу ты обедал?
   - Совсем не обедал. Но обстоятельства сложились так, что я был вынуж-
ден выпить несколько бокалов.
   - Обычно ты много пьешь?
   - Нет.
   - Принимаешь лекарства? Барбитураты?
   - Только когда не могу заснуть.
   - Сколько часов ты ночью спишь?
   - Ну, это зависит от того, когда моим пациенткам  вздумается  рожать.
Иногда удается поспать три часа, иногда - пять-шесть, больше  почти  ни-
когда. Если есть возможность, ложусь ненадолго  подремать,  дома  или  в
клинике.
   - Ты устаешь?
   Он не посмел признаться, что иногда готов заплакать от усталости,  да
что там - ему и в самом деле случалось плакать настоящими слезами, когда
он оставался один, у себя в кабинете или в постели. Он так ничего  и  не
сказал из того, что собирался сказать, потому что ему  вдруг  представи-
лось, что всего этого больше не существует.
   - Неудивительно, что ты чувствуешь себя усталым. Давление  опустилось
до девяти. Давай уж я заодно проверю твои рефлексы. Если я тебе  слишком
надоем, останови меня. А то ведь я как старая цирковая лошадь. Меня обу-
чили всей этой рутине, вот я и тяну ее. Сними-ка носки.  Дай  мне  левую
ногу.
   Он вынул из кармана перочинный ножик и, не открывая его,  поскреб  им
по подошве:
   - Так ты чувствуешь что-нибудь? А так?
   Потом постучал по сочленениям маленьким молоточком.
   - Давно ли ты проверял глазное дно?
   - Несколько месяцев назад.
   Шабо надел носок и ботинок, уселся на табурет, а Барвакль нацепил се-
бе на лоб рефлектор с маленькой лампочкой:
   - Смотри на кончик моего пальца... следи за ним...  ТЫ  ведь  помнишь
все эти штучки-дрючки... Сегодня есть аппаратура, которая дает точно та-
кой же результат, но стоит куда дороже... Смотри на потолок... на пол...
еще на потолок... на пол... на камин... на дверь... на камин... Ну вот и
хватит!
   Он снял с головы рефлектор:
   - Ты делал анализ мочи? Сахара и альбумина нет? Удельный вес в норме?
   Шабо надел пиджак, и они уселись за столом друг против друга.
   - У тебя не было гриппа или какого-либо вирусного заболевания?  Прос-
ти, что я об этом спрашиваю, но ведь ты наверняка сам об этом думал.
   Он разжег трубку, немного помолчал.
   - Да, а как поживает маленькая девочка, которую ты ко мне приводил?
   - Как раз сегодня вечером я узнал, что она вот-вот станет звездой эк-
рана.
   - Если мне не изменяет память, у тебя есть еще одна дочь?
   - И дочь, и шестнадцатилетний сын, который отказался держать экзамены
на бакалавра.
   Шабо почувствовал подвох и решил не попадаться на удочку.  Он  был  в
восторге от собственной проницательности.
   - У жены все в порядке?
   - Она молодеет.
   - В клинике все идет нормально?
   - Там все даже слишком хорошо.
   Если нужно, он может и сплутовать.
   - Я хорошо понимаю, что сегодняшний случай встревожил тебя. Я-то  ду-
маю, вряд ли он повторится, разве что  ты,  будучи  человеком  впечатли-
тельным, поддашься самовнушению. Сколько времени ты не был в отпуске?
   - Полтора года.
   - А сколько отдыхал?
   - Неделю.
   - С семьей?
   Он заколебался, но решил обойтись без подробностей:
   - У нас каждый отдыхает сам по себе.
   - Для тебя так даже лучше. Но неделя - это слишком мало. Ты замечал у
себя еще какие-то недомогания?
   Шабо отрицательно покачал головой. Взаимопонимания не  получалось,  и
только по его вине, потому что он намеренно не  подпускал  к  себе,  это
становилось почти игрой.
   - Ты решительно отказываешься от пива? Тогда позволь, я налью себе.
   Он пошел за бутылкой в кухню, и Шабо услышал негромкий разговор - не-
сомненно с женщиной, в комнате рядом с гостиной.
   Барнакль не носил обручального кольца, продолжал вести богемный образ
жизни, как прежде в Латинском квартале, и, несомненно, по-прежнему менял
своих подруг когда ему заблагорассудится.
   Вернувшись, он сказал:
   - Будь ты обычный пациент, я посоветовал бы тебе сделать электроэнце-
фалограмму. Для этого пришлось бы прийти ко мне в больницу -  здесь  нет
ни аппарата, ни ассистентки. Безусловно, ты не эпилептик, ты бы узнал об
этом первый. А вот есть ли другие поражения...
   Он отстранил его жестом, сел, держа в руке бокал с пивом:
   - Я мог бы предложить тебе тесты... Ты ведь помнишь тест Кателя - нас
еще заставляли без конца ставить его умственно отсталым? Разумеется, это
не твой случай... Не представляю себе также, как бы ты играл  в  детские
игры по тесту Роршаха... Дурацкие трюки... В них не больно-то верят,  но
пользуются - просто потому, что ими напичканы все научные труды... А все
же бывает, что они наводят тебя на неожиданный след... И не похоже,  что
для тебя годится тест Мира... Помнишь такой? Или забыл?
   Должно быть, мы оба со стороны выглядим довольно глупо... Прошу  тебя
- проведи на листе бумаги линии: сверху вниз, снизу вверх, слева  напра-
во, в обратном направлении - сначала с открытыми глазами, потом с закры-
тыми... Предполагается, что при сравнении этих линий выявляют  эгоципет-
ную тенденцию пациента, благодаря чему можно определить степень его  аг-
рессивности... Ты как - агрессивен?
   Он засмеялся и отхлебнул пива:
   - Видишь ли, беда с людьми вроде тебя - слишком вы  много  знаете,  с
вами все тесты идут насмарку. Если я ставлю вопрос - ты ясно видишь, ка-
кие умозаключения я могу вывести из твоего ответа. Что, разве не так?
   - Разумеется, так.
   - Следовательно, ты постараешься дать такой ответ, чтобы я вы