ала домой. Ему ответила кухарка:
   - Ах, это вы, месье... Жанины нет... Я одна...
   - Никто не звонил?
   - Только мадам. Она хотела знать, дома ли вы, и я ей сказала, что  вы
вышли. Я сделала что-то не так?
   Он взял в кассе еще два жетона. Он редко сам набирал номер  и  теперь
проделывал это очень неловко. Ему не хватало Вивианы, и он пожалел,  что
не взял ее с собой. Ему хотелось убедиться, что все в порядке, и он поз-
вонил в клинику.
   - Все идет хорошо, профессор. Мадам Рош провела больше часа с мужем и
деверем и ничуть не утомилась. Затем съела все, что ей подали, и уснула.
Только что я перевела пациентку из двадцать четвертой в гинекологию,  вы
назначили ее на операцию завтра вечером.
   - Никто меня не спрашивал?
   - Никто. Все спокойно.
   Он предпочел бы срочный вызов. Конечно, он боялся бы  сплоховать,  но
работа вернула бы ему власть над собой. Он чувствовал,  что  катится  по
наклонной плоскости, и позвонил в Институт материнства, втайне  надеясь,
что там он окажется нужен:
   - Мадам Жиро еще здесь?
   - Нет, профессор. Дежурство принял доктор Берто.
   Это его второй ассистент.
   - Передайте ему трубку.
   Он хотел бы быть на его месте, в белом халате, нести  ответственность
за эти ряды коек, где одни женщины спали, а другие молча страдали с отк-
рытыми глазами.
   - Все хорошо, профессор... Да, я видел больную...
   Доктор Жиро передала мне предписания... До сих пор она  очень  хорошо
реагирует на лечение... Нет, больше ничего. Ночью ожидается трое  родов,
и все по прогнозу нормальные... Кесарево как раз  сейчас  делает  доктор
Вейл...
   Нет, никто не протянул ему спасительной доски. Никто не  нуждается  в
нем - ни дети, ни мать, ни больные.
   - Все нормально...
   Не в этот ли час молодая эльзаска устремилась к  набережной,  еще  не
будучи уверена, совершит ли она то, что задумала? Разве не пыталась  она
сначала уцепиться хоть за что-нибудь? Может быть, тогда она снова пробо-
вала пробиться к нему в клинику на Липовой улице  или  долго  стояла  на
улице Анри-Мартэн, глядя на освещенные окна и надеясь перехватить его  у
входа?
   Плюшевый Мишка! Какой убийственной иронией обернулось прозвище,  рож-
денное, казалось, самой нежностью!
   Сознавала ли Вивиана, что она ответственна за  это  несчастье?  Каза-
лось, ее ничто не тяготит. Но чувствовалось, что она не спокойна; не по-
тому ли, что он мог потребовать от нее объяснений? Или осыпать упреками?
Или даже выставить ее за дверь в порыве гнева?
   Она оберегала его! Все вокруг только и делали, что оберегали его!  Он
не должен разбрасываться. Он всем нужен таким, какой он есть, таким, ка-
ким ему предписывалось быть по их настоянию, чтобы они  могли  превозно-
сить его.
   У всех у них были свои трудности, но разрешать их должен был он один.
Сам же он не имел права уклоняться в сторону от предусмотренного для не-
го пути.
   Даже хозяйка кафе, а может быть, кассирша,  ну,  та  самая  грудастая
женщина, оторвалась от своей газеты и не без тревоги взглянула на  него,
словно опасаясь - а вдруг он пошел в кабинку не затем, чтобы  поговорить
по телефону, а чтобы там выблеваться?
   - Официант, сколько с меня?
   Он возьмет лист бумаги - нет, не сегодня, а в какойнибудь вечер, ког-
да будет один, у себя в кабинете, и чтобы никого рядом; тогда  он  будет
искать, углубляясь год за годом в прошлое, так глубоко, как только  поз-
волит память, отмечая малейшие симптомы: его издавна приучили к методич-
ности, и он сам приучал к ней своих учеников.
   Ничего не упускать! Не довольствоваться ни  приблизительным  ответом,
ни верным на первый взгляд признаком.  Вычеркивать  сомнительные  факты.
Остальные - подытожить. Но и тогда не доверять решению, пусть даже  оче-
видному.
   Выйдя на улицу, он рассмеялся: знаменитый профессор, как  назвал  его
Давид во время завтрака, а не может поставить себе  диагноз!  Но  он  не
первый и не последний. Знавал он одного тоже  знаменитого  на  весь  мир
психиатра, который стучался в двери всех  своих  коллег,  чтобы  прокон-
сультироваться с ними на свой счет.
   Потом он всех их обвинял в том, что они лгали ему, подвергал сомнению
даже рентгеновские снимки и данные лабораторных анализов.
   Кончилось тем, что он умер; отчего - Шабо не знал, потому что его это
не интересовало. Это был подлинный случай, один из тех, о которых  расс-
казывают друг другу на медицинских конгрессах  и,  как  правило,  больше
всего смеются над несчастными чудаками отнюдь не самые уверенные в своем
здоровье.
   Он поискал ключ от машины в кармане, совершенно Забыв о том, что  ос-
тавил его а щитке. Он выбрал дорогу с менее оживленным движением, потому
что боялся ослепляющих фар встречных машин. На бульваре Курсель его жда-
ли мадам и месье Филипп Ванакер - именно так они себя называли, - а так-
же очень важное лицо - месье Ламбер со своей новой женой.
   Г-н Ламбер рассчитывал с ним увидеться, и Филипп настоял, чтобы Крис-
тина позвонила мужу.
   Но из-за этого все же не стоит спешить, рискуя попасть  в  аварию.  В
сущности, они должны быть довольны, если он приедет к  кофе.  Они  хотят
видеть его и говорить с ним, очевидно, по делу, возможно,  хотят  попро-
сить его, чтобы он протолкнул сына какого-нибудь приятеля, подвизающего-
ся в медицине. Люди воображают, что стоит профессору замолвить  словечко
- и любой идиот сразу выдержит свои экзамены. Ну а если бы и так? Неуже-
ли он претендует на то, чтобы Ламбер вознаградил его запасом своего пар-
шивого вина?
   В сущности, нет никаких причин терзаться. Он исходил из ложного посы-
ла, убеждая себя в том, что виновен, но в действительности виновны  они,
а не он.
   С этой позиции все казалось ясным, даже скорее забавным. Он не обязан
переделывать мир, в том числе и того толстого фиолетового болвана, кото-
рый осуждающе смотрел, как Шабо выпил одну за другой две рюмки коньяка.
   Ему остается только одно - как можно лучше делать свое дело.  Правда,
он неверный муж, но пусть ему сначала покажут  хоть  одного  верного,  а
Кристина и так вполне счастлива, бегая по модным парикмахерским и  мага-
зинам предместья Сент-Оноре вместе с этой дурищей Мод.
   Может быть, он мало занимался детьми? Но кто требовал от него дорогих
игрушек, потом - платьев, каникул в Сен-Тропез, катания на лыжах  в  го-
рах, а там уже и собственную машину? И кто, как не дети, требовал еще  и
полной свободы?
   Пусть из них получится все что угодно. Это его  больше  не  касается.
Пусть Жан-Поль Карон станет его зятем. Пусть Элиана  занимается  театром
или кино, и пусть Кристина гордится ею, если дочери суждено стать  звез-
дой. И какая разница, с кем спит его дочь - со своим преподавателем  или
с кем попало из своих дружков. Бог знает где и как?
   Ну а что касается Давида - почему бы сыну не сделать так, как он  ре-
шил, независимо от того, сдаст он на бакалавра или нет? Вот Филипп - то-
му даже предрекали тюрьму, а он взял да и стал  богатым  человеком,  так
сказать, счастливцем, и может вызвать к себе, когда ему заблагорассудит-
ся, своего шурина-профессора.
   И профессор явится как миленький! А вот и я! К вашим услугам, господа
владельцы винных промыслов, телевидения и хорошеньких женщин!
   Нужно быть очень внимательным с велосипедистами. Это  его  постоянная
забота. Когда машина едет навстречу, очень трудно в блеске фар различить
красный огонек на заднем колесе велосипеда. Так он и попал в аварию  три
года назад. Он был тогда совершенно трезв. А велосипедист, напротив, был
пьян, ехал зигзагами, да еще без сигнальных огней.  Долгие  минуты  этот
человек лет пятидесяти, с усами, как у отца Шабо, казался ему мертвым.
   А теперь у него на совести смерть молодой девушки. И не только ее са-
мой - но и ребенка, которого она носила.
   А что было бы, если б она не утопилась, а сумела добраться до него  и
поговорить с ним? Он даже не успел задать себе этот вопрос, но Вивиана -
та продумала все заранее.
   А если бы пришлось решать Кристине, а не Вивиане? Если бы девушка ре-
шилась позвонить в дверь его дома, на улице Анри-Мартэн,  если  бы  жена
говорила с ней и все узнала?
   Может быть, она тоже поступила бы так, как  секретарша?  Захотела  бы
защитить своего мужа? Попыталась бы откупиться деньгами или  потребовала
бы, угрожая ему разводом, чтобы он избавился от ребенка? И,  разумеется,
во имя блага их собственных детей... А также во имя его  репутации,  его
карьеры и, конечно, во имя его клиники, которая отчасти является  семей-
ным имуществом.
   И что же? Разве они обе не правы? Это та, третья, имя которой не сра-
зу вспомнилось ему... ах да, Эмма! - так вот, неправа  была  Эмма,  и  в
конце концов она сама это поняла...
   Значит, от него ждали, что он именно так и должен повести себя?  Зна-
чит, он стал с виду вполне  рассудительным  человеком?  Неужели  теперь,
прожив сорок восемь лет, он стал таким, как все?
   В таком случае все превосходно. К вашим услугам, господа  и  дамы!  Я
еду к вам, вполне благоразумный, вполне у-рав-но-ве-шен-ный. А в награду
вы мне поднесете вместе с кофе большой бокал того  самого  коньяка  1843
года, который пьют только у вас...
   Он разговаривал сам с собой, но ему перехватило горло и он уже не мог
вымолвить ни слова, потому что, сидя за рулем в темной машине,  он  пла-
кал, как последний дурак.
 
 
   6.
   Прием на бульваре Курсель и женщина, спящая на улице
 
   Наверное, было не меньше половины одиннадцатого, а то и  одиннадцать.
Он не смотрел на часы, потому что не мог сообразить, на какую кнопку на-
до нажать, чтобы осветилось табло. Он помнил, где она на большой машине,
которую водила жена. Сам он предпочитал маленькую. По дороге он один раз
остановился - у бара на улице Терн, после напрасных поисков общественно-
го туалета. Прежде они были чуть ли не через каждые сто метров. А сейчас
ни одного. Впрочем, о чем он только не передумал, пока ехал, вместо того
чтобы решить самый неотложный вопрос: идти или не идти у Филиппу?
   Важность этого приема, с тех пор как он выехал с  улицы  Анри-Мартэн,
неизмеримо возросла; ему казалось, что теперь  ему  представился  случай
занять решительную позицию.
   Он твердым шагом пересек тротуар с застывшей на губах улыбкой, позво-
нил, поздоровался с лакеем, открывшим дверь и уступившим ему дорогу. Ша-
бо знал его. Тот был похож на жокея. Кто знает, может, он и  был  прежде
жокеем. Шабо чуть было не сказал ему: "Здравствуй, и-го-го! "
   Но вовремя опомнился и невнятно пробормотал:
   - Здравствуйте, Жозеф.
   Его и вправду звали Жозефом.  Шабо  не  ошибся.  Уверенной  поступью,
словно готовясь к выходу на сцену, он поднялся по ступенькам из  желтого
мрамора, подошел к двустворчатой двери, сквозь  которую  слышался  гомон
светского вечера.
   Он вошел, уже заранее решив, как ему держаться.
   - Если позволите...
   Жозеф принял у него шляпу, помог снять пальто - он  забыл  раздеться.
Шабо с досадой смотрел, как лакей пристраивает его  одежду  на  каком-то
кресле в холле, затем открывает дверь и объявляет, хотя голос его  теря-
ется в общем гуле:
   - Господин профессор Жан Шабо.
   То, что он увидел, настолько шло вразрез с темным  миром,  откуда  он
вынырнул, что он сам себе показался совой, неожиданно ослепленной  ярким
светом. Голоса звучали пронзительно. Должно быть, как всегда в этом  до-
ме, засиделись за аперитивом и теперь смеялись  слишком  возбужденно,  а
двигались и жестикулировали с некоей нарочитой театральностью, но  в  то
же время неуверенно.
   Среди стоящих и сидящих группами людей ему бросились в глаза  два-три
знакомых лица, обилие голых плеч и бокалы в руках.
   Филипп бросился к нему, ну и, конечно, уставился на него с таким  ви-
дом, будто у Шабо вдруг перекосило нос или он окривел. Словно все сгово-
рились сегодня. И, конечно, шурин тоже спросил, положив ему руку на пле-
чо:
   - У тебя все хорошо?
   Призвав всю иронию, он ответил с преувеличенным жаром:
   - Все восхитительно!
   Когда-то, еще в Латинском квартале, Филипп говорил ему "вы", ведь  он
был еще мальчишкой, а Шабо - вполне взрослым человеком. Не  забавно  ли,
что шурин перешел с ним на "ты" именно в день своей женитьбы на Мод,  то
есть в тот день, когда он должен был с часу на час разбогатеть, и отныне
считал себя ничуть не хуже Шабо?
   В медицинских кругах, в особенности на медицинском факультете, паниб-
ратство не в ходу, и Шабо всегда воспринимал его со стороны Филиппа  как
унижение. В его глазах эта навязанная ему фамильярность была своего рода
рабством, он согласился на это только  из-за  жены,  но  досадовал,  что
из-за нее поставил себя в ложное положение.
   В одном из кресел он заметил Кристину, но довольно  далеко,  и  между
ними то и дело ходили люди. Она беседовала с человеком, которого он  ви-
дел только в профиль, и непринужденно улыбалась.
   - А мы уж думали, что у тебя срочный вызов. Особенно после  того  как
Кристина позвонила домой и кухарка ей сказала...
   Подошла Мод, в облегающем платье, вырез которого больше чем наполови-
ну открывал ее грушевидные грудки, протянула ему руку, вгляделась в него
и торопливо сказала:
   - Подожди-ка. Сейчас принесу тебе чего-нибудь выпить...
   Она тоже была с ним на "ты". Впрочем, она всем "тыкала".
   Все говорили одновременно, фразы переплетались и сливались в забавную
смесь. Одни, казалось ему, говорили о кино, другие - о ценах на  участки
на Лазурном Берегу.
   У Филиппа с женой там была вилла, на Антибском мысу. А для  уик-эндов
они приобрели старинную дворянскую усадьбу, с конюшнями и  довольно  об-
ширным парком в направлении к Мезон-Лаффиту.
   - Идем, я представлю тебя кое-кому из наших друзей...
   Вернулась Мод с бокалом, в котором плавал кубик льда, и поскольку Ша-
бо не знал, что с ним делать, он осушил его, чтобы  поставить  мимоходом
на какой-нибудь из столиков. Филипп по-прежнему следил за ним  с  озабо-
ченным видом, и у Шабо чуть было не возникло желание успокоить его, ска-
зать, что, хорошенько взвесив все обстоятельства, он принял  решение  не
устраивать скандала, Они подошли к парочке, беседующей на диване.
   - Мой шурин, профессор Жан Шабо... Префект департамента Эро,  большой
друг моего тестя, приехал в Париж встряхнуться...
   Мужчины обменялись рукопожатием. Молодая женщина тянула  через  соло-
минку что-то розовое.
   - Иветту тебе не представляю. Ты, конечно, уже насмотрелся на  нее  в
кино.
   еправда. Во-первых, в кино он бывает редко. Вовторых, он  не  помнит,
видел ли ее когда-нибудь. Она тоже выставляет напоказ груди. Они  у  нее
прекрасны, похожи на груди эльзаски. Она сказала, протягивая ему кончики
пальцев:
   - Всегда полезно иметь среди своих знакомых  акушера.  Вдруг  вы  мне
когда-нибудь понадобитесь...
   Теперь он был недалеко от жены и узнал человека, с  которым  она  так
оживленно и доверительно беседует. Это актер,  который  ведет  курсы  по
драматическому искусству, те самые, что посещает его дочь Элиана. Он ка-
зался гораздо старше, чем в своих фильмах, - старше, чем  Шабо.  У  него
была нелепая привычка: каждые  несколько  секунд  он  закрывал  глаза  и
встряхивал головой, словно отгоняя назойливую муху.
   Элианы не было видно ни в большой гостиной, ни в соседней, маленькой,
где Ламбер и два его гостя, сидя в больших креслах, были заняты  серьез-
ным разговором. Они курили сигары, не обращая внимания  на  общество.  С
таким же успехом они могли бы встретиться в рабочем кабинете. И действи-
тельно - словно по негласному приказу, вокруг них установилась зона  ти-
шины и спокойствия.
   Шабо встретился взглядом с женой, но она ничуть не смутилась  оттого,
что ее застали врасплох за дружеской беседой с любовником дочери. Он  не
знал, что они настолько близки.
   Филипп спросил:
   - Ты знаешь его?
   Шабо сказал, что не знает. Тот так и не встал.
   - Мой шурин, знаменитый профессор Жан Шабо. Ну а что касается  нашего
друга - кто же его... Еще бы! Разумеется, кто же его не знает! Его знают
везде! Здесь собрались одни знаменитости. Даже эти две женщины, от кото-
рых бросает в оторопь, что взгромоздились на табуреты у  стойки,  словно
на насест, тоже чем-нибудь да прославились. Если только это не  восковые
манекены. Казалось, у них нет возраста, а лица размалеваны  первыми  по-
павшими под руку красками. Волосы цвета пакли, уложенные а-ля  Мария-Ан-
туанетта, вряд ли свои; в противном случае парикмахер сыграл с ними злую
шутку.
   Филипп зашептал:
   - Не буду тебя представлять, они к этому часу обычно  уже  ничего  не
соображают. Но ты их, наверное, встречал в Каннах или в казино Довиля...
   - Не встречал...
   Впрочем, будучи на юге, он никогда не заезжал в Канны, а выбирал один
из мелких спокойных портов между Марселем и Тулоном. Кроме того, как  бы
это ни выглядело смешно в глазах всех этих людей, он ни разу  не  был  в
казино Довиля.
   - Это мать с дочерью, но их часто путают. Обе мертвецки пьяны.  Впро-
чем, они и за стол сели уже хорошие.
   Шабо пропускал все это мимо ушей. Не его дело. Его просили  прийти  -
он пришел. Но он не обязан притворяться, будто он  с  ними  одного  поля
ягода.
   - Они так называемые американки; дочь, насколько я помню, замужем  за
тракторным магнатом, он весь год живет в Детройте. По-французски они го-
ворят так же свободно, как по-английски, только с сильным  центральноев-
ропейеким акцентом...
   Не все ли ему равно? Они скорее внушали ему страх, эти женщины, с  их
сверкающими украшениями на груди, запястьях и пальцах, с  остекленевшими
глазами; они смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели.
   - В Штатах они почти не бывают...
   Мимо проносили поднос, и Шабо чуть было не схватил бокал, но при  Фи-
липпе не осмелился.
   - Графиня М.
   Она уже протягивала ему округлую руку и с улыбкой шептала:
   - Мы очень близко знакомы, не так ли, профессор?
   Все-таки хотя бы одним связующим звеном оба  мира  соприкасались.  Он
никогда не видел ее такой, какой она была здесь, - сияющей и  возбужден-
ной. Для него она была испуганным жалким созданием, он часами разговари-
вал с ней, сидя в клинике у ее постели и держа ее за  руку,  прежде  чем
она решилась на операцию.
   Он не знал, существует ли и существовал ли когдалибо граф. Единствен-
ный человек навещал ее в клинике под большим  секретом:  он  пребывал  в
вечном страхе, что его узнают, поскольку был видным политическим  деяте-
лем, главой партии, дважды президентом совета в весьма давним  президен-
том сената.
   Он был стар и безобразен, с огромными бровями и пучками темной  шерс-
ти, вылезающими из ушей ж ноздрей.
   Шабо заинтересовался только одним гостем, с которым его не познакоми-
ли и который, видимо, не входил ни в одну из групп. Никто  не  занимался
им. Ему тоже было лет пятьдесят, та же манера одеваться, как у  Шабо,  в
петлице - ленточка Почетного легиона; уже поэтому он никак не  мог  быть
полицейским, наблюдающим за сохранностью дамских драгоценностей.
   Все время один, он бродил из угла в угол. Много раз  они  встречались
глазами, им хотелось заговорить друг с другом - словно они осознали, что
принадлежат к одной породе.
   Кто он? По какой таинственной причине его позвали, а потом  предоста-
вили самому себе? Из чувства приличия он делал вид, что прислушивается к
разговору то тут, то там, разглядывал женские  плечи,  потом  отходил  в
сторону, закуривал, искал, куда бы бросить спичку, и, не найдя, заталки-
вал ее обратно в коробок.
   - Ну, теперь ты знаешь всех...
   Не совсем так.
   - Теперь ты знаешь всех, и я тебя покидаю. Тесть уже  видел,  что  ты
пришел, и, как только закончит с теми, наверняка  захочет  поговорить  с
тобой...
   Конечно, так же бросили в одиночестве и незнакомца с ленточкой. И тот
терпеливо ожидал, когда у хозяев найдется время, чтобы попросить его  об
услуге.
   Филипп скользил от группы к группе с ловкостью затейника  в  увесели-
тельном заведении. Уверенно и непринужденно. Так же легко он надев