разозлился Мак.- Что ты ко мне пристал?
     - Понимаешь, Док должен поехать  в  Ла-Джоллу,  принялся  объяснять
Элен.- На следующей неделе начинаются приливы. Он наловит восьминогов  и
напишет книжку. Но мы ему должны помочь, Мак!
     - Эх,- вздохнул Мак.- Помню, как-то Фауна рассказывала  про  одного
боксера полусреднего веса,  его  звали  Келли-поцелуйся-со-смертью.  Так
вот, я - Мак-поцелуйся-со-смертью. За что  ни  возьмусь,  все  на  корню
чахнет.
     - А ну-ка, встань!
     - И не подумаю.
     - Встань, тебе говорят!
     На этот раз Мак просто промолчал.
     Элен вышел на пустырь, огляделся. В зарослях  высокой  травы  лежал
проломленный дубовый бочонок из-под дегтя. Элен вырвал крепкую  бочарную
доску и вернулся с ней в Ночлежку.
     Встав у постели Мака, он хорошенько  примерился,  размахнулся  -  и
ударил Мака так сильно, что у самого от  натуги  лопнули  штаны.  И  тут
только  он  по-настоящему  понял,  как  сильно  хворает  Мак:  даже   не
пошевельнулся, только крякнул!
     Элен мужественно поборол охвативший его ужас; потом  вспомнил  свой
высокий страдальческий  жребий  -  ехать  в  Вашингтон,  есть  проклятых
устриц...
     - Ладно, Мак,- произнес он негромко.- Придется мне самому это  дело
уладить.
     Сказав так, он повернулся и ушел, спокойный и величавый.
     Мак перелег на бок, подпер голову рукой.
     - Нет, вы. слышали, что сказал  этот  болван?  И  главное,  виноват
опять буду я: зачем раззадорил? Ну все, теперь беды не миновать... Милая
мама, готовь белый саван, сын твой в смертельной тоске...
     - Гляжу я на тебя,- сказал Уайти II,- тебя и вправду отпевать пора.



        31. ТЕРНИСТОЙ ТРОПОЮ ВЕЛИЧИЯ

     Когда человек сворачивает с привычной дороги, он обычно еще долго с
сожалением оглядывается назад. Так было и с Эленом, который, не  столько
по собственной воле, сколько по воле судьбы, оказался вдруг на нехоженой
тропе. "Придется мне самому это дело уладить",- заявил  он  Маку.  Легко
сказать, да трудно сделать! Посидев под гостеприимными  ветвями  черного
кипариса,  он  вдруг  понял,  что  не  представляет,  какое  дело   надо
улаживать. И с невольной тоской пустился в воспоминания о минувших днях,
когда имел счастье быть идиотом, когда все его любили и привечали, когда
за него думали другие. Правда, в расплату за бездумную жизнь приходилось
безропотно сносить насмешки, но  все  равно  -  славное,  душевное  было
время...
     Когда-то, давным-давно, Док  ему  сказал:  "Люблю  с  тобой,  Элен,
посидеть, поговорить. Ведь ты как колодец.  Тебе  можно  поверять  самые
сокровенные тайны. Ты ничего не  слышишь  и  не  помнишь.  А  если  б  и
запомнил, все равно бы не уразумел... Да  ты,  пожалуй,  лучше  колодца!
Какой колодец умеет так внимать? Ты как исповедующий священник,  но  без
епитимьи..."
     То  было  в  прежние  бездумные  дни,  когда  Элен  еще   не   знал
ответственности... Но в новом своем высоком звании он  должен  судить  о
событиях, выбирать линию действий, Другими словами, мыслить!
     И он предпринял такую попытку, втайне от всех и слегка  стыдясь.  В
доброе старое время, посидев  под  черным  кипарисом  минуту-другую,  он
улегся бы, положил локоть в изголовье и  быстро  заснул.  Но  сейчас  он
обхватил колени руками и стал мучительно думать. Его ум  тщетно  пытался
выкарабкаться из непонятицы - точно  муравьишка  из  ловчей  ямы  своего
врага, муравьиного льва.  Нужно  было  до  чего-то  додуматься,  принять
какое-то  решение.  Сон  не  шел  к  Элену;  он  хотел  было  отвлечься,
почесаться, но, как на  грех,  нигде  не  чесалось.  Он  должен  уладить
какое-то дело. Да что это ха дело, черт подери?..  Как  пришло  заветное
решение, он так  и  не  понял,  потому  что  клюнул  носом,-  да  тут  и
проснулся, как будто его кто толкнул, и в тот же миг перед ним забрезжил
путь! Путь был не вполне  достойный,  граничащий  с  мошенничеством,  но
другого, как говорится, бог не дал.
     Вы, конечно, помните, что с Эленом  было  очень  приятно  общаться:
задаст он собеседнику вопрос, а ответ не слушает. Люди за ним это  знали
- и платили откровенностью. Что если, подумал Элен, что если  не  только
спрашивать, но и слушать, не подавая,  конечно,  виду!  Путь  не  совсем
честный, но зато ведет к благородной цели.
     Слушать мало, надо  еще  запоминать,  а  потом  свести  все  ответы
вместе. И дело прояснится. Задам каждому вопрос или  пару,  думал  Элен,
глядишь, придет решение.
     Изнемогши от умственных усилий,  Элен  улегся,  подложил  руку  под
голову и заснул крепким сном честно поработавшего человека.


        32. ПОХОД ЗА ИСТИНОЙ

     Джо  Элегант  вернулся  из  отъезда  с  опаской,  готовый  в  любое
мгновение улепетнуть еще куда-нибудь, если понадобится. Он ждал кары  за
свою проделку с костюмам Элена, но никто его не трогал. В  благодарность
он три дня подряд делал воздушные пирожные, да  такие,  что  можно  язык
проглотить. Все-таки ему не терпелось узнать, как  приняли  его  костюм,
только боязно было спрашивать. Поэтому, когда в  его  закуток  пожаловал
сам Элен, он обрадовался.
     - Посиди,- оказал Джо,- сейчас принесу пирога...
     Пока Джо не было, Элен рассматривал работы Анри Художника, висевшие
на стене. Одна относилась  к  раннему  периоду,  когда  мастер  выполнял
картины исключительно из птичьих перышек,  другая  -  к  более  позднему
периоду ореховых скорлупок. Потом Элен посмотрел  на  ломберный  стол  с
портативной пишущей машинкой, за которым Джо сочинял в  свободное  время
роман. Сбоку от машинки лежала аккуратная стопка бледно-зеленых  листков
с ярким зеленым же шрифтом. Один листок торчал  в  машинке,  только  что
начатый: "Дорогой Антоний Уэст! Все это время я думала только о вас..."
     Джо принес Элену изрядную толику пирога и стакан молока, и,  покуда
Элен угощался, Джо то и дело взглядывал на него искоса  своими  влажными
глазами. Наконец спросил:
     - Ну и как?
     - Что как?
     - Как костюм?
     - Отлично. Все удивились.
     - Еще бы. А Мак что-нибудь сказал?
     - Чуть не заплакал, сказал, костюм лучше всех.
     Джо Элегант улыбнулся с тихим злорадством.
     - Как ты думаешь, что случилось с  Доком?-  спросил  Элен,  нарочно
придав лицу самое тупое выражение.
     Джо по-докторски положил  ногу  на  ногу,  по-докторски  пошелестел
зелеными листками и докторским голосом ответил:
     - То, что с ним происходит, имеет два аспекта - общий и частный.  А
всякое частное, как известно, содержит в себе общее...
     - Как-как?
     - Его угнетенное состояние имеет под собой много причин, но все они
сводятся к одной. Либидо влечет Дока  в  одну  сторону,  а  нравственное
чувство - в другую. Морская стихия, с ветрами, приливами и  отливами,для
Дока мифологическая субстанция.  Он  связан  с  ней  тем,  что  добывает
морские организмы. Он относит их к себе в лабораторию и прячет от чужого
глаза, как чудесный клад Нибелунгов, а стережет клад дракон Фафнир...
     "Он их не  прячет,  а  продает",-хотел  сказать  Элен,  ко  тут  же
прикусил язык: нельзя выдавать свое внимание.
     - У нас в школе учительница была, Берта Фафнир,  сказал  он  вместо
этого.- В День благодарения на доске индюшек рисовала. Юбки у нее нижние
крахмальные, шуршур...
     Джо слегка нахмурился: мол, прошу не перебивать, и продолжал:
     - Духовный экстракт мифа - символ. Для Дока символ - та книга,  что
он жаждет написать. Вроде бы все ясно. Однако если  копнуть  глубже,  то
окажется, что его  тяга  к  науке  -  лишь  фальшивое  воплощение  иной,
подлинной тяги к чему-то другому. Символ  ложен,  путь  неверен!  Отсюда
тщетность усилий, отсюда душевная травма и  попытки  самообмана.  "Нужен
микроскоп, чтобы написать книгу,- говорит  он  себе.-  Нужно  поехать  в
Ла-Джоллу к весенним приливам".  Никуда  он  не  поедет,  ничего  он  не
напишет!
     - Почему?
     - Потому что избрал заведомо ложный символ. А корень неудач заложен
в самой мифологической  субстанции.  Ведь  водная  стихия  -  воплощение
материнского начала. Мать мертва и в то же время жива. А он  достает  из
материнского лона чудесный клад и хочет присвоить... Понял теперь, в чем
дело?
     - Понял,- кисло сказал Элен.
     - Ему не хватает любви, понимания,- сказал Джо.
     - Этого всем не хватает,- сказал Элен.
     - Я бы, наверное, сумел ему помочь, да он не примет моей помощи.
     - А я думал, ему поможет Сюзи...
     Джо пренебрежительно качнул уголками рта: экая, мол, нелепица.
     - Нет, это был бы для  него  лишь  очередной  самообман,  очередной
ложный символ...
     - А если она ему нравится? У каждого свой вкус! - возразил Элен.
     - Глубокая мысль.
     Совсем рядом  с  пристройкой  Джо  Элеганта  располагалась  Комната
досуга,- туда и направился Элен. В кресле, положив ноги на стул,  сидела
Бекки, читала свою почту. Она была членом Общества друзей по переписке и
получала множество посланий со всех концов света. В  данный  момент  она
держала в руках  тонкий  листок  рисовой  бумаги  -  письмо  из  Японии.
"Дорогой друг! - говорилось в нем. Полюсиль  твой  интереса  записоська.
Как вы позивать Калифольния? Японский девуська тозе  делать  завивка  но
без обесьцветка. Мой  подруська  Мицу  Мицуки  иметь  зелани  под  Запад
ходить. Будет пробовать если твой прислать маленьки  балоньсик  перекись
водород для бризгать".
     - Привет! - сказал Элен.
     Бекки отложила письмо.
     - В Японии когда-нибудь был?
     - Нет.
     - Вот и я не была. Как Мак поживает? - Хорошо. Как ты думаешь,  что
случилось с Доком?
     - Его треплет любовная лихорадка,- отвечала Бекки.-  И  еще  бы  не
трепала - такого-то мужчину!
     - Сидит, молчит, как будто его по голове огрели...
     - На то она и любовь,- сказала Бекки.- Эх он, бедолага. Если  б  он
сох по мне, я бы подошла к нему, положила руку  на  его  горячий  лоб  и
сказала б: "Док, милый..."
     Дверь Фауны распахнулась.
     - Так, что здесь за  голоса?  Привет,  Элен.  Ты  бы  поискал  себе
кого-нибудь другого, поздоровее Бекки...
     - Я к тебе за делом,- сказал Элен. - За делом? Что ж, тогда заходи.
Садись. Выпьешь стопочку? Дело секретное? Дверь закрыть?
     - Да,- проронил Элен, отвечая разом на все три вопроса.
     От стопочки взгляд его просветлел.
     - Как ты думаешь, что с Докам? Любовь? - Похоже на то. Раньше я еще
сомневалась, но когда он галстук надел... Или потом, на маскараде, когда
сказал, что согласен взять Сюзи...
     - Пьяный был, вот и  сказал,-  попытался  возразить  Элен.-  Пьяный
человек все что хочешь скажет.
     - Все, да не все!
     - Значит, он по Сюзи сохнет?
     - Ну да. Не была б она дура, поехала бы с ним в Ла-Джоллу,  была  б
ему помощница. А там, глядишь, и пошло бы у них дело на лад...
     - Док хочет написать книгу,- вспомнил Элен.
     - Нет, ему сейчас не до книг. Он в таком  состоянии.  что  о  своих
бумажках и думать не может.
     - Он вообще ни о чем думать не может.
     - Вот именно,- поддакнула Фауна.- Пока он будет думать о  Сюзи,  он
не сможет как следует задуматься о книжке. Такое мое мнение.
     - Значит, если б она поехала с ним в Ла-Джоллу...
     - Да, это решило бы дело. Только она не поедет, не согласится...
     - А может, он ее и не пригласит.
     - Ерунда. Была бы умная, и спрашивать не стала б -  поехала  и  все
тут...- сказала Фауна.- Ну ладно, что толку нам с тобой разговаривать...
Еще выпьешь?
     - Не могу,- сказал Элен.- Мне еще к одному человеку надо.

     Когда  Элен  вошел  в  лавку,  Джозеф-Мария  Ривас,  по  случайному
совпадению, тоже читал письмо. Читал и ругался себе под нос по-испански.
Письмо  было  от  некоего  Джеймса   Петрилло   и   содержало   в   себе
недвусмысленную угрозу: если правительству не под силу выдворить "мокрых
спин" из страны,  говорилось  в  письме,  то  с  этим  вполне  справится
профсоюз музыкантов. Патрон прямо-таки вспотел от  беспокойства.  Обычно
он вступал в пай с тем, кого не мог подмять под себя, однако Петрилло не
оставлял ему мирного исхода. Мысли Патрона невольно клонились в  сторону
убийства.
     - Как живешь? - спросил Элен.
     - Паршиво,- отвечал Патрон.
     - Не тебе одному  плохо,-  утешил  Элен.-  Вон  Док,  сидит  как  в
нокдауне. Как думаешь, что с ним случилось?
     -  Бог  его  знает.  У  меня  своих  забот   полон   рот,-   оказал
Джозеф-Мария.- Да, кстати, забавное вчера дело приключилось. Возвращаюсь
я поздно вечером домой, иду по пустырю мимо бойлера, там еще  неподалеку
фонарь горит, и вдруг под фонарем чья-то тень - шмыг. Сразу смотрю в оба
- кто там околачивается? Ба, да это же Док!
     - Не может быть,- сказал Элен.
     - Может! - Скользнув глазами  по  полкам  с  овощами  и  пирамидами
консервов. Патрон остановил взор на рекламном  плакатике,  где  красивая
девушка тянула кокаколу.- Знаешь,  что  я  тебе  скажу?  -  произнес  он
раздумчиво.- До маскарада я считал, что Сюзи - так себе, как все  прочие
из "Медвежьего стяга". Но потом она  показала  характер,  стала  жить  в
бойлере. И теперь мне кажется, не зря Док на нее глаз  положил:  есть  в
ней что-то этакое, особенное, чего я не разглядел... Ну не беда,  я  еще
за ней приударю.
     - Не вздумай! -сказал Элен.- Она докова!
     -  Глупости,-  сказал  Патрон.-  Женщина  не  может   быть   ничьей
собственностью. Свистну у ней под окошком, и все дела...
     - А у нее нет окошек,- радостно вспомнил Элен.
     Патрон улыбнулся. Яд злополучного письма понемногу улетучивался  из
души.
     - Да, есть  в  ней  что-то  особенное,-  повторил  он.Надо  получше
приглядеться.
     - Смотри не вздумай к ней липнуть!- предостерег Элен.
     Джозеф-Мария  потупился  -  именно  в  этот  миг  во  взгляде   его
просквозил  коварный  пращур-индеец.  Потом  снова   улыбнулся,   сказал
уступчиво:
     - Хорошо, не буду,- и прибавил: - Я слышал,  она  в  "Золотой  мак"
устроилась...

     Представьте себе  узкую,  длинную  и  высокую  валу,  с  сигаретным
автоматом у самого входа, с выложенным мелким кафелем полом;  в  дальнем
ее конце - потемнел"я деревянная стойка с круглыми вертящимися стульями;
на стойке - музыкальный автомат (вернее,  та  его  часть,  куда  бросают
монету), касса, вазончик с бумажными салфетками,  а  также  запас  соли,
сахара,  перца,  горчицы  и  кетчупа;  весь  простенок  зеркало,  а  под
зеркалом, на прилавке, кофемолка,  электросковорода,  тостеры,  лотки  с
пирожными, пирогами и пончиками, горка упакованных  в  целлофан  готовых
завтраков, пирамидка консервированного супа, нагреватель для  консервов;
на свободном кусочке стены сразу три расписания: киносеансов,  автобусов
и соревнований по боксу; а вот дверь с  окошечком  и  полкой,  ведет  на
кухню...
     Таково было кафе "Золотой мак" в своем лучшем  и  неизменном  виде.
Оно было мрачновато-добропорядочным, что для  посетителей  оборачивалось
сочетанием скучной и клеклой еды  с  довольно  хорошим  кофе.  Где  было
"Маку" тягаться с новыми веселенькими ресторанчиками,  которые  росли  в
Монтерее,  как  грибы  после  дождя,  и  тщеславились   своими   низкими
потолками,  настенно-рекламной  живописью,  стерильными   скатертями   и
плавучими подсвечниками. Да "Маку" и не нужно было ни с кем соперничать.
Ведь немало людей и так  предпочитали  его  всякого  рода  скороспелкам,
весьма  уважая  за   холодные   клеклые   пончики,   жилистое   мясо   и
консервированный суп.  К  заведениям,  где  стены  украшены  рыболовными
сетями, а в меню, что  ни  название,  то  прямо  какой-то  анекдот,  эти
посетители относились с недоверием. Принятие пищи было для  них  хоть  и
привычным, но все равно достаточно торжественным обрядом, не допускавшим
легкомысленности.
     Первый прилив посетителей был с семи до восьми тридцати, второй - с
одиннадцати тридцати до часу тридцати, третий - с  шести  до  восьми.  В
промежутках заглядывали любители кофе, бутербродов и пончиков. А  совсем
вечером было еще две волны -  в  девять  тридцать,  когда  в  кинотеатре
кончался первый вечерний сеанс, и в одиннадцать тридцать, после  второго
сеанса. В половине первого ночи "Золотой мак"  закрывал  свои  лепестки,
правда, по субботам кафе работало до двух ночи, обслуживая тех,  кому  в
это время уже надо опохмелиться.
     Приход Сюзи  в  "Мак"  оказал  довольно  любопытное,  но,  впрочем,
объяснимое действие на Эллу. Долгие годы она отгоняла от  себя  хворь  и
усталость   суровым   усилием   воли;   над   беспросветностью    своего
существования старалась не задумываться, чтоб не раскиснуть от жалости к
самой себе... Сюзи стала  не  просто  хорошей  помощницей,  но  и  душой
заведения: шутила с  зеленщиком  и  мясником;  весело  насвистывала  над
тостером; никогда не забывала, что мистер  Гарригас  любит  сельдереевый
суп с пеной и, главное, помнила, что его зовут Гарригас. Первые два  дня
Элла присматривалась, как Сюзи работает,  а  когда  Сюзи  предлагала  ей
пойти  домой,  прилечь,  она  язвительно  отказывалась.  Потом  воля  ее
поколебалась, и, словно почуяв слабину, ожили, стали одолевать  хвори  -
ломота  в  суставах,  боли  в   животе;   прихлынула   усталость.   Лишь
окончательно развалившись, Элла призналась себе в  своей  ветхости.  Она
отлучилась отдохнуть один раз - невелик грех;  потом  второй,  третий  -
оказывается, это очень приятно; и сама не заметила,  как  пристрастилась
не на шутку - тут уж не до раскаяния. Теперь, когда  Сюзи  после  первой
вечерней волны посетителей говорила Элле: "Ступай домой,  отоспись!"Элла
воспринимала это уже как нечто вполне естественное. А Сюзи не  только  с
честью выдерживала натиск вечерних завсегдатаев, но и  привлекала  своей
веселой обходительностью все новых посетителей.
     Стрелка часов переходит одиннадцать,  а  у  Сюзи  уже  все  готово:
четыре  кофеварочные  машины   заправлены   свежим   кофе;   гамбургеры,
переложенные вощеной бумагой, лежат в  холодильнике  и  ждут,  когда  их
закажут и разогреют; помидоры  нарезаны  ломтиками  для  бутербродов;  в
ящике под  электросковородой  запасен  нарезанный  хлеб.  В  одиннадцать
тридцать с последнего сеанса повалит, как на приступ, народ.
     Кажется, у Сюзи восемь рук. Она подает бутерброды. Многослойные, из
трех тонких  гренок  -  с  цыпленком,  салатом,  ветчиной  и  майонезом;
простые-с плавленым сыром. Булочки с запеченным в середке сыром. И кофе,
кофе. кофе. Тарахтит касса, на поролоновую подушечку падает сдача.
     - Хозяюшка, давай встретимся в субботу!
     - Давай.
     - Значит, договорились?
     - Договорились. Мужа тоже с собой взять?
     - Разве ты замужем?
     - Пока да. Не выгнал бы муж за такие разговоры!
     - Уж больно ты красивая...
     - Да и ты вроде собой недурен. Держи сдачу.
     - Оставь себе.
     - Спасибо. Что? Булочку с сыром?  Сейчас  будет  готова.  Простите,
девушка, с вас еще восемьдесят шесть центов за бутерброды с тунцом...
     В доли мгновения между заказами она пускает в ход еще три  руки  из
восьми - швыряет грязные тарелки в  мыльную  воду,  мгновенно  протирает
губкой.
     - Мистер Гелтейн, постойте! Зонтик забыли!
     - Ax, да. Спасибо.- Еще двадцать пять центов чаевых:  Сюзи  бросает
монетку в банку с прорезью в крышке и с надписью "Для Джо Блейки".
     Наутро,  когда  Джо  заходит  выпить  кофе,  перед  ним  на  стойке
появляется стопка монеток по двадцать пять центов - Джо расписывается за
их  получение  в  бухгалтерской  книге.  С   каждым   днем   долг   Сюзи
уменьшается...
     Элен вошел в "Золотой  мак"  без  пяти  двенадцать  ночи  в  стоял,
привалившись к стене, пока не освободился вертящийся стул у стойки.
     - Привет, Элен,- сказала Сюзи.- Что будешь?
     - Кофе.
     - Тогда за счет заведения. Как дела?
     - Нормально.
     Посетителей  становилось  все  меньше,  вот  и  совсем  никого   не
осталось. Резвые руки Сюзи уже готовили "Золотой мак" ко сну: отскребали
гриль, мыли прилавок, вытирали обмазанные г