Однако столько навернулось  грязи!  Еще
эта контр-адмиральша. То ли напугалась, что муж-импотент выгонит...  Стала
лить грязь в новых письмах следователю...
     Свидание Ледику дали, и он, конечно,  не  знал,  что  придет  Вера...
Вера, Вера. Почему тогда ты не остановила матросика-танцора перед тем, как
пошел он от тебя к контр-адмиральше в постель? Почему ты потом вышла замуж
за этого лысого моряка-подводника?
     Она стояла перед решеткой, плакала, эта Вера.
     Она шептала:
     - Я тебя не отдам смерти... Зачем ты написал: "прошу расстрелять"?
     Ледик отрешенно глядел на  нее.  Он  все  помнил.  Как  к  начальнику
дивизиона она приехала. "Племянница Вера пошла!" Говорили - литературовед.
Многое он узнал от Веры. В школе  Ледика  учили  одному,  она  говорила  -
другое.  Бог  спас  Пушкина,  чтобы  он  стал  убиенным,  а  не   убийцей.
Достоевский послал "Бесы" Александру III  -  пусть  посмотрит...  В  школе
учили и было  неинтересно,  а  с  Верой...  С  Верой  -  прелесть.  Еще  и
танцует...
     Вечера с ней были удивительны, и он постепенно в нее влюблялся. Он до
этого, научившись у приемного отца презирать женщин, не ставить их  ни  во
что, постепенно понимал: женщины бывают умные, чуткие, разбираются  кое  в
чем.
     Вера приехала, оказывается, всего на лето, осенью она  уедет  в  свой
институт. Она будет учиться вновь, и будет совсем не сладко ей без  такого
мальчика, как Ледик. Собственно, Ледиком  он  назвал  себя  сам.  К  слову
пришлось. И она недоверчиво на него глядела:  "Неужели  взрослые  родители
называют тебя таким именем? Ведь от того, как тебя зовут  старшие,  совсем
немало зависит в твоей судьбе..."
     Впервые он ее поцеловал в парке, после очередных  репетиций.  Он  для
нее старался в тот вечер. Позже она прозаично отозвалась: ей танцы  -  так
себе, хочется научиться и все. Чтобы  гореть  ими,  -  нет  времени...  Он
обиделся не на шутку. Он же танцевал все последнее время для нее!
     Когда случилось, что контр-адмиральша выцарапала его  из-под  носа  у
Веры? Он и сам не мог объяснить. И следователь спросил:  почему  же  Вера,
такая чуткая девушка, как он уверяет, написала в адрес  прокуратуры  такое
письмо? С жалобами, с грязью? Он твердо ответил подполковнику:
     - Не думаю, что это писала она. Писал кто-то другой.
     ...Когда  случилось  самое   страшное,   когда   позже   подполковник
бесстрастно смотрел на труп самого Ледика, только тогда он понял, как прав
был моряк, защищая Веру. Он не  мог  до  конца  поверить  в  то,  что  она
написала так, как было в письме.
     Вера, Вера... Новое письмо ее тогда лежало перед  следователем.  И  в
письме рассказывалось, кто есть Ледик. Не подлец, не изменник...


     Медленно, уверенно перелез Зуев ограду.  Автомат  покоился  в  руках.
Сильных руках бывшего десантника. Он шел к ним уже чужим, врагом. Когда-то
они нашли его, можно сказать, подобрали. После  Афгана  он  долго  не  мог
остановиться. Ему по ночам снилось все одно и то же: он ползет  за  трупом
своего друга - тезки Коли Белого. И надо этот  труп  принести  и  показать
начальству.  У  Коли  мама-пенсионерка,  отравленная   на   своем   родном
химзаводе. Мама должна получать за убитого сына. А если его не  доставишь,
надо проститься с выплатой. Он знал тетю Полю цветущей женщиной.  А  когда
они с Колей уходили в армию, она провожала их с палочкой...
     Он принес Колю Белого. Но начальство стало смеяться:
     - А как ты докажешь, что это рядовой Белый?
     Лица у Коли не было. Не было ног. Не было руки. Был этот кусок груди,
разорванной груди, где не имелось признаков бывшего рядового Белого.
     - Я знаю: это он, - закричал младший сержант Николай Зуев.
     - Вы здесь не орите, - сказал ему  подполковник  Зараев.  -  Мы  тоже
люди. Не возьмешь же и не пошлешь так...
     Зараев потом "пробивал" это все - как тело  рядового  Белого.  И  это
тело все-таки не приняли. И старшина Зуев, вернувшись домой, пришел к тете
Поле и не знал тогда, что  ей  говорить.  К  тому  времени  Зуев  научился
прерывать сон. И глядя матери рядового Белого в глаза, он сказал:
     - Нет, не видел я, хотя и был неподалеку... Не знаю...
     Потом те, к кому он теперь шел, легко приручили его. Зуев мог  все  и
еще кое-что. Вначале он сидел в их офисе.  Кругом  была  уйма  проводов  -
зеленых, белых, серых. Он приглядывал за сейфом. Еще появился  один  сейф.
Работа была легкая. Зуев имел уже квартиру. Он думал - как афганцу.  Э-ге!
Куш был заплачен солидный, чтобы квартира была в центре...
     Все было у них по закону. А ему вдруг стало  тошно.  Когда  они  пили
однажды, он сказал, что бы очень хотел в жизни:
     - Поставить хату Кольке Белому.
     Что в них было - так это понимали с полуслова. Он поехал к тете  Поле
и поставил ей дом - вместо развалюшки. А  тут  он  взыгрался,  видно,  как
мужик, увидев, когда возвращался к ним, к офису, деву Марию. И  -  сгорел.
Он влюбился в эту женщину. И часто ходил потом за ней тайно и молча. Тогда
решил бывший афганец Зуев: уйдет и будет жить в поселке. Поступит  там  на
работу. Оформил с ними договор. Один из них сказал:
     - Так не бывает. Есть закон!
     Это был тот, который потом ударил ножом Ирину. Тот, который  заставил
потом Соболева добивать ее.
     ...Первым положил Коля Зуев этого. Потом безжалостно  -  за  то,  что
молчали, когда убивали ее, его деву Марию, - всех...
     Не хватило подполковнику Струеву какого-то часа, чтобы  предотвратить
бойню... Коля Зуев не заставлял их стать  на  колени.  Они  были  все-таки
людьми. Когда-то поняли его, Колю. Протянули руки! Но он привык по приказу
добивать своих, душа его уже была мертва. Она совсем  похоронилась,  когда
подполковнику Зараеву вовсе отказали признать в  принесенных  им,  Зуевым,
останках тело Коли Белого и когда подполковник Зараев сказал ему, Зуеву:
     - Слушай, если убьют меня, ты вынеси, отруби лишь голову, переодень и
втыкни какую-нибудь бумажонку, что это - Колька, твой тезка...
     Тогда душа Зуева поняла, что кругом есть люди, только для этих  людей
нет чистого места уже на этой земле. И она ушла из него, душа. И  бездушно
добивал он некогда приютивших его "воров в законе". Не надо было, конечно,
за одного убивать их всех...
     Я нашел то место из дневника, который спрятал Васильев, в  тот  день,
когда восемь трупов - в том числе труп бывшего проходчика - свезли в морг.
Мне дал вырванный листок из дневника подполковник Струев.
     - Полюбуйся!
     Я читал в темной комнате, едва различая текст. Пахло приторно кровью.

     "Он, наконец, ввалился к нам. Мы были одни с дочкой.  На  дворе  было
холодно. Я зябко ежилась. Я помню, на  свадьбе...  Он  со  мной  танцевал.
Ледик  этого  не  помнил.  Я  тогда  выпила,  не  знаю  сколько...  Но   я
почувствовала, что он, оказывается, мужчина, а я - женщина. Меня  легонько
било. Какой-то озноб. И он это почувствовал. Он же не родной Л.  И  почему
бы и нет? Я поила его чаем. У него были крупные руки, он взял мою ладонь в
свою, и я снова поняла, что он не родной Л. И я замерла, и эта К-ка  опять
помешала. Я стояла на крыльце, он уходил в дождь,  и  я  хотела  крикнуть:
идет ли он сегодня на смену?"

     - Погоди, - поднял я глаза на подполковника, - причем здесь Васильев?
     - Послушай, ты же видишь, сколько работы! - ответил он.
     - Так это же характеризует Васильева! - опять сказал я. - Не такой он
и плохой... Он просто это прикрыл.
     - Для чего? - Струев встал передо мной. - По  приказу?  "Прикрой,  он
все-таки депутат!" Скажу, бардачное семейство! Горько думать, что все  так
ныне.
     - Но ты же не докажешь, что отчим тоже был там!
     - Не докажу. И не буду доказывать... Видишь, - он кивнул на трупы,  -
здесь доказательство.
     - Не скажи, - замотал я головой.  -  Раз  уж  за  парня  взялись,  то
добавят. Как же это тогда выйдет? Ошибался верх, ошибался низ?
     - А я? Я - что? Не в счет? Я им кричал! Я говорил... Я и в первый раз
его  отпустил...  Тогда,  правда,  нюхом  почувствовал.  А  сейчас...  Мне
плевать, что он, этот морячок, признал себя виновным. Я не хочу, чтобы  он
сидел...
     Мне  разрешили  пойти  с  подполковником.   Мы   пришли   в   камеру.
Подполковник позаботился об охране. Решили вести Ледика на кладбище. И  по
его настоянию. И по его просьбе. И по-человечески, что ли... Есть же  и  в
суде нашем человеческое. Парню, сознавшемуся в убийстве - вышка. Может  же
быть человеческое перед вышкой? Пусть посмотрит на содеянное!
     Я шел рядом с Ледиком. Он тихо сказал мне:
     - Хотите исповеди?
     Я кивнул головой.
     - Только не для них, - он показал глазами на подполковника. -  Они  -
садисты... Так вот... Я увидел там, когда подошел к дому, Соболева  и  еще
многих. Они делали с ней все, что она хотела... Я вначале хотел  ворваться
к ним... Однако это ее желание... Вечером я  вернулся...  Впрочем,  я  все
рассказал Вере. Понимаете?
     По дороге к родителям, в тот вечер, когда он ушел  от  Ирины,  что-то
ему плохое виделось. Я  это  чувствовал.  Как  окоченело  она  лежала  без
движений. Он хотел вернуться, когда пришел вечером и увидел, что она лежит
под куском бузины. Потом и вернулся. И он увидел, что  она  -  мертва.  Он
долго сидел над ней. Примерно он помнил  поселковые  телефоны,  ибо  часто
вызывал своих родителей на переговоры.  И  он,  набрав  какой-то  номер  и
услышав старушечий голос, сообщил: там-то и там-то лежит труп.
     Потом он встал за дерево и смотрел, не придет ли тот, кто ее убивал?
     Но подъехала милиция...
     Солдаты, которые его вели, рассказывали, так как я ничего  не  понял.
Он побежал у кладбища. Как  раз  проходил  груженный  состав  вдалеке.  Он
свистел этому бежавшему в сторону путей парню. Солдат - один  из  двоих  -
снял с плеч автомат и выстрелил. Правда, он потом говорил и повторял:
     - Я кричал: стой, стрелять буду!
     ...Лю вошла ко мне, в мою берлогу. Я еще слышал отзвуки ее каблучков.
Я не мог понять, что со мной происходит. Я впервые  любил  женщину  такой,
какая она есть. Я ждал, что скажет она.
     Она тихо сказала:
     - Ледика похоронили три дня тому назад... Вера  подала  документы  на
реабилитацию. Он же не убивал Ирину.
     - Да, да...  -  Я  шептал  это.  Мне  тоже  не  хотелось,  чтобы  его
похоронили убийцей. Он был, скорее, пострадавшим.