лазый высокий парень не красовался перед  ней  -
он забрал ее всю. И она его долго любила и всегда во всем ему верила.  Она
закончила медучилище, потом осилила институт. Вера в  него  не  нарушалась
после ее  неожиданного  выдвижения  по  работе.  Лишь  мелькнула  мысль  и
подумалось: к своим годам и он мог бы выучиться, тогда пошло  бы  веселей.
Чего все на карачках ползать? Есть люди, всегда чистенькие. Он поначалу  в
техникуме учился, потом забросил, бегал  посменно,  разрывая  иногда  путы
распределительно ясной для себя жизни. Ей  однажды  показалась  эта  жизнь
другой, увиделась обделенность.
     Соболев, начальник шахты, пришел однажды вечером, когда  муж  был  на
смене. И она приняла его, истосковавшись по доброму слову, по  "чистеньким
рукам" и чистому лицу. Он, Соболев, понял это, говорил горячо о  том,  как
уже давно любит ее, как страдает. Как она дивна! Никто  не  говорил  давно
так ей. Даже тот, случайный, в Ессентуках, не говорил,  что  любит,  когда
они после ресторана зашли к нему в отдельный номер, прекрасно обставленный
- он был  в  санатории,  оказывается,  основной,  то  есть  по  положенной
путевке. Соболев был везде основной -  в  президиумах,  на  похоронах,  на
митингах.  Большой,  крупный,   тоже   истосковавшийся.   И   она   горячо
признавалась: тоже любит его, давно заочно любит. Даже представляла, что с
ним была...
     Соболев торопливо защелкнул дверь на щеколду...
     "Почему? - зашептала она ему. - Здесь? Сразу?"
     Он кивал ей головой, и она почувствовала, как  он  тоже  исстрадался.
Она никогда в жизни не ощущала такого наполнения, ее распирала  радость...
Он был остроумен в  извращении,  сознался  потом,  посмеиваясь:  начитался
специальных зарубежных книг...
     И во второй раз, когда зашел к ней, опять же зная,  что  ее  муж  уже
опустился в лаву и дает стране уголек, тоже умел подойти. Она ожидала, что
все то, что было, повторит. И он заторопился, повторил. И это  было  ново,
непознано...


     Следователь, оказывается знал об этом. Он ее,  Светлану  Григорьевну,
допрашивал теперь не так осторожно. Струев пришел в тот час, когда  из  ее
дома зачем-то выносили диван. После того, как он грохнулся о стенку  двумя
ножками, они его - втроем (три мужика) вынесли на улицу, словно покойника.
И внесли  новый  диван.  Светлана  Григорьевна  давно  его  присмотрела  -
договорилась с заведующим мебельного магазина.
     Никогда не ожидаешь, что и зачем  последует.  Думалось,  что  в  доме
будут добрые хлопоты, так нужные в эти дни, их смутные дни (кажется, у них
все расползалось с мужем, он открыто иногда стал ходить к любовнице).
     Когда-то, женившись на ней, он долгое время любил ее.  Неосторожность
в  отношениях  с  мужчинами,  иногда  легкий  флирт,   иногда   безобидное
кокетство, привели его к тому, что замкнулся, стал угрюмо на все  глядеть.
Ему теперь казалось, что она врет  во  всем:  в  движениях,  в  словах.  В
постели особенно это чувствовал. Ему часто хотелось спросить ее: ну, с кем
ты в этот раз?..
     Он ждал одного, когда она поползла по служебным ступенькам,  -  уйдет
от него, или кто-то придет в дом и скажет ему: куда ты смотришь? Ты же  не
последний алкаш, чтобы тебе почти  на  глазах  изменять?  Она  же  открыто
гуляет...
     Сорокалетняя женщина. До призыва в армию Ледика - еще прекрасная, еще
миловидная, с замечательной прической. Уж эта  ее  неповторимая  прическа.
Сделать тугой узел сзади, пришпилить его. Голова делается благородней. Вся
красота сразу бросается в глаза... Она сделала прическу и  перед  приездом
Ледика. Она сделала прическу и когда пошла к нему на свидание в тюрьму.  У
нее были влажные карие глаза. Она подкрасила их, даже  идя  к  Струеву.  В
меру полная, в белых босоножках, в платье сафари песочного цвета...  Жизнь
была  нелегкой  всегда.  Но  сохранилась.  Пугалась  порой  и  стучала  по
некрашенному дереву: "Тьфу, тьфу! Ничего... Пусть он не взял по службе.  Я
же взяла!.. Зато он депутат!"


     - Я всегда знала, что этим кончится!
     Светлана Григорьевна сидела напротив Струева и  плакала.  В  дневнике
пишется, как эта женщина учила в свое время невестку пользоваться слезами.
Теперь она плакала сама и плакала искренне.
     - Что же будет с моим сыном!..
     У нее было крупное лицо, у брюнеток при плаче выступают красные пятна
на лице. То ли дело у ее умершей невестки. Ей плакать можно было, ни  один
мужчина не мог отвернуться. Теперь хотелось отвернуться. Таким не советуют
плакать.
     - Скажите, неужели он убил ее? Я этому никогда не  поверю...  А  если
поверю, то армия, армия... Я всегда защищала армию. Теперь я  поняла,  что
он приехал совсем другим человеком... Там ему приходилось все делать.
     - Да, - тихо ответил подполковник. - Все может быть. Учиться  у  вас,
признаться, страшновато.
     Она пожала плечами.
     - Дайте хотя бы дневник... Может, вы из него вычитали обо  мне?  Есть
там обо мне лично?
     - Там все о вас, - резко сказал подполковник.
     Из дневника Ирины, приобщенного к делу.


     "2.02.90 года.
     У меня  нет  иного  выхода,  кроме  как  терпеть.  Терпеть,  терпеть,
терпеть... Моя свобода была для меня всегда тяжким испытанием. Я испытываю
страх. Ничего, кроме свободы! Это же ужасно! Это плохо.  Свободу  понимают
все  по-своему.  Я  ее  понимаю  так,  как  понимает  желающий   свободной
чувственности.  Об  этом  твердит  С.,  при  этом  загадочно  и   призывно
посмеиваясь... "У меня есть рядом примеры этой свободы" - он  намекает  на
мою свекровь.

     7.07.90 года.
     Нас всегда учили в этом самом...  как  говорит  С.,  "в  трепетном  и
сладком", не тому, чему надо было бы учить. Нас учили в школе одному, а мы
после уроков говорили с девчонками совсем о другом и по-другому.  Недавно,
вдруг за столом (мы  были  с  матерью  Ледика  вдвоем),  мы  заговорили  о
сущности любви. Она сразу привела  примеры  чувственной  любви  (ну  когда
имеешь  связь  с  другим  человеком).  Она  возводила   все   в   степень,
подчеркивала, что это красочно и аппетитно.  И  потому  я  с  ней  уже  не
стеснялась рассуждать о том, что это ведь не  только,  когда  после  всего
такого хорошо и не бесишься в  желании  (как  теперь  определяют:  желание
разрядки  сексуального  напряжения   или   биологическая   сторона).   Моя
собеседница теперь толковала о желании... Она мне впервые  умно  доказала,
что же  такое  счастье,  когда  мужчина  настоящий  и  твое  желание,  как
встречные поезда, пойдут рядом, а потом остановятся и соединятся...  А  С.
потом сказал, что моя собеседница умеет соединять поезда. Это искусство.

     Без даты.
     Я поняла, что любовь мужчины и женщины - это, с моей стороны,  -  все
отдать ему, чем я жила до него, мечтая о  чем-то  сверх  необъяснимом,  но
вдруг понятым,  когда  поезда  идут  рядом,  а  потом  соединяются.  Я  не
понимала, что это все без нас рождается. Хочешь ты этого или не хочешь.  И
мораль "не смей распускать себя" - ханжество.  Все  остережения  -  обман.
Жизнь не такая и длинная. Просто до этого можно проспать, думаешь, что все
живут так, как заведено. А в самом деле, есть в этом отношении счастливые,
а есть - "так и не повезло"... А чаще - никому ты не нужна... В доме рядом
в неуюте живут три женщины - мать, которую бросил муж, и две дочери.  Одна
больная - слоновая болезнь, что  ли...  А  другая...  Мне  сосед  говорил:
страсти - бездна. "Она кусалась!" И что? К ней придти нельзя: мать  и  эта
слоновая  болезнь.  Бросилась  учиться:  техникум,  институт,  а  потом  -
психбольница... Нет, я так не хочу. "Открываю краны!"

     Без даты.
     Я, обожая, удивляюсь. Пусть у  него  другой  мир,  пусть  мы  разные.
Шевелюра седеющих волос. Пусть. Но хорошо! И хорошо, что  первый  сон!  Он
развивает любовь по своему сценарию, и я иду за ним,  и  мне  прекрасно...
Хочу ли я еще кого-либо? Не скажу. Но, наверное, хочу. Страстно хочу... Он
сделал из меня Женщину! Разве это плохо? Мать скрипит  на  меня.  Но  она,
по-моему, так и осталась фригидкой. Навек".

     8.08.90 года.
     Нет, нет! Нет же! Радостное изумление! Как в детстве. Идешь, и  вдруг
солнце выходит. Он неповторим. Выдумщик. Идешь после этого - и иней, и лес
темный вдали, и небо синее, и все вокруг поет, и птицы поют в небе, и  как
трава после инея отходит -  будто  это  все  в  тебе,  и  остается  только
радоваться... Может ли он быть еще и еще другим? Может. Он - когда много и
хорошо. Это так волнует... Понимает ли меня в этом? Беспокоится ли о  моем
хорошем самочувствии после этого и новом желании? И  кто  он  мне?  Просто
партнер? Развратитель?.."


     Нет, дневника Ирины Светлана Григорьевна не  читала.  Подозревает  ли
она кого-нибудь в убийстве, если, как утверждает, сын  ее  не  убивал?  Не
подозревает?
     - Три года... Неужели никто не понимает, что значат эти три  года?  -
сказала она под конец допроса, устало поправляя прическу.



                            9. НОЧНЫЕ ЗВОНКИ

     В половине четвертого ночи я вздрогнул от телефонного  звонка.  Давно
собираюсь прикрутить что-то там внутри,  чтобы  так  вот  оглушительно  не
звонило... Вы знаете, я сразу догадался, кто звонит.
     - Алло, - это был ее голос, - вы меня слышите? Я вас поздравляю! Он -
убит.
     - Соболев? - воскликнул я. Сон как рукой сняло.
     - Откуда вы догадались? - тихо опешила она.
     - Ну говорите, он? Соболев?
     - Да. Причем убит самым жестоким образом. - Ее голос был  ровным,  ни
капельки волнения. - Представляете, ни у  Гомера,  ни  у  Фукидита,  ни  у
Ксенофонта, ни у Плутарха, ни у Тита Ливия, ни у Апулея таких  убийств  не
описывается. Может возьметесь вы?
     - Слушайте, вы же циничны. Человека убили... Самым жестоким  образом.
И никто иной, как вы, кричали: не пишите!
     - Да, его тоже опустили туда же, в  клоаку...  Но  все-таки,  как  вы
догадались, что это Соболев? - Тот же ровный голос.
     - Боже, а говорите: вам подвластно все! Вы разве  не  читали  дневник
убитой?
     - Светланы или Ирины?
     И она почему-то бросила трубку. Я ее чем-то разозлил.
     Вновь она позвонила ровно через час. Я  уже  собирался  в  дорогу.  Я
хотел все это видеть.  Зачем?  Из  простого  любопытства?  Или  специально
поглядеть на Соболева (этого С. в дневнике Ирины). Кто убил его? Должны же
эти люди - полковник, подполковник, старший лейтенант - поймать,  наконец,
убийцу.
     - Вы слышите меня? В этот  раз  не  догадаетесь.  Кого  убили  у  нас
теперь?
     Я зло ответил:
     - Убили старушку. Бедную старушку.
     - Гениально! - воскликнули в ответ. -  Это  действительно  так!..  Но
откуда у вас эти сведения? Вам уже позвонили?
     - Никто мне не звонил.
     - Тогда, ради Бога, скажите, как вы догадались?
     - А вы скажите мне, кто вы? И почему вы тогда держали и меня, и  себя
в темноте? И как вам удалось сделать это в солнечный светлый день?
     - Неправда. Тогда было пасмурно.
     - Вы не здешняя? Залетная?
     - Ха-ха-ха! -  Ее  звонкий  переливистый  смех  стал  похож  на  звон
колокольчиков. Такие колокольчики рыбаки подвешивают к спиннингам, и  звон
этот при клеве изумителен. - Вы шутите? Кто это вам на меня наговорил?
     -  Вы  сами.  Каждым  своим  поступком  вы  вселяете  в  меня  что-то
потустороннее... Все-таки, почему бы вам тогда не показать себя?
     - Вот что, вы это бросьте! Можно чуточку пошутить и - хватит...  Я  -
другая. Я должна быть. Как и вы. Все по  законам  природы...  Я  не  знаю,
какая я, если говорить откровенно. Видимо, вы заметили... То я хочу, чтобы
вы шли  и  посмотрели  убитую,  то  не  хочу,  чтобы  вы  писали  об  этом
убийстве...
     - То вытравливаете каким-то зельем мою писанину,  то  мелькаете,  как
тень, в коридоре...
     - Да, да... Я осторожна. Я боюсь всего теперь. Я была так  откровенна
и доверчива... И, видите, чуть не вылетела с работы. Спасибо, что вы через
свою газету позаботились о моем восстановлении. Сейчас старая  женщина  не
трогает меня...
     - Зачем вы взялись  за  такую  работу?  Видите,  чем  кончилось  ваше
вмешательство? Вы вроде присутствовали, сидели  рядом,  когда  я  писал  в
прошлый раз об убийстве Светланы...
     - Я видела костер, в котором нашли ее палец с обручальным кольцом,  -
прошелестело в трубке. - Я не хочу так умереть!
     - Но вы, надеюсь, не пойдете в чужой лес с чужими мужчинами.  Да  еще
на подпитьи...
     - Я боюсь ходить днем, правда.
     - Вы такая красивая?
     - У меня красивые глаза.
     - Чем вы облили мою рукопись?
     - Послушайте, - вдруг простонала она, - я уже не могу тут одна что-то
сделать. Пожалуйста, приезжайте.


     Я и без нее спешил на место убийств. Я действительно чувствовал,  что
вслед за Ириной умрет не своей смертью  ее  бабка,  а  потом  убьют  С.  -
Соболева. Я ошибся - его убили раньше.
     Прилетев на самолете ранним утром, я  поспешил  на  кладбище.  Могилу
Соболева нашел легко. Кладбище было не таким уж большим. Могила -  свежая,
с венками, с уже привядшими, как-то теперь некрасиво выглядевшими  цветами
на этих венках.
     ...Я вспомнил час, когда подполковник Струев разрешил  мне  поглядеть
(уже по знакомству) допрос Соболева. Накануне кто-то слышал его разговор с
бабкой убитой. Соболев интересовался  (конечно,  вроде  шутя,  сколько  же
отдадут приданного за Ириной, если он бросит жену и станет  волочиться  за
ней?). Бабка, говорят (всегда есть свидетели), серьезно ему  ответила:  "А
какой ты старый? Ей именно и  нужен  такой  мужчина...  И  бегать,  может,
перестал бы. Она у нас - сладкая конфетка..."
     Бабка, конечно же, знала, что старый пес Соболев (уже  свыше  сорока)
давно сгубил ее внучку, давно дал ей  вкусить  то,  что  надо  бы  вкусить
намного позже. Неужели она не видела, как  тайком  часто  приходил  в  дом
"Матроски" (Ирину звали так на улице)  этот  сластена?  Сколько  он  семей
сгубил?!
     Потому Струев и ввел его, как обвиняемого, а не свидетеля.
     Еще был разговор (запротоколирован) насчет золота. И тоже  с  бабкой.
Опять вроде шутя сказал Соболев насчет свадьбы с внучкой.  И  бабка  вновь
серьезно ответила:
     - Есть что, есть...
     Вроде сказала, что всю жизнь сын ее пахал шахтером, в войну на  броне
сидел, премии получал...
     Богатство, свадьба с молодой красивой "матроской"... Лежит Соболев  в
сырой земле вместо всего этого. Останки его собирала жена -  не  допустила
никого. Криком исходила. Знала: гуляет, а любила...  Тихо  вокруг  могилы,
черные траурные ленты:  бывшему  начальнику  шахты,  теперешнему  главному
какому-то инженеру. Красивый был  мужчина.  Метр  девяносто  три.  И  лишь
девяносто четыре кило. Без живота. С бицепсами, грудь вся в кудряшках. Как
кто-то его уж бил!
     Я сразу пришел по прилету к следователю.  Да,  он,  Соболев,  был  на
подписке. Последний допрос снимали с  него.  Он  рассказывал,  как  часто,
после перехода с шахты  на  работу  в  город  (это  всего  10  километров)
приезжал сюда. У Соболева тут дом с подвалом (в подвале его и убили).  Тут
хранилась картошка, морковь, капуста. Наезжал сюда за всем этим.
     Старого начальника шахты провожали  с  почетом.  А  его,  Соболева...
Пришел - эдакий бравый мужичище. Шевелюра - седеющая и гривастая.  Глазища
- прямо насквозь.
     - ...Вы, выходит, перед гибелью видели убитую? (Это в протоколе).
     - Нет, я видел ее бабку. - Ответ вышел поспешный, нервный.
     - У кого в доме? У бабки? Или у убитой?
     - У бабки, конечно.
     - А почему - "конечно?".
     - Потому что как раз вчера я и не был там, где  я  должен  по  вашему
хотению быть... Вы говорите со мной так, как будто я в чем-то уже виноват.
А, как мне известно, вся работа следователя не должна  выходить  из  рамок
Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов... Я правильно понимаю свои
права?
     - Да, УПК регламентирует все действия сторон, их права и обязанности.
     - Я - сторона?!
     - Допустим. Вы были там, где убили человека. Вы часто бывали там?  Вы
имели какое-то отношение к убитой?
     - Все это наговоры, вранье! - вскричал Соболев. - Я ничего не имел  и
не собирался иметь.
     - Тогда о чем же вам беспокоиться?
     - Откуда вы взяли, что я  беспокоюсь?  Я  просто  не  хочу  насмешек,
грубости.
     - Над вами никто не смеется.
     - Вы считаете, что допрашиваете меня?
     - Я считаю, что кое-что уясняю. Например, ваши знакомства с убитой. В
какой они степени соответствуют, скажем так, приличиям?
     - В какой они степени совпадают с уличными сплетнями?
     - В какой они степени будут важны для следствия. Вы  -  не  капризный
ребенок... Я понимаю, вы томитесь неизвестностью... Вызвал  следователь...
Но  поймите,  речь  идет  об  убийстве  человека,  которого  вы,   я   это
подчеркиваю,  знали.  Вы  нередко  встречались  со  своей  соседкой.   Это
естественно. И тогда перед ее убийством вы могли видеть Ирину, быть у нее.
Это право ваше. И ничего предосудительного в этом нет. Но убили  человека!
Вашу соседку. Разве это неважно? Разве это ничего для вас не значит?
     - Нет, я понимаю. - Соболев уставился в стол - он был и в самом  деле
красив, и любая женщина не  откажет  ему  в  знакомстве,  и,  конечно,  не
откажет женщина, к которой он подбирал долго ключи... -  Я  понимаю...  Но
это  задевает,  как  задевает  всякий  вопрос...  Я  скажу  о  себе...   Я
мнительный. Я, представьте, очень мнительный.  Я  болезненно  переживаю  и
переживал всякую мелочь... Что касается убитой, то тогда  я  действительно
приезжал. Приезжал. Тут может доказать любой. И это я хорошо  представляю.
У вас, следователей, все продуманно бывает. Смотришь фильмы, и у  вас  все
это продуманно. Я же знаю, что вы вызвали не просто так. У вас продуманный
план... Но помочь в чем-то я вам не могу. Все, что можно было  сказать,  я
сказал. И ничего добавить не смогу. Видел. Да, видел. Не заходил.  Да,  не
заходил. Разговаривал. Да, разговаривал. Но с бабкой.


     Я помню похороны бабки Ирины. Скромные, тихие.  Они  были  на  второй
день после  моего  приезда.  Играла  музыка.  Шел  впереди  сын  -  бывший
начальник шахты... Я  видел  в  жидкой  толпе,  чуть  поодаль,  всех  этих
"розыскных" ребят, которые находились  в  цейтноте:  еще  два  нераскрытых
убийства. И они  думали,  наверное:  здесь  увидят  и  убийц,  ибо  убийцы
приходят туда, где совершают преступление.
     Полковник Сухонин подошел ко мне сам. Мне почему-то очень  захотелось
сфотографировать эту процессию. И я не жалел  пленки.  С  тайной  надеждой
поймать в кадр эту загадочную женщину, по зову которой  я  прилетел  снова
сюда. Центральная газета заказала мне очерк на судебную тему.  В  редакции
придумали  заголовок:  "Три  убийства.  Куда  идем?"  Смешной   заголовок,
невыразительный и глупый, как вся газета. И щелкал, щелкал я.
     Полковник положил мне руку на плечо,  будто  призывая  отдохнуть.  Он
сказал мне, что из газеты, где мне заказали материал, уже звонили и ему: с
просьбой помочь организовать материал.
     - Пожалуй, я снова вам дам старшего лейтенанта Васильева.  Он  теперь
бьется за звездочку, старается. Вот-вот звездочка должна была прилететь...
А тут вот какое дело...
     И он кивнул на уже расходящуюся после похорон толпу.
     - Да не стоит Васильева, - улыбнулся я. - Он мне и так лапши  на  уши
навешал.
     Сухонин тоже улыбнулся.
     - Так звездочка-то  тогда  еще  покатилась  на  погоны.  Мы-то  и  не
ожидали, что так все повернется... Я  каюсь...  Тогда  раззвонили  с  этим
"вором в законе"... Кстати, нашли тело... Похожее по приметам.
     - "Вора в законе"?
     - Его.
     Я  поглядел  внимательно  на  полковника.  Он  высматривал   кого-то.
Наконец, увидел. Конечно, это был Васильев. Полковник поманил его  к  себе
пальцем. - Тот рысцой прибежал.
     - Ну вот что, будущий капитан! Чтобы материал  о  нас...  В  общем...
тогда не являйся на совещание... Охраняй нашу журналистскую  знаменитость