ру худая. Но - изящная. Вся хороша, ослепительна.  Хотя...
голос глухой, кричит почему-то громко... Курит? Пьет? Кашляет  так  грубо.
Отчего?
     Выходит, Катька могла подглядеть, что они делают у  самого  порога...
Видишь, у нее ни стыда, ни совести. Она  так  привыкла,  это  ее  кайф.  А
после, когда дед пришел и увел Катьку в детский садик, она, наскоро  поев,
кинулась  к  постели.  Ирина  тут  же  заговорила  о  Маркесе.  "Ты  читал
что-нибудь из него?  -  Она  скоро  раздевалась.  -  У  него  есть  эпизод
великолепного секса. - И смутилась: Ледик молчал. - Когда племянник и тетя
спрятались в доме на  несколько  дней  и  только  этим  занимались...  Ну,
пожалуйста, иди ко мне быстрей!"
     - Это у них там, - засмеялся он, наконец. - Мы попроще в этом.
     Ледик уже показал себя неутомимым, и она им  гордилась.  Если  бы,  -
сказала она потом, хихикая, - наши писаки подмечали правду такой вот жизни
сексуальной, они нашли бы кое-что похлеще Маркеса...
     Он, притомившись, мирно предположил: когда его смена совпадет  с  его
утренним уходом на работу, - идти надо вместе. И ездить  в  выходной  день
купаться, тоже будут вместе. И станут ловить рыбу тоже вместе. И пусть она
радует этих мужиков формами. У них же никогда такой женщины не было  и  не
будет. Только на модных картинках такие.
     - Я лучше их. Они же худые.
     - Ты тогда сказала на Ленку: она же худая, как из Освенцима.
     - Ты ведь тоже с ней крутил. Так я тебе истерики не закатываю.
     - Это все другой вопрос. Мы были одногодки. А ты и он...
     - Ты всю жизнь будешь об этом долдонить?
     - Ладно, у них же никогда  такой  женщины  не  было  и  не  будет!  -
засмеялся он.
     ...Он  думал,  отдыхая  в  чистой  постели:  у  них   будет   хорошая
библиотека, они станут по вечерам много читать.  Самодеятельность?  Дудки.
Он не пойдет больше танцевать. Это на флоте. Чтобы увильнуть от службы.  А
тут дураков нет. А если  приедет  эта  контр-адмиральша  -  она  грозилась
проездом на курорт заехать - ну что же, у Ирины - этот... Он раздельно, по
слогам сказал:
     - Е-го на-до у-б-бить!


     - Итак, она заплакала, когда вы ее ударили?
     - Да, она заплакала.
     - Вы почувствовали, что обидели ее?
     - Нет, я почувствовал, что это ее оружие. Она вычитала где-то из книг
об этом. И она сказала... Она блондинка. А плач украшает блондинок.
     - А контр-адмиральша была блондинка? Или брюнетка? - Струев поднимает
тяжелую голову медленно.
     Вся ненависть к нему,  мужчине,  ударившего  женщину,  обрушилась  на
Ледика.
     - Смирно! - заорал. - Ни равнения направо, ни равнения налево!.. Чего
же ты, жлобина, за горло ее, Ирину, хватал, когда пришел тесть  и  поперек
шерсти тебя погладил?
     Ледик тихо, после долгого молчания, спросил:
     - Зачем вы о той женщине? Ну,  контр-адмиральше...  Какое  она  имеет
значение в этом деле?
     Ледик насупился, лоб  его  стал  кретинообразный  -  какой-то  узкий,
потому что глаза осатанели. Зеленые, как у кошки. Мигают быстро.
     - Мне не ясно... Какая причина была... когда покойная  упрекнула  вас
за нее... Бросаться в драку? Значит, она вам тоже не безразлична?
     - Что, ваши  подследственные  никогда  не  кидались  на  женщину  без
причины? Только потому, что она живет,  существует?  Как  это  называется?
Мизогинист. Презираю, ненавижу, осуждаю, отрицаю! Мизогинист - мой отец.
     - Ваш неродной отец?
     - Мой отец.
     - И что, выходит, ваш отец - мизогинист?
     - Да. Маму он всегда и во всем поучал, хотя страшно отставал от  нее.
Я удивлялся: у кого это я кое-чему научился? Если уж говорить, то и  Вера,
раз вы знаете об этом, и контр-адмиральша не были  со  мной  счастливы.  И
Ирина не была бы счастлива. Она бы страдала от  бесконечных  упреков,  как
страдала моя мать. Мать всегда хотела идти  выше...  Нет,  она  не  грудью
открывала кабинеты. Она умна, но пила ежедневно яд. Она боялась во  второй
раз разойтись... Я научился кричать. И я - нет - не ударил. Я только  взял
покойную за воротник кофточки, мы стояли у двери, провожали тестя. У  меня
был повод, поверьте.
     - Вы ушли в армию в двадцать два года?
     - Там же все написано.
     - Мама доставала справку?
     - Почему? Я поступал в институт. И сдал экзамены.
     - А учиться не пошли?
     - И это вы знаете. Я пошел работать туда,  где  работает  отец.  Меня
тянуло туда. Я хотел доказать, что осилю. Не только отец может так  тяжело
работать. Я никогда не упрекал, что кто-то работает на легких работах.
     - Вы имеете в виду мать?
     - Да.
     - Выходит, отец ее всегда упрекал?
     - Но это же, наверное, для вас ничего не значит... Ну, какое в  самом
деле... Ну зачем вы так?
     - Кто рассказал вам об отце?  -  спросил  его  на  последнем  допросе
Струев.
     - Плохое? Или хорошее? Как он поднимал шахту?  Или  -  как  ходил  по
девкам? Здесь, в кабинете, вы не сможете мне ответить. Но разве я  глухой?
Разве я не узнал бы? Разве я не узнал бы, что отец и к моей жене приходил?
     - Вы бросились на нее... и за это?
     - Не знаю. Мне было противно  говорить  с  ней,  если  к  ней  ходили
мужики. Причем мужики, которые состоят  со  мной  в  родстве.  Потому  при
встрече мне не хотелось обнять его. Я, я...
     - А если это сплетни?
     - Не знаю. Только не заостряйте, что я бросился на нее.  Я  ухватился
за кофточку... Если вы взялись за  меня  как  за  убийцу,  я  вам  тут  не
пригожусь. Вы не потому пути идете.
     - А почему Вера все-таки написала так зло о вас?
     - Она мне грозила, что напишет в "Комсомольскую  правду".  Я,  по  ее
мнению, развратный человек... Но разве вы не служили в дальнем  гарнизоне?
Я видел до этого женщин. Я жил с женой  почти  полгода.  Мне  было  смешно
глядеть на пацанов, которые хвастались связями с женщинами,  а  сами  были
сопляки. У меня рост метр восемьдесят восемь...  Я  освоил  все  фигуры  в
танцах,  которые  не  осваивают  даже  полутораметровые  шибздики...   Мне
говорили: "Какой красивый парень!" Вы знаете, что значит танцевать в  паре
с женами моряков, которые в  длительной  командировке?  Скажем,  где-то  в
темных водах Северного Ледовитого океана  или  Антарктики?  Женщины!..  Вы
даже не представляете,  что  это  такое  -  женщины  дальнего  запущенного
гарнизона! Морячки, вечно ждущие...
     - Ваша жена тоже ждала три года.
     - Она не ждала. Три года не ждала. На второй  год  она  считала  себя
свободной, потому что я об этом ей написал.
     - Вы оповестили ее после того, как вам написала мать?
     - Вы имеете в виду - этот лесок, катание на велосипеде? Так?  Ведь  у
вас должно быть все под рукой? Это так...


     При первом свидании с сыном она сказала:
     - Если бы я знала, что так получится... Я бы никогда не написала тебе
то письмо. И я, может, разошлась бы. Разошлась ради тебя.
     - Нет, не в этом дело. Развести... Развести нынче совсем пустяк. Наша
жизнь только всех и разводит. Ты посмотри... Скажем, у вас были прекрасные
соседи.  Но  стоило  поставить   спаренный   телефон,   -   вы   перестали
разговаривать друг с другом. Стоило подрасти их сыну  и  жениться,  -  они
перестали разговаривать и с ним, и с невесткой. Только  потому,  что  надо
делить квартиру... Потому ты не права! Мы бы и так разбежались.
     Он был бледен, не брит. Отмахнулся, когда сказала: "Ты бы  побрился!"
Ему все было вроде безразлично. Она, однако, чувствовала: он живет в себе,
она не достучится к нему в душу. Он  не  пускает  никого  туда.  Он  занят
собой, он вынашивает что-то. Она же его знала хорошо!
     У нее теперь не было никого, кроме него. После того, как ее муж  стал
ходить к той молодой стерве, она потеряла его, она жила теперь  по-своему,
худо, по  инерции.  Она  ждала  приезда  сына.  Оказалось,  он  никого  не
подпускает к себе, не подпускает и ее.


     "Разошлась бы ради тебя..." Искренне ли она говорила, если  только  и
думала о себе, если только и думала, как отомстить  мужу  очередным  своим
увлечением.
     И сейчас, после свидания с сыном, она шла, отыскивая себе прощения.
     Она подошла к поликлинике. Ее поджидал Соболев. Они вошли в притихшее
здание. Приема уже, конечно, не было.
     - Зайдем туда, - кивнул он, и она поняла, куда ее зовут.
     Они пошли в подвал,  где  недавно  лежала  еще  Ирина.  У  дверей  он
остановился и пропустил ее.
     - Здесь она лежала?
     - Здесь.
     - Ты что-то рассказывала о нас следователю?
     - Нет.
     - Хорошо. Я тебе скажу об одном... Если  ты  думаешь,  что  я  что-то
сделал... Хотя... Я только тебе могу рассказать. В тот вечер я заглянул  в
окно... По-моему, где-то рядом  был  твой  муж.  Это  так...  И  он  может
сказать, что видел меня. Он стоял поодаль. А я заглянул к  ней  в  окно...
Там было несколько человек...
     - Был ли мой сын среди них?
     - Нет. Там его не было. Они стояли вокруг стола. Они были, ты прости,
в чем мать родила. Я не видел всего, потому что понял,  что  сюда  идет  и
твой муж. А позже подошел и сын. Что потом было - я не знаю...
     - Это ты виноват, Саша. Ты. Ты ее развратил...
     - Я ее сделал женщиной.
     - Но ты и меня сделал женщиной. Я стала  гулять  только  после  тебя.
Меня уже тянуло к другим мужчинам.
     - Я не виноват.
     - Ты делал и с ней, как со мной? Сразу приходил и делал?
     - Зачем ты спрашиваешь? Ты же, к примеру, сама просила, чтобы  я  так
делал... Просила и она... Она же моложе тебя,  она...  Нет,  как  же  так?
Почему я тогда ушел? От них всех! Почему не остался и не следил за ними?
     Он заплакал.
     - Тебе не  показалось,  что  все  это  делается  насильно?  -  Жестко
оборвала его.
     - В том-то и дело! И я не прощу себе этого. А вдруг это так и было?..
Как я сплоховал!
     - Ты заметил, кто с ней был?
     - Можно было заметить? С одной стороны - твой муж следит  за  мной...
Он всегда глядел из-за кустов... Я знаю, что... Я знаю в  общем,  что  это
были совершенно чужие люди...
     - Не наши? Не поселковые?
     - Конечно, нет. Это были, по-моему, с рынка... Черные...
     - И ты молчал, когда тебя подполковник спрашивал?
     -  Мне  надо  было  еще  рассказать  и  о  тебе,  и  обо  всем...  Ты
представляешь, к чему все это приведет?
     - Но он мой сын!
     - Я знаю, его отпустят. Но вообще... При чем тут он? Мы в опасности с
тобой. Ты пойми... Ты - крупный работник... А я хотя и  потерял  шахту,  у
меня шанс взлететь теперь... Все идет - как надо.
     - Саша, почему мы должны все это скрывать ради чего-то такого, что не
осуществимо?
     - Дура! Мы должны в конце концов быть вместе. И никто нам в  этом  не
помешает...
     Соболев опустился  на  каменный  пол  и  снова  заплакал.  Он  что-то
бормотал, и она понимала его - он плачет об  Ирине.  О  ее  молодости.  Он
потерял молодую красивую женщину, которая удовлетворяла  его  похоти.  Она
это только теперь поняла. Он при ней плачет о другой, убитой.  Да,  он  не
мог ее убить, раз так плачет. Видно, он в самом деле ее  любил.  И  пришел
сюда, чтобы поплакаться. Но разве он не понимает, что она - тоже женщина?
     Странное чувство ревности охватило ее, и если бы он теперь подошел  к
ней, она бы согласилась на все. И он к ней  подошел...  И  здесь,  в  этом
пыльном подвале, она выполняла все его мужские приказы...


     После всего, что  случилось,  они  вышли  поодиночке,  направляясь  в
сторону шахты. Потом зашли в кафе и выпили вина. Ей очень хотелось вина.



                              8. ДОЧЬ УБИЙЦЫ?

     Утром следующего дня Катю привела уже теща. Она сказала, что в садике
карантин и, как они хотят, так  пусть  и  поступают:  старики  тоже  имеют
какие-то планы - нужно оставить ребенка, следовало предупредить.
     Катя удивленно разглядывала их: они - дядя и ее мать - спали  вместе?
Она потребовала, чтобы  они  "быйстренько"  вставали,  умывались,  чистили
зубки, потому что баушка дома не "приготовила зайтрак".
     - Отвернись, - попросил Катю Ледик.
     - Ой, да вставай так, - сказала сонно Ирина -  они  так  и  лежали  в
постели, пока ее мать разъясняла из  другой  комнаты  насчет  карантина  в
детском садике. - Ты вообще поменьше с ней церемонься, сядет на голову.
     - Мама, непьявда! - Катя подошла и  погрозила  матери  пальчиком.  От
девочки пахло цветочным мылом, в ее черных волосах красовался синий  бант.
- Ницево яй не сяйду!
     - Ну, беги отсюда, коза! - откинула одеяло Ирина. - Я-то  тебя  знаю!
Это ты деда и бабу можешь обманывать, а меня не проведешь!
     Ирина схватила Катю, прижала ее к себе и стала целовать. Та запищала:
     - Мама, мама! Азви ты ни идишь бант?
     Она стала тыкать ручкой в свою головку.
     - Ах, ах, ах! У нас - бант. Славно... Кто завязал? Дед? Или баба?
     - Мама, какая азница? Хооший, а? Пояди, пояди, дядя и ты! Оохий!
     - Как ты сказала? Дядя? Это кто тебя уже научил? Это твой папа!
     - Ты же недайно называла дгуоо папу - папой! У тебя дугой папа...
     Ледик не скрывал и перед Васильевым после первого допроса:  он  опять
ударил тогда Ирину. Его удар пришелся в плечо, она  упала  на  кровать  и,
кажется, разбила локоть. И, естественно, заплакала.
     - Понимаю, - сказала она ему. - Может ты и прав.
     Он промолчал.
     - Это ты можешь сделать еще  раз.  Мать  уже  ушла.  Я  действительно
заслужила. Но тогда, зачем ты пришел?
     Одевшись, он не стал завтракать, а сразу направился к шахте. Он хотел
найти отца, но ему сказали, что отец спустился под землю.
     - А что ты хотел? - спросил его парень, назвавший себя бригадиром.  -
К отцу проситься?
     - Да.
     - Да иди ко мне.
     - А сколько станешь платить?
     - Надо прикинуть, посоветоваться.
     - С кем?
     - С бригадой, естественно. Сам я такие вещи не решаю.
     - Правильно, - почему-то согласился Ледик.
     - Слушай, парень. Но отец говорил, что  ты  уедешь  в  город,  будешь
учиться... Что, деньги понадобились?
     - А ты святым духом питаешься?
     - Значит, с семьей будешь жить? Или с отцом и матерью?
     - А ты откуда про меня знаешь?
     - Ты что, забыл меня? Я - Дмитриев. Тебя знаю вот с таких  лет.  -  И
показал рукой на свой пояс.
     Бригадир  Василий  Дмитриев  рассказывал  потом  следователю:   Ледик
поболтался около нарядной приличное время, а потом, ближе к  обеду,  исчез
(в протоколе было записано): пошел вместе с какимто своим  новым  знакомым
пить пиво.
     Через три допроса уже Ледик вспомнил с кем он ходил и с кем пил пиво.
Фамилия его - Прошин. "А-а, Прошин!" -  скривился  тогда  Васильев.  Антон
Прошин. Ханыга, врун, побирушка. Вынет свои три  рубля  из  кармана  -  ты
добавляй! Как уж потом умудряется заначить свой трояк, на следующий раз, -
догадайся. Прошин из своих прожитых тридцати трех отбухал четырнадцать лет
в местах отдаленных по разным статьям. Он и возразил, когда Ледик  заявил:
"Хватит, поболтался, разводиться не хочу", что его, Ледика, бабу тягал тут
один...
     - Тягал, учти, как хотел. Она  у  тебя  солнышко.  Светит  одному,  а
другого не греет. Сука буду, я видал баб многих, за это били... Но  к  ней
бы... И  ползком,  и  по-пластунски.  Хотя  бы  ножку  поцеловать.  Обожаю
подобных!
     Ледик подумал наперед: на сдачу техминимума уйдет неделя - не меньше,
но он почему-то трахнул Прошина по голове кулаком,  и  они  покатились  по
улице и лупили друг друга крепко, пока не надоело драться.  Прошин  сказал
после:
     - А что? Ты разве не знал?.. Но есть наш вариант. Айда  к  нему...  Я
тебе его покажу. Хай, падла, ставит за все. А если нет - убьем, скотину!
     - За кого ты меня принимаешь?
     - За кого, за кого!.. Она терлась с ним -  пусть  расплачивается.  Он
богатый. А у нас, видишь, сколько всего... На двоих... Пустенько!
     Ледик  тогда  подумал:  ему  же  должны  сократить  срок  прохождения
техминимума. Он ведь до армии вкалывал. За короткое время можно найти себе
квартиру.
     Он решил не возвращаться к Ирине. Даже Катька, и та станет напоминать
каждый божий день, как приходили сюда разные. Теперь  ему  еще  неприятнее
было думать о том, как Ирина  просила  сразу  там,  у  порога.  Интересно,
пикантно! - выворачивало его зло. - Сразу новенький - и у порога!..  Сука,
правда! Этот гад  прав!  Кто  ее?..  Кто  он?  Проходная  пешка?  Конечно,
заходил... А  она  -  у  порога.  Может,  с  ним  по-другому.  И  с  теми,
новенькими, тоже у порога! Если бы он, Ледик, спросил ее -  зачем?  Может,
она ему бабахнула бы - зачем. Так интереснее.
     - Слушай, ты какой-то святой! - стал скулить Прошин.  -  Ты  думаешь,
что на такую бабу можно одеть  какой-нибудь  панцирь?..  Да  хоть  гранату
привесь, мужик на такую попрет... И батя твой... Не родной, правда...  Там
иногда караулил...
     - И батя?! Ну, знаешь!
     Прошин стал на колени и перекрестился:
     - Во-о! Пойдем, говорю, к тому ханурику!  Я  из  него  ром  и  коньяк
выбью. Не то, что на пиво.
     Но Ледик не пошел к тому... Прошин не называл фамилии Того. Темнил...
     Ледик потерял по дороге Прошина. Вернулся в мерзком расположении духа
и сам на себя, юродствуя, повесил табличку: "Убийца". Ирина ему сказала на
это, видно, не простив утреннего удара в плечо:
     - Я боюсь тебя... Ты в самом деле убивал  в  своей  этой  армии?  Или
своих ребят, или когда вас выводили, чтобы вы порядок навели?..
     Он не понимал, о чем она говорит, о чем спрашивает. Он  видел  только
ее испуганное лицо. И это его взбесило: значит,  она  боится,  потому  что
виновата.
     - Ты одна? - крикнул он.
     - Одна.
     - А где твоя дочь?
     - Ее увели к деду.
     Он стоял у порога и сказал ей:
     - Иди сюда! Слышишь? Иди к порогу...
     Он остервенело потом срывал с нее белье и кричал:
     - Это не я, это тот... Тот... Тот!..
     Она вздрагивала, плакала, и это злило его, злило с  каждым  движением
сильнее и сильнее.
     - У меня тоже была... Была! Ты  слышишь?  У  нее  был  муж  импотент.
Сорокалетний импотент... Подводник, понимаешь...
     - Да, да...
     - Понимаешь, как она меня любила? Понимаешь? Только в отличие от тебя
держал себя! Не хватало, чтобы я ложился сразу  с  ними...  С  племянницей
импотента, и с его женой... Я держал себя в руках! А этот... Этот  твой...
тут роскошествовал один... Ты показывала  ему  класс!  У  порога  начинал!
Поганец! А тебе - кайф! Ты думаешь, я не понимаю, какая ты? И что делала с
ним без меня?


     Ирина быстро убрала со стола, коврик  они  "пожевали"  ногами.  Ирина
медленно застегивала лифчик, и он сидел не пьяный - чего там это пиво? Для
такого мужика?
     - Какой ты мощный мужчина! - говорила радостно Ирина. - Никогда бы не
подумала, что из тебя вырастет такой мужик. Все простить за это можно!
     - Получше других?
     - Зачем ты все напоминаешь? Давай забудем? Давай простим друг  другу?
Сколько у тебя было?
     - Это у меня.
     - Я не знала, что ты мой муж. Мы же договорились о разводе... А был в
основном один.
     - Он был лучше меня?
     - Не... знаю... Не могу врать...
     - Убирай все побыстрей. Пошли в постель.
     - Ну ты даешь! - удивленно пожала она  плечами.  -  Ты  что?  Половой
гигант?
     - Вроде этого, - ухмыльнулся он и потащил ее к порогу.


     Шахта  была  уже  рядом.  Эта  вечная  шахта.   Для   нее,   Светланы
Григорьевны, - кормилица. Она воспитывалась с детских лет в любви  к  ней.
Вон наверху  теперь  вагонетка,  стукнулась,  перекувыркнулась,  зашуршала
порода, скатывающаяся вниз. И жизнь так же разбита и катится  вниз.  Шахта
кормила их всех, одевала и обувала. И чувство любви к ней  не  уходило,  а
крепло. Был посредине ее, этой шахты, поначалу отец, потом муж.
     Смешно, муж вскоре заслонил все собой. Заслонил как-то враз.  И  лишь
потому, что тоже был с шахтой. Пахал. Не якшался с начальством,  но  вдруг
стали избирать депутатом. Сперва в местный Совет,  потом  -  в  городской,
вскоре в областной. Черног