е... Двинулись довольно крепкие мужички. Мамочка  Ледика  ездила  к
ним в гости. И из обкома,  я  сам  в  кабинете  своего  отца  слышал,  как
прозванивали: не троньте ее! Это  было  похлеще  наших  папочек.  Мы  его,
Ледика, всегда могли принять в компанию.
     - А отдыхали на дачках папаш?
     - А разве это было запрещено? Не  с  подонками  же  якшаться,  не  по
пивным лазать!
     - Вы имели отношение к убитой? У вас же разгул был широкомасштабным?
     - Но ведь убитая не скажет теперь, что между нами было.
     - И в дневнике нет этого.
     - Я не вырывал страниц.
     - Это - да. Вы знали, что убитая имеет дневник?
     - Поговаривали об этом. Они же с Фишманом соревновались... В писатели
лезли. Слог у нее был пожиже, чем у Фиши, но, однако, крепок.
     -  Потому  вы,   не   дождавшись   меня,   рванули   к   вещественным
доказательствам?
     - Нет, просто я подумал, что ваша жена в тот вечер  затеяла  какое-то
культурное мероприятие. Вы будете поздно.
     - И как вы думаете выходить из этого положения?
     - Как? Я думаю, вам не удастся вытурить меня из дела. Потому  что  не
даст товарищ полковник, наш главный с вами на сегодня бог.
     Полковник, слышавший весь этот разговор, нейтрально хмыкнул.
     - Скажите уж, что дочь полковника учится на факультете,  где  деканом
ныне ваш отец.
     - И это важно, Александр Александрович. -  Васильев  завинтил  крышку
термоса. -  Мы  же  живем  не  в  свободной  стране,  где  взаимоотношения
контролируются совестью.  Мы  давно  ее  потеряли,  совесть-то.  Никто  не
заставит отца причинить боль моему прямому  начальнику.  Отец  мой  всегда
отличался разумом. А с вас, если уж хотите знать, слетит не один  волосок,
как только тронете меня...
     - Видишь, товарищ полковник? - Теперь уже хмыкнул Струев.
     - Далеко  пойдет,  -  осклабился  Сухонин.  -   Если,   конечно,   не
остановят... Грубо, старший лейтенант! Но это, Саня, ты его спровоцировал!
     Я сидел насупившись. Что же произошло с нами, грешными? Почему они не
стесняются меня, человека столичного, с остреньким перышком? Они сами идут
на зуб, открывая язвы профессии. У них  точно  так,  как  у  всех.  Раньше
боялись газетной полосы, хотели попасть в нее лишь положительными.  Теперь
-  другое  время?  Пиши!  Все  стерпит  газетная  или  журнальная  полоса.
Напротив, чем хуже о тебе, тем лучше резонанс. Ты не в мафии,  ты  не  их,
если тебя хлещут.
     - Молодой человек! - Полковник сидел в машине вразвалку, он обращался
ко мне. - Вы, говорят, из пострадавших?
     - Да, - ответил за меня Струев. - Он получил ночью по куполу.
     - Как?
     Полковник глядел на меня испытующе.
     - Я, я... - Я забормотал.
     - Просто любопытство, - подумав,  сообщил  подполковник.  -  Верно  я
говорю?
     Я кивнул головой.
     - А кто же вас ударил? - спросил Сухонин.
     - Если бы он знал! Мне позвонил с Хапстроя, тот же Плотников сообщил:
какая-то женщина тащит окровавленного мужика...
     - В том-то и дело, что крови не было, - отозвался я.
     -  Утюгом,  завернутым  в  полотенце,  и   шарахнули,   -   засмеялся
подполковник.
     - Шутки шутками, а все это мне не нравится, - сказал полковник.
     Машина остановилась. Я узнал домик, узнал место,  где  прятался.  Все
выглядело хуже, чем вчера. Облезлые гнилые  стены  деревянного  сооружения
были так стары и угрюмы, что я  невольно  съежился.  Внизу  говорливо  тек
ручей. В синем небе не  было  и  облачка.  Было  жарко,  сон  морил  меня;
все-таки подняли они меня рановато. Надо было вообще-то отлежаться.
     - Где вас ударили? - спросил Струев, подойдя ко мне и закуривая. -  В
каком месте? То есть, я спрашиваю, не куда вас ударили, а где? У  буерака?
Или внизу?
     - Думаю, что вон там.  -  Я  кивнул  головой  на  небольшой  штабелек
кирпичей. - Но я...
     - Да какое это имеет  значение?  -  махнул  рукой  полковник.  -  Нет
главной нитки. - Он чихнул и полез за платочком. - Истинная  правда!..  Ну
куда делся этот воришка да еще и в законе? Зачем сразу разболтали о нем?..
У кого насчет него эта идея созрела?
     - У Васильева, - заметил подполковник.
     Мы зашли в комнатку, где недавно видно  жил  "вор  в  законе".  Мрак,
неуют охватил меня, заставил зябко оглянуться. В углу я увидел лужу крови.
Уже слетелись мухи, жужжали. "Вот так бы и  меня",  -  с  каким-то  ужасом
подумал я. В голове сразу же после этого начались боли.



                         5. ГДЕ ВЕДЕТСЯ СЛЕДСТВИЕ

     Все по  порядку.  Помните  эти  фантастические  исчезновения  букв  в
записке, которую оставили мне на столе в номере гостиницы? Грешным  делом,
я хотел потом превратить это в шутку, ибо не раз имел дело со своим братом
писателем и артистом, охочем на розыгрыши. Заберется в номер, слава  богу,
рожи примелькались на экранах, принимают за своих, вынут из бумажника одну
записочку, вкладут совсем другую,  а  ты  разрываешься  от  любопытства  и
недоумения.
     Так  и  подумал  я  на  своих.  Где-нибудь  рядом,   на   гастрольных
подработках,  и  шутят.  А  тут,  уже  перед  отъездом  самым,  -   звонок
телефонный. Говорит некто Добрюк, из здешней милиции.
     - Не узнаешь? - спрашивает. - А помнишь, я приходил к тебе,  когда  у
тебя дачный кирпич украли?
     Я  узнал  его  голос.  Хрипловатый,  добрый.  Оказывается,  сейчас  в
глубинке. Уехал из столицы. А тут, - рассказывает уже при встрече, -  мама
старенькая. В село езжу каждую субботу, огород держу, куры, свиньи,  гуси,
даже голубей завел.
     - Чего мне надо, спросишь? Не спеши, узнаешь. Я  тебя  свожу  в  одно
местечко.
     Местечком мои знакомые следователи-ребята, которые  помогают  в  моей
работе, называют такие комнатушки, где ведется следствие. Откуда он знает,
что я давно слыву у ребят своим? Просто я рекламирую их  работу  в  лучшем
виде. Я знаю, за такую  их  адскую  муку  хорошо  хотя  бы  добрым  словом
упомянуть их фамилии. Но это, пожалуй, единственное, что  я  могу  сделать
для них сегодня.
     В тот раз, когда я за три часа до отхода поезда приехал на ту  улицу,
куда было указано и где это самое страшное заведение - приемник, я  увидел
подполковника  Добрюка  (был,  когда  у  меня  украли   кирпичи,   старшим
лейтенантом). Я подумал удивленно: зачем он сюда  добровольно  напросился?
Он, как бы отгадывая мои мысли, сказал:
     - Кому-то надо! Они здесь такие несчастные. Пожалеть некому.
     - Как же вас отпустили?
     - И сам не знаю. Говорят, что-то случилось с  моим  начальством.  Они
ведь меня за безотказность в работе любили. Крикни: "Добрюк!" - я тут  как
тут. - И сразу, без перехода, спросил меня: - Вы, кажется, в привидения не
верите? Тогда еще говорили, помните?  Привидение  ваши  кирпичи  для  дачи
слямзило... Так вот... Я начинаю верить в эти  привидения.  Встаю  сегодня
утром, точнее просыпаюсь... А кто-то шепчет на ушко. Ты, говорит,  позвони
сегодня такому-то, ну, значит, вам. Он у нас, говорит, в  области.  Покажи
ему этого сосунка. Пусть на досуге потом поразмыслит.
     - Какого сосунка?
     - Да есть у  меня  такой.  -  И  кричит:  -  Верховод!  Приведи  того
сволочугу.
     Рядом из-за соседней  двери  кто-то  гаркнул,  исполненным  служебной
страсти  голосом:  "Есть  привести!"  И  через   минут   десять   приводят
смугленького, небольшого росточка мальчика лет семнадцати. И  рассказывает
за него Добрюк: видишь, в тот вечер  он  вернулся  из  видеосалона,  решил
"прошвырнуться" с твердым намерением кого-либо убить.
     - Было уже такое, -  сказал  я.  -  У  известного  писателя.  Описано
здорово.
     - Верно, - отозвался Добрюк. - Этот лишь убил не беременную  женщину,
а медсестру, мать двоих детей. Зашел в медчасть и бил ее  топором.  Ни  за
что, ни про что. Она уже была мертва, а он все бил и бил.
     - Зачем вы все-таки меня привели сюда? - вскричал я.
     - А голос мне утром приказал! Откуда я знал, что вы тут? Ну  скажите,
откуда? Ей-богу не вру. Голос говорит: "Ты обязательно позови его и покажи
этого несчастного". Слушай, - обратился подполковник к  убийце,  -  ты  ел
сегодня?
     - Не-е, - ответил тот. Он не  был  похож  на  монстра  -  такое  себе
плюгавенькое создание.
     - Видите, переживает, - сказал Добрюк. - Голос мне сказал: "Он, когда
будет писать о таких, пусть тоже переживает!"
     Нате вам! Переживай! Да кто вам сказал, что о  таких  писать  надо  с
сожалением?
     Я тогда был настроен агрессивно.  История  с  убийством  Светланы,  в
лесу, близ санатория; убийство Ирины... И  еще  этот  злой  и  беспощадный
сосунок-убийца, с которым Добрюк заигрывает... Не много ли  для  последних
месяцев? Оплакивать судьбу убийц? Об убиенных моя будет печаль.


     Все это происходило в первый мой приезд на разбор дела  Ирины.  Сразу
же от Добрюка я метнулся в гостиницу, собрал быстро вещички и  прибежал  к
директрисе.
     - Вы мне покажите ее, - попросил я.
     - Кого? - Она уже, видимо, меня забыла.
     - Да эту колдунью.
     - А-а, колдунью... Сейчас. - Набрала номер телефона и  стала  кого-то
расспрашивать: на дежурстве ли Рая (оказывается, мадам Лю звали Раей)?  Ей
что-то  ответили.  Директриса  положила  трубку  и,   будто   лишний   раз
свидетельствуя о непокорности своей сотрудницы, сказала мне:
     - Нет на дежурстве. Исчезла! Как сквозь землю провалилась, говорят. А
с людьми рядом была. Говорят, на глазах растворилась...


     ...Теперь она шла ко мне, Лю,  женщина  неопределенного  возраста.  В
лучшем случае - до тридцати, в худшем - до сорока. Она была,  оказывается,
блондинка. Я когда-то влюблялся в блондинок,  терял  голову.  В  последние
десяток лет, подурнев и, откровенно говоря, поистаскавшись, уже не  глядел
на них. Не все ли  равно,  кто  притворяется,  объясняясь  тебе  в  любви:
брюнетки, блондинки,  шатенки?  Любовь  -  зла.  В  молодости  лишь  можно
говорить, что тебя любят за твою красоту такие же молодые  и  красивые.  А
потом... Врут! Конечно, балдеют в одиночестве, им вечно не хватает  денег.
Но любить они разучились. Они и не умели любить. Любовь - божий  дар.  Тут
прав подполковник Струев. Когда мы ехали с Хапстроя, он рассуждал опять  о
любви в семье. Если ее нет,  то  и  нет  потом  нитки,  за  которую  можно
вытянуть всю, как он выразился, цепь. Человека надо учить любить.  Человек
должен уметь любить. Как все просто было бы понять: "вор в законе"  бросил
все, ради любви. Но Ирина (о мертвых, конечно,  или  хорошо,  или  ничего)
никогда не могла любить. Она никого не любила. Потому и сгорело вокруг нее
столько людей. По ходу сгорит еще, - пообещал он.
     Мы, правда, не нашли следов  "вора  в  законе",  хотя,  как  вам  уже
известно, была засада и его "берегли". Упустили!


     О том, что Ирина никого не могла любить говорила и Лю.
     Теперь я могу признаться - я видел тогда Лю и даже встречался с  ней.
Как бы это объяснить? Я встречался с другой вроде женщиной. Но думаю,  что
это была она, Лю. Во всяком случае, я встречался не  с  теперешней  Лю,  а
тогдашней, еще более загадочной, чем теперь. Я даже  высчитал  все,  когда
это было. Между посещением Добрюка и последним разговором с подполковником
Струевым, в первый мой приезд.
     Тогда, выйдя из кабинета директорши,  я  побежал  искать  именно  ее,
женщину, что постоянно тревожила меня. Я тогда  думал:  если  она  вызвала
меня сюда, к месту убийства, если организовала эти жуткие смотрины мертвой
Ирины, а потом заставила Добрюка (я и  теперь  думаю  -  каким-то  образом
заставила)   дозвониться   ко   мне   (чтобы   я   "поглядел"   на   этого
подонка-убийцу!), имела  же  она  какую-то  неведомую  мне  силу  все  это
сделать? Потому тогда я бежал от директорши по коридору и не только  верил
в сверхъестественную силу этой женщины - я боялся  уже  этой  силы!  И  не
только потому, что о ее загадочности и силе  говорила  мне  директорша.  Я
чувствовал эту силу рядом, со мной.
     Чтобы отвлечь внимание Лю, я не стал пользоваться лифтом,  взошел  на
свой этаж, нырнул в коридор, ведущий к чужим номерам. Остановился  там  за
перегородкой, затаившись. Вдруг мелькнула  тень  неподалеку  от  лестницы.
Вроде что-то там  шуршало,  потом  все  стихло.  Лю  спряталась  там,  под
лестницей? Я решил осторожно приблизиться  туда.  И  я  сразу  увидел  ее.
Точнее  -  не  ее.  Было  слишком  темно.  Я  увидел  ее  глаза.  Эти   ее
необыкновенные голубые глаза. Такие глаза раньше писали на стенах  церквей
святым. Я в темноте дотронулся рукой к ее плечу. Она вскрикнула.
     В этой не лучшей гостинице, под лестницей, пахнущей мышами, ее  крик,
вероятно, был кем-то услышан. Но какое мне было до этого дело? Я держал ее
теперь крепко за руку. Боязнь моя  прошла.  Почему  она  преследует  меня?
Почему поучает? Она меня в чем-то предупреждает? Или просто играет в  свою
какую-то загадочную игру?
     - Пустите же меня,  тоже  кавалер!  -  произнесла  она.  У  нее  была
мелодическая манера речи.
     Я глупо рассмеялся:
     - Вот и не отпущу, пока вы мне не исповедуетесь!
     Легоньким прикосновением пальцев обеих рук она убрала меня со  своего
пути, вышла из-под лестницы, прошла через коридор прямо к моему номеру  (в
коридоре никого не было). Лю открыла свободно дверь моего  номера  и,  как
давняя знакомая, закрыв за мною дверь (я шел за ней  как  тень),  села  на
диван. В моем номере было почему-то настолько темно, что я шел  к  ней  на
ощупь. Я лишь чувствовал, что, сев на диван, она поджала под себя ноги.  Я
увидел снова ее глаза, она опустила их, вроде делая приглашение,  чтобы  я
сел рядом.
     - Почему здесь темно? - спросил я.
     - Мне так хочется...
     - У вас всегда так светятся глаза?
     - Всегда. Об этом мне часто говорят.
     Я сказал обеспокоенно:
     - У меня поезд через час.
     - Я провожу вас. Мы успеем. Тут идти до вокзала восемь минут.
     - Но я...
     - Сидите! - У нее, однако, был бессильный, упрашивающий голос.
     Я подчиняясь ему, сел, чуть задев ее крепкое бедро.
     - Я уже третий день хочу встретиться с вами, - проговорила она. -  Не
обижайтесь, это действительно я звонила вам... У меня к вам просьба...  Не
возражайте! Вы должны мне помочь. Вы знаете, они  пытаются  меня  уволить.
Можно устроиться и где-то. Вся беда в том, что я пока нужна здесь.  Вскоре
дело об убийстве перейдет в другие руки. Они станут проживать тут. А как к
ним подойти? Как узнать, что они будут предпринимать?
     - Кто вы? - Зачем я спрашивал ее об этом? Все равно она не ответит.
     Она действительно не ответила.  Снова  повторила,  что  я  должен  ей
помочь. Сначала надо подойти к этой женщине, которая наговорила на нее.
     - К директору?
     - Пусть это называется так. Но  скорее,  называется  это  по-другому.
Шептунья, доносчица, клеветница, наводчица...
     Я должен пояснить ей, этому директору, - наставляла меня Лю.  -  Ведь
ее, этой женщины, работа не сдельная. Она могла бы стать богатой, если  бы
за все ей платили...
     - Говорите ясней. - Я почувствовал себя уверенней. Может, все  это  -
то есть ее загадочность, какая-то сила - моя выдумка?
     Она заметила во мне перемену. Глаза ее, по-моему,  стали  насмешливы.
Однако Лю спала с голоса.
     - Есть  человек,  который  привел  когда-то  Ирину  сюда,  -  сказала
обиженно. - И здесь, с помощью этой старой лгуньи, Ирина и  пошла  к  тому
убийству, которое видели и вы.
     - Здесь это было?
     - Даже в этом номере. Хотите - я вам все покажу?
     - Что ж... - Я встал и попытался раздвинуть шторы.
     - Не смейте! - Она приказывала. Это был уже  гневный  голос  страсти,
сердца. - Пусть будет так...
     Я пожал плечами и возвратился к ней на диван.
     - Ее мог убить любой. И  вы  в  этом  могли  убедиться.  Мальчуган...
Злодей... Такой, какой убил медсестру... Но ее убил другой.  Когда  привел
ее сюда, - этим уже и убил. Девочку с полными  ножками.  Девочку,  которой
отпущено природой безумие страсти... Вам этого не  понять.  Вы  всю  жизнь
пользовались женщинами третьего сорта. Все было у вас так, но не так.  Это
старая дама, которую вы называете директором, потворствовала ему.  Он  был
начальником...
     - Это старо, - пробурчал я, -  разве  вы  не  знакомы  с  сегодняшней
жизнью? Они сами идут сюда, слетаются, на огонек, эти девочки с полными  и
тонкими ножками. Мир теперь грешен до отвращения.  И  вообще...  Мне  надо
спешить на поезд. Был рад с вами познакомиться.
     Мне показалось все уже не интересным.
     - Почему вы предупреждаете меня о моей безопасности? - спросил я  уже
грубо.
     - Да, вашей. А не чьей-нибудь  другой.  Конечно,  это  ваши  дела.  А
мои... Это мои дела!
     - Почему я бежал сегодня по вашей милости к Добрюку?
     -  Потому  что  вы...  Вы  стали  жестоким.  У  вас  умерло   чувство
сострадания к наказанным небом.
     - Мистика, - захотел я сбросить ее ладонь с моей руки.
     - Глупец. Если все предопределено...  Если  кому-то  быть  убитым,  а
кому-то убить... Тогда Добрюк прав!
     - Мне, выходит, надо перед убийцами-подонками  сюсюкать?  Становиться
на колени?
     - Нет, не сюсюкать. Говорить тихо. Однако  нельзя  злом  призывать  к
добру. Все у вас не так, не так! Вы стали писать не так.
     Меня  начинала  раздражать  ее  манера  подобным  образом   говорить.
Говорить рубяще. Всезнающе.
     - Не думайте так обо мне, - посоветовала кротко она.
     - Как? Чего вы вдруг решили, что я думаю о вас?
     - Вы сейчас подумали, что я нетерпима, заносчива...
     - Верно, подумал. Кроме того, вы вмешиваетесь в мою жизнь.
     - Это вы вмешиваетесь в чужую жизнь, - спокойно отпарировала  она.  -
Сейчас вас позвали, чтобы вы поглядели на  очередного  подонка  семнадцати
лет, который убил женщину. У этой женщины осталось двое малышек -  четырех
и двух лет. Он ворвался к ней в кабинет и бил ее топором просто так, ни за
что. В этот день он хотел кого-либо убить... Но  позвольте  вас  спросить,
разве для того чтобы увидеть очередную дрянь, надо было так спешить?
     - Но вы же сами внушили Добрюку, чтобы я был там. Разве не так?
     - Браво, вы уже верите, что есть люди, которые могут внушать.
     - Наверное, естественно. Колдуны, вожди. У меня, как и у других,  все
смешалось. Я начинаю верить, что люди ходят порой  под  гипнозом.  Они  не
видят очевидного. Так было и так есть. А потом,  как  после  драки,  машут
кулаками.
     - И все-таки, почему вы побежали, когда Добрюк позвал вас?
     - У меня такая профессия. Бежать туда, где интересно.
     - Вы когда-либо продавались?
     - Оскорбляете.
     - Ваш газетный суд, стоило лишь приоткрыть краны, хлынул на  общество
лавиной. Это уже не суд, а расправа. Почему вы так  доверчивы?  Почему  не
ищете главных виновников?
     - Кто главный виновник в этой истории?
     - В убийстве Ирины?
     - Об этом я и спрашиваю.
     - Я уже вам ответила. Эта старуха  и  тот.  Найдите  его.  Бесполезно
говорить в этой истории, что ее, Иринин, мальчик ушел на три  года.  Здесь
не это. Есть тот, виновный.
     - Говорите яснее! Кто он? Кто?
     - Он - почти каждый из вас. Вы, мужчины, стали  более  продажны,  чем
женщины... Но он, тот... Он жив, здоров. Найдите его. Но не продайтесь. Он
попытается вас обмануть.
     - Я не из тех. Не продаюсь.
     - Вам это так кажется. На самом деле вас только позовут, вы бежите. И
продаетесь... За мелочь... Вам рассказывают, что было так,  а  не  так.  И
вы...
     - Я выполняю свой долг, как могу.
     - Долг? Поддерживать все то, что осталось от Системы?
     - Вы не доверяете мне... Потому вы гнали меня  от  очередной  жертвы.
Скажите, как вам удалось вытравить из записки слова? И  что  означает  эта
аббревиатура - ЧСН?
     - Вы не знаете и этого?! -  Восклицание  ее  было  неподдельным,  оно
означало крайнее удивление. - Но  это  же  ныне  знает  каждый  нормальный
человек!
     - Я, выходит, ненормальный... Я  догадываюсь...  Догадываюсь,  это  -
человек... Не знаю