, не знаю! Может, иной... Но я хотел бы спросить: почему
вы считаете, что в мое здешнее дело кто-то  должен  вмешиваться?  И  учить
меня моему делу? И не верить мне!
     - Это уже другой  вопрос.  А  первый...  Вы  мне  все-таки  поможете?
Пойдете со мной, чтобы они оставили меня в покое?
     - Если ваша власть над подобными записками  так  могуществена,  разве
вам нужны защитники? Причем неквалифицированные? - Я был ироничен.
     - Я не хочу, чтобы вы вмешивались и в это дело, - сказала,  помолчав,
она. - Я враз раздумала.
     - В какое дело? В дело этого малолетнего убийцы?
     - Нет. Я говорю об убийце Ирины.
     - Поясните.
     Я все-таки обиделся. "Я враз раздумала!" Что позволяет она себе?  Так
свысока судить всех!
     - Я знаю, о чем вы думаете. Не обижайтесь на меня. Да,  я  раздумала.
Впрочем, раздумываю...
     - Разрешите действовать впредь так, как будете приказывать  вы!  -  Я
заводился.
     Она не обратила внимание на мое ерничание.
     - До этого своего убийства, - заговорила тихо,  с  раздумьем,  -  тот
звереныш  жил,  как  живут  все  его  сверстники  из  маленьких  городков.
Издевательства начинаются с детского садика. Потом издеваются в школе,  на
улице. Этот тихий мерзавец поступил в училище. И тут  его  били,  унижали.
Что  сделать,  чтобы  вознестись?  На  ком  отыграться?  И  вот  жертва  -
медицинская сестра...
     - Выходит, не виновен?
     - Зачем же так? Конечно, виновен. Но он  исполнитель  воли  общества,
доведшего его до психоза.
     Я снова пожал плечами и сказал:
     - Не больно и свежая мысль. Не все будут убивать только потому, чтобы
вознестись.
     - Жизнь от рождения и смерти... За час, за день, за неделю вы узнаете
это. - Ее мелодическая манера речи охлаждала меня. - Вы делаете  вид,  что
во всем разобрались. А разве вы умирали? А разве помните, как родились? От
вас скрыты те загадочные дни. Никто в  деталях  вам  не  рассказывал,  как
свершилось чудо... Вам  бы  все  это  помнить,  тогда  вы  никогда  бы  не
ошибались. А если бы умерли, вам легче было бы понять умерших...
     - Убитых, - поправил я. - Выходит, мне надо быть убитым, чтобы понять
убитого? Но разве тогда я уже буду нужен?
     - Чтобы судить об убитом, надо быть убитому.
     Это был ее решающий голос  в  нашем  немного  запутанном  диалоге.  Я
понимал ее: она хотела мне сказать, чтобы я подходил  к  разным  убийствам
Ирины и медсестры по-разному. Но этот сам подход к  разным  убийствам  был
само собой разумеющимся. И что же? Дальше-то? Чтобы судить об убитом, надо
быть убитому?! Какая нездешняя, неземная мысль! Кто так может сказать?!
     - Я понимаю, о чем вы думаете, - послышался вдали ее голос.
     Мимо меня мелькнула тень. Я слышал, как щелкнул замок.  И  выбежал  в
коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту
сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене.  Вверху  горела
лампочка. С ужасом я подумал, что надо  идти  за  ключом,  мой  остался  в
запертом номере. Там меня увидит  директорша...  О  чем  я  должен  с  ней
поговорить? Не помню!
     - Не ходите со мной. Я раздумала! - Опять вдали послышался голос.


     Я знал по статистике: продолжается рост преступности; личному составу
внутренних дел все труднее справляться с нарастающим  валом  преступлений;
нагрузка на одного сотрудника  уголовного  розыска  по  зарегистрированным
преступлениям возросла почти на четверть - с семнадцати до двадцати одного
оперативно-розыскного дела... И т.д. и т.д. Боже, милый Добрюк! Да тут  не
надо и показывать таких  подонков,  чтобы  понять  весь  ужас  сегодняшней
жизни. Стоит лишь поглядеть вокруг!
     Я тарабанил на машинке об убийстве Ирины, прикатив в  свой  город.  Я
позабыл о предупреждении Лю не писать. "Это не  ваше  дело!  Есть  другие,
которые будут чистить конюшни!" В конце концов, а что я буду делать,  если
перестану писать? Это  же  своего  рода  наркотик  -  выворачивать  пласты
уголовной хроники, а?
     Мне казалось, что материал об убийстве Ирины выглядит и серьезнее и в
чем-то  убедительнее,  если  хотите  -  поучительнее,  хотя  все  во   мне
протестовало. Я ведь решил окончательно, что не  стану  писать  больше  об
убийстве Светланы, не  стану  восстанавливать  испорченную,  наверное,  Лю
рукопись. Зачем? Пока восстановишь... Да лучше потом, после этой  повести,
написать заново что-то. Или вообще не писать!
     Так я и повторял: "Кому  это  нужно!  Кому  это  нужно!"  И  строчил,
подыскивая слова и о Ледике, и его жене, убитой так жестоко, и о  "воре  в
законе", и о всех ребятах-оперативниках. Звонок уже надрывался. И в первые
секунды, еще в общем-то толком не разобравшись, я не мог понять, что хочет
этот человек от меня лично.  Наконец,  он  объяснил.  Он  хочет,  чтобы  я
обязательно описал эту историю о его трагически  погибшей  супруге  (слово
"трагически" он подчеркивает).  Оказывается  -  муж  так  трактует  смерть
ушедшей из жизни Светланы. Он так хочет...
     - Зачем это вам? - закричал я, хотя слышимость была отличной.
     - Зачем? - ответил он, тоже криком. - А не  знаю!..  Может,  хотя  бы
напомнить, что она жила... Вы знаете, - продолжал он кричать,  -  мы  жили
все-таки хорошо... - Вдруг глухие стоны донеслись до  меня.  -  Зачем,  а?
Зачем?! Зачем мы все это затеяли?  Да  лучше  бы  я  получал  аспирантские
крохи! Я не хочу, вы слышите?.. Не хочу так больше жить! Вы и  напишите...
Не хочу!
     - Успокойтесь! - стал я упрашивать его. - Уже ничего не вернешь!
     - Это неправда! Не затопчет никто, что у меня было с моей  любимой...
Нет, не смейте писать о ней плохо! Жила материально  со  мной  плохо.  Это
верно. Все жили так! Лишь кучка сволочей  жила  хорошо.  Они  кормили  нас
бумажными лозунгами... Но мы жили лучше их. И если она  била  по  мордасам
насильника... Это - хорошо! Она осталась чистой... Понимаете,  чистой!  Не
копайтесь в грязном белье! Я в случае чего найду вас на краю земли...
     - Дочь с вами? - крикнул опять я.
     - Нет, она у ее родителей.
     - Зачем вы уехали так далеко от дочери?
     - Светины родители - замечательные люди. У них ей хорошо...  Вы,  что
же, видели девочку?
     Из всего, что я видел там, - его девочка меня более  всего  потрясла.
Лицо у нее было непрощающее, глаза колючие, злые, совсем  взрослые,  когда
она узнала чужого дядю и показала на него:
     - Это он увез маму!..


     Я и читал потом эту  стостраничную  писанину  глазами  этой  девочки.
Зачем пишу? Для кого пишу? Нет, я не хотел отчитываться перед  отцом  этой
девочки. Отец многое не знает. Его красивая жена была не прочь погулять  с
чужими мужчинами, закрыв свою девочку на ключ. "Так делают все"... Кто мы?
Куда идем? На что надеемся? Если наши жены теперь открыто гуляют с  чужими
мужьями, уезжая от нас. Но кто - не "мужья"? Мы, мы? Все мы? И все мы лжем
друг другу?
     Я опять ухватился за стостраничную рукопись - нужна! Я выбрасывал  из
рукописи все лишнее, выбрасывал эту дешевую мораль  -  вон,  вон!  Тысячи,
пять тысяч, миллион людских потрясений, и все идет всякий раз не так,  как
было. Но идет хуже, чем всегда. Общество становится страшным.
     Вместе с тем я потихонечку стал писать о Ледике, его убитой  жене.  Я
видел глаза Ледика, этого растерянного, совсем не похожего теперь на  себя
- человека, которым был когда-то. Глаза эти  были  такие  просящие,  такие
безысходные, что я стал понимать: кто-то ведь обязан  подать  таким  людям
милостыню! Вдруг он действительно не убивал? Вдруг все это наговоры?  Кому
он помешал? Жил, работал, учился, служил... И теперь - конец? Он  говорит:
что вы, зачем я бы ее убивал? Ему Васильев в ответ: "Не говори не  убивал.
Кивни, и я пойму..." Не кивает!
     По ночам я уже страстно  работал  с  новой  рукописью.  Старая  путем
загадочного вмешательства Лю была в  дырах,  пустотах.  Как  необетованная
земля. И Ледик исправно ложился на новые чистые листы, и теперь был у меня
другим - порой беззащитным и неприятным.  Господи,  что  делают  с  людьми
случай и обстоятельства!
     Я знал о нем уже многое. На вопрос Струева, почему же все-таки  пошел
к жене, Ледик ответил: приехав в свой город, он почувствовал близость и  к
жене, и к дочери. Ведь не разводились! Мать в своих письмах считала развод
естественным  исходом  их  отношений,  и  он,  лишь  шагнув  на  перрон  с
чемоданом, вроде с  ней  соглашался.  Было  даже  легко  от  мысли:  зачем
усложнять? Еще погуляю! А алименты... Мать писала - выплатим. "Мой мальчик
поживет, осмотрится, поедет поступать учиться"...
     Давал ли он телеграмму Ирине о своем приезде? Нет, не давал.  Но  она
знала, что он приедет. Ходил по городу и думал: Ирина знает! Думал об этом
постоянно, однако без особого напряжения. Ну и что? Но в  разросшемся  без
него городе многое было связано с ней. Связаны  эти  городские  улицы,  по
которым  они  когда-то  ходили.  Здесь,  у  автобусной  остановки,   после
окончания десятилетки, сбежав от всех, они впервые поцеловались. До  этого
они никогда не целовались. У нее была своя компания, у  него  -  своя.  Но
здесь они все вдруг решили, здесь, уже позже, приехав в магазин,  покупали
материал на свадебное платье. У нее оказалось много денег.
     - Кто тебе столько отвалил? - спросил, не веря своим глазам.
     - Баушка. - Говорила так всегда.
     - А с чего это?
     - Хочет, чтобы я была богата.
     Ледик работал тогда проходчиком,  зарабатывал  немало,  однако  таким
деньгам удивился.


     Знал бы все наперед - повернул домой, к родителям!  У  него  же  были
письма, как она вела себя тут, без него. "Показания". Ледик шел по поселку
и откуда ему было знать, что свернет сюда, к ней, на  новую  ее  квартиру?
Главное, Ирина была дома. Она растерянно стояла у стола. Когда он  положил
ей руки на  плечи,  хотел  поцеловать,  замотала  головой  и  простуженным
голосом попросила:
     - Не целуй. Заразишься. По-моему, у меня грипп.
     - Все равно... Я очень долго шел к тебе.
     - Это уж точно. - Тут она почти пробасила.
     - А ты из-за этого - дома? Из-за болезни?
     - Я ждала тебя, - прохрипела.
     Ледик обнял ее. Что-то ему мешало...
     Потом они возились до вечера, и лишь взглянув на  часы  где-то  около
шести, она воскликнула:
     - Слушай, про Катьку-то мы забыли...
     Но, оказывается, Иринины  родители  взяли  девочку  из  садика.  Отец
позвонил перед тем, как завести ее домой... Перед самым его приходом Ледик
поругался с Ириной.  Зачем-то  вспомнил  первую  их  близость.  Тогда  она
оказалась  несдержанной,  все  выложила  ему  о  своем   первом   мужчине.
"Вылупятся и пожирают глазами... А я поддразниваю"... Это в  ее  тогдашние
годы!
     У них, правда, было просто в школе.  Даже  соревновались  девчонки  -
чтобы быстрее освободиться, как говорили. А то, вроде, ты никому не нужна!
     Но Ледику было больно именно теперь слушать, как это было у Ирины. Он
корил ее и за эти три года. Мама его права! Спала с другими. "Божественно,
божественно!"
     - Зачем ты сегодня так поступила? - ударил он ее  по  лицу.  -  Зачем
потянула меня... туда... туда! - Он показал ей на входную дверь, к порогу.
- Кайф, да? Сразу хахаль приходит... А ты... Ты... Становишься? Кайф?!
     - Ты ударил меня?! - Ирина заплакала. - Какой святой! А разве не твои
дружки писали, как  ты  спал  с  девками?  Ее  звать  Вера?  Так?..  И  ты
дерешься?.. Ты знаешь, какая у тебя тяжелая рука?
     - Прости, - сказал он, становясь перед ней на колени. - Я чокнулся...
От ревности с ума сошел... Ты действительно - элита!.. И тут  обалдеешь...
А ты еще: возьму и нарочно сяду так...
     - Балда, это же к слову!
     - Но он же был, твой первый! И было это в девятом классе!
     - Ты просто позабыл, сколько мне тогда исполнилось... Ты позабыл, как
смеялся, что у меня все рано... созрело! И я ждала тебя, - прохрипела она.
     Он опять чувствовал себя мужчиной. Что-то опять мешало ему, он  снова
обнял ее, но она пружинисто  попыталась  вырваться.  Он,  однако,  уже  не
отпускал ее. Халат откинулся...
     - Идем... идем к порогу... Закрой дверь!
     И сама стала, и он закрыл дверь на ключ... "Роскошно! Как роскошно!"
     Она попросила затем:
     - Ну хватит здесь. Теперь пойдем в постель.
     - Почему ты опять там захотела?
     Он допрашивал ее снова.
     - А так мне враз захотелось! И ты ведь сам потянул!
     - Это какой-то все-таки у тебя особый кайф? Все-таки,  скажи!  Или  я
тебя убью!
     - Да, я так мечтала!
     - Погоди, кто-то стучит...
     - Но ты такой ненасытный!..
     - А что? Разве это плохо?
     - Да девчонки тебя на руках бы носили!
     - У вас не девчонки, а проститутки...
     - Боже, да хватит! Катька-то за порогом... Я сама ненасытна, но ты...
Ты в этом уникален!..



                           6. ДОПРОСЫ, ДОПРОСЫ...

     Оказывается,  все  было  так.  Полковника  Сухонина   вызвали   после
исчезновения "вора в законе" в соответствующий отдел  горкома  партии  (он
сам сразу доложил по телефону первому секретарю о версии вокруг этого вора
и теперь расхлебывался за несвоевременную информацию) и потребовали,  дабы
руководствуясь  взбудораженным  общественным  мнением,  прижать   морячка,
расколоть  его.  Сухонин  поговорил  с  подполковником   Струевым   насчет
"прижать", тот возмутился: "И чего они всегда лезут не туда, куда надо!  Я
сам знаю, что мне делать. Я и так,  чувствую,  громыхнул  не  той  дверью.
Запер безвинного! Дурак, что ли, этот морячок убивать ее?  Что-то  тут  не
так!".
     Сухонин, воспользовавшись  тем,  что  подполковник  куда-то  по  делу
завеялся,  вызвал  Васильева  и  приказал  морячка   прижать,   пусть   не
выпендривается.
     -  И  плюнь,  что  учился  с  ним!  Городок  бурлит,   а   мы   будем
рассусоливать...
     Васильев и старался. Теперь  он  орал  на  Ледика,  стучал  по  столу
кулаком. Когда Ледик сказал, что он всегда лез в первые  не  по  заслугам,
напомнил о своей школе, где кое-кому завышались  оценки  (скажем,  в  свое
время и Васильеву), старший лейтенант прорычал:
     - А ты как учился?  -  Метнул  в  него  пренебрежительно-испепеляющий
взгляд.
     - Что - как?
     - Говорю, а ты как учился? Не с обеспеченным завышением?
     - Я учился нормально.
     - А чего же в армию загремел?
     - То есть, почему в институт не поступил, что ли?
     - Именно.
     - Не поступил и все.
     - Ты еще тогда мог бы это сделать, что сделал сейчас. Потому и рванул
туда! Ты ее ревновал и тогда. За то, что якобы гуляла.
     - А это твое дело?
     - Придуриваешься? Теперь-то мое! Убил  бабу  свою!  Понял  или  нет?!
Убил!.. Когда ты ее убил? Когда? В среду? В  четверг?  Опять  спрашиваю...
Перед тем, как пошел домой? Или когда?
     - Ты что? По приказанию мне "шьешь"? Быстрей найти, кто убил? Так?
     - А-ну, перейди на "вы"! Не тычь!.. Даже, если ты не  скажешь  когда,
это же не имеет значения! Я  теперь  говорю:  не  имеет!  Уже  теперь  вот
приедет врач и он, ты это прекрасно знаешь, ответит на вопрос, когда ты ее
пристукнул, мерзавец.
     - Заткнись, гнида! Ты был всегда гнидой... Я - убил?!
     Лицо Ледика побелело.
     - Это ты заткнись, убийца. Все равно же не отвертишься... Это  тогда,
в первый раз я с тобой по-хорошему... А ты  не  понимаешь  хорошего...  Ты
думаешь, я даром время терял? Я в часть твою успел позвонить. Все  бумажки
придут оттуда, ты будь спокоен. Все, как на ладони, будет!  И  потому  еще
раз спрашиваю: когда убил?
     - Утром, - ощерился Ледик. - А потом вечером. А потом  среди  ночи...
Когда лез к ней напролом... Ты с бабой спишь? С Ленкой, да? А я  три  года
ни с кем не спал. И полез...
     - А когда убил?
     - Первый раз утром... Мы отвели Катьку вдвоем,  вернулись.  Ирина  на
службу не пошла. Позвонила по телефону... Ну и тут я, утром...
     - Ты что хочешь сказать?
     - Что был я ей не неприятен, гражданин следователь.
     - Ври. Я-то знаю, что она говорила о тебе.
     - Думаю, знаешь. Вы, следователи, народ ушлый. Вы всегда любите - как
в журнальчиках иных. Чтобы все нараспашку, голенько... Как  же,  поди,  не
раз предлагал свои услуги. Мы, мол, вместе тоже учились.
     - Замолчи! Лучше отвечай - когда? Ну, когда? По дружбе скажи - когда?
Раскрою же все равно!.. Пока ты вкалывал на шахте, а потом в своей морской
части, я кое-чему научился в институте...
     - Я слышал про твои  успехи  перед  отъездом  в  армию.  Тебя  хотели
отчислить. У тебя это первое крупное убийство?
     - Шути, малый. Шути, пока шишки все на тебя не свалились.
     - Даже если я и признаюсь, в последнюю  минуту  откажусь.  А  тебя...
Тебя я заложу. Коль мы с тобой учились, я тебе сделаю отвод. Скажу, что мы
с тобой всегда были в контрах. Ты всегда носил за пазухой нож на меня.
     - Мне поручили. И я своего добьюсь. Мне плевать!


     Теперь все  пошло  по-другому  после  вмешательства  отдела  горкома.
Васильев опять метнулся к матери Ледика. Что она  теперь  говорила,  имело
другой смысл. Сын тогда, после своего прихода спросил:
     - Отец будет сегодня?
     - Обещал, - ответила она, теперь припомнив, что при этом добавила:  -
Ты хотя бы разденься.
     - Ах, да! - ответил Ледик и _з_а_с_у_е_т_и_л_с_я_,  так  как  вначале
пошел не к вешалке, куда можно  было  повесить  его  флотскую,  не  первой
свежести куртку, а почему-то сразу к ванне. Но  и  в  этот  раз,  уже  при
официальном допросе матери, она не могла ответить, "сколько он там пробыл,
что делал, лилась или не лилась вода". Единственно, добавила  твердо:  "То
есть, я не знаю: замывал он там свою одежду? Какую?" Она помнила,  что  он
настоял на том, что встретит отца сам, у нарядной. Они придут, а тогда уже
сядут за стол. Тут она стала напирать на то, что предлагала ему поужинать.
Вспомнила, что спросила его: "Тебя там накормили?" На что  он  ответил  не
сразу:  "Так  накормили,  так  накормили!.."  И   эти   слова   были   уже
устрашающими. Значит, Ледик этим как бы сказал, что произошло?
     "Зачем я это делаю? - спросила она Васильева и потрясла его своим  же
ответом:  -  У  меня  ведь  хорошая  общественная  репутация"...  Васильев
поглядел на нее, она пристально на него. Четко эта женщина припомнила, как
была  на   комиссии,   когда   Ледика   брали   в   армию,   а   Васильева
перекомиссовывали.  "Что-то  вы  там  натворили,   и   начальство   хотело
дознаться: не чокнулся ли Васильев в школе милиции? Было? Было, было..."
     Васильев сразу перестал вести себя в  их  доме  хозяином,  он  потом,
после этого допроса, сказал  Светлане  Григорьевне:  о  чем  беспокоиться?
Ледик  полностью  _р_а_с_к_о_л_о_л_с_я_,  сказал,  что  убил  Ирину  из-за
ревности.
     Потом, правда, Васильев оправдывался: де, сказал  так  потому,  чтобы
его мама готовилась к худшему, без всяких надежд. В этот раз, после  того,
как Светлана Григорьевна сказала о комиссии, Васильев  позволил  поглядеть
ей в другой раз на труп Ирины, который был теперь помещен в подвале ее  же
поликлиники.
     Светлана Григорьевна мужу рассказывала:  она  не  узнала  лица  своей
невестки... Она хотела, чтобы  Ледик  поступил  в  медицинский.  Там  есть
кое-какие знакомые, легко можно было сдать  экзамены,  зацепиться.  "А  ты
протестовал: пусть мальчик сам выбирает себе дело! Не маленький! Голова на
плечах есть! И вот "мальчик" выбрал поначалу шахту.  Потом  этот  вонючий,
прокуренный и  прожженный  в  нескольких  местах  бушлат.  Теперь  наденет
арестантскую куртку..."
     - Ты уже говорила так, - угрюмо пробасил отчим Ледика и ее муж.


     Было это еще перед приходом пасынка домой.  Тогда  день  выдался  для
смены тяжелый, и  он,  Константин  Иванович,  не  обрадовался,  когда  ему
сказали, что вызывает  начальник  шахты.  По  мере  того,  как  отбрасывал
бытовые шахтные повинности - банька, врачебный осмотр ушей - не  заклинило
ли, все более наполнялся надеждой. Он понял, что  надежда  идет