а! Как  приехали,  так  и
уедем! К чертовой  матери!  Давай  поворачивай!  Хватит!  Побыл  в  дураках!
Послушался других.
     Калибек завел свой трактор и стал  осторожно  разворачивать  прицеп  на
выезд, тем временем зять-алкоголик вскочил в тележку, снова занял свое место
возле покойника. А  Жумагали  ждал,  пока  Буранный  Едигей  отвяжет  своего
Каранара от ковша экскаватора. Видя это, Сабитжан, однако,  не  воздержался,
а, наоборот, заторопил:
     - А ты чего не заводишь? Давай заводи! Нечего! Крути назад!  Похоронил,
называется! Я ведь сразу был против! А теперь хватит! Крути домой!
     Пока Буранный Едигей садился на верблюда - надо было вначале  заставить
его прилечь, потом взгромоздиться в седло и поднять его на  ноги,-  трактора
пошли вперед, в обратный путь. Покатили по своим же следам. И даже ждать  не
стали. Это Сабитжан, сидя в первом тракторе, торопил...
     А в небе кружил все тот же коршун. Наблюдая свысока за  рыжей  собакой,
почему-то раздражавшей его своим бесцельным  поведением,  коршун  следил  за
ней. Непонятно было, почему собака не побежала,  когда  двинулись  трактора,
вперед, а осталась возле человека с верблюдом, ждала, пока он сядет  верхом,
и потом потрусила за ним.
     Люди на тракторах, следом верховой на верблюде, а за ним рыжая  собака,
бегущая  скоком,  снова  двинулись  по  сарозекам   в   направлении   обрыва
Малакумдычап, где на уступе в одной из глухих промоин грунта  было  коршунье
гнездо. В другое бы время  коршун  заволновался,  роняя  тревожные  выкрики,
держался бы вроде на отдалении, но не спускал бы глаз с пришельцев, убыстряя
полет, позвал бы свою подругу, что охотилась по-соседству на своих  законных
землях, чтобы и она присоединилась к нему на всякий случай, если потребуется
защищать гнездо, но на этот раз коршун-белохвост нисколько не беспокоился  -
птенцы давно уже оперились и покинули гнездо. С каждым днем укрепляя крылья,
янтарноглазые, горбатоклювые коршунята уже вели самостоятельную жизнь, имели
свои владения в сарозекской округе и теперь не очень-то дружелюбно встречали
старого коршуна, когда он заглядывал мимоходом в их края...
     Коршун следил за людьми, повернувшими  в  обратный  путь,  по  привычке
видеть все, что происходит  в  пределах  его  угодий.  И  особенно  вызывала
любопытство рыжая лохматая собака,  неотлучно  находящаяся  при  людях.  Что
связывало ее с ними, почему она не охотилась сама по себе, а  бегала,  виляя
хвостом, за теми, кто занят был своими делами? Зачем ей такая жизнь?  И  еще
привлекали внимание коршуна какие-то блестящие предметы на  груди  человека,
едущего на верблюде. Именно поэтому коршун сразу  заметил,  как  человек  на
верблюде, следовавший за тракторами, вдруг резко свернул в сторону  и  пошел
суходолом наискось, обгоняя трактора наперерез, пока они огибали суходол. Он
погонял  верблюда  все  быстрей  и  быстрей,  размахивая  плетью,  блестящие
предметы на груди его  подпрыгивали  и  позвякивали,  верблюд  резво  бежал,
широко и длинно выкидывая ноги, а рыжая собака припустила галопом...
     Так продолжалось некоторое время, пока человек на верблюде  не  обогнал
стороной  трактора  и  не  остановился  поперек  пути  на  въезде  в  каньон
Малакумдычапа. И трактора затормозили перед ним.
     - Что? Что случилось еще? - выглянул из кабины Сабитжан,
     - Ничего. Глуши моторы,- велел Буранный Едигей.- Разговор есть.
     - Какой еще разговор? Не задерживай, накатались досыта!
     - Сейчас ты задерживаешь. Потому что хоронить будем здесь.
     - Хватит издеваться! - вспылил Сабитжан, еще больше раздергивая на  шее
галстук, свалявшийся в тряпку.- Я сам буду хоронить на разъезде,  и  никаких
разговоров! Хватит!
     - Слушай, Сабитжан! Отец твой, никто не спорит. Но ведь в  мире  не  ты
один. Ты послушай все-таки. Что случилось там, на посту, ты сам  видел,  сам
слышал. Никто из нас не виноват. Но подумай о другом. Где это видано,  чтобы
мертвого возвращали с похорон домой? Такого не бывало.  Это  позор  на  наши
головы. Вовеки такого не бывало.
     - А мне плевать на все,- возразил Сабитжан.
     - Это сейчас тебе плевать. Сгоряча чего  не  скажешь.  А  завтра  будет
стыдно. Подумай. Позора ничем не смоешь. Вынесенный из дома на погребение не
должен возвращаться назад.
     Тем временем из кабины экскаватора вылез Длинный  Эдильбай,  с  тележки
спустился зять-алкоголик, экскаваторщик Жумагали тоже подошел узнать, в  чем
дело. Буранный Едигей верхом на Каранаре преграждал им дорогу.
     - Слушайте,  джигиты,-  говорил  он.-  Не  идите  против  человеческого
обычая, не  идите  против  природы!  Такого  не  бывало,  чтобы  с  кладбища
покойника возвращали назад. Кого увезли хоронить, тот должен быть похоронен.
Другого не дано. Вот обрыв Малакумдычап. Это тоже  наша  земля  сарозекская!
Здесь, на Малакумдычапе, Найман-Ана великий  плач  имела.  Послушайте  меня,
старика Едигея. Пусть будет здесь могила Казангапа. И моя могила тоже  пусть
будет здесь. Бог даст, сами похороните. Об этом буду молить  вас.  А  сейчас
еще не поздно, еще есть время - вон там, на самом обрыве, предадим покойника
земле!
     Длинный Эдильбай глянул на указанное Едигеем место.
     - Как, Жумагали, проедет твой экскаватор? - спросил он у того.
     - Да проедет, почему же нет. Вон тем краем...
     - Ты постой, тем краем! Ты вперед у меня спроси! - вмешался Сабитжан.
     - А вот мы  и  спрашиваем,-  ответил  Жумагали.-  Слышал,  что  человек
сказал? Что тебе еще надо?
     - А я  говорю,  хватит  издеваться!  Это  надругательство!  Поехали  на
разъезд!
     - Ну, если ты думаешь об этом, то  надругательство  как  раз  и  будет,
когда покойника с кладбища домой приволокешь! - сказал  ему  Жумагали.-  Так
что ты крепко подумай.
     Все примолкли.
     - Вот что, вы как хотите,- бросил Жумагали,- а я поеду могилу рыть. Мой
долг вырыть яму, да поглубже. Пока еще время терпит. В  темноте  никто  этим
заниматься не будет. А вы тут как хотите.
     И Жумагали направился к своему экскаватору "Беларусь". Не мешкая  завел
его, вырулил на обочину и поехал мимо на пригорок и с него  на  верх  обрыва
Малакумдычап. За ним зашагал Длинный Эдильбай, за ним тронул своего Каранара
Буранный Едигей.
     Зять-алкоголик сказал трактористу Калибеку:
     - Если не поедешь туда,- указал он на обрыв,- то я  лягу  под  трактор.
Мне это ничего не стоит.- С этими словами он встал перед трактористом.
     - Ну чего, куда ехать? - спросил Калибек у Сабитжана.
     - Кругом сволочи, кругом собаки! - выругался вслух Сабитжан.-  Ну  чего
сидишь, заводи давай, трогай за ними!
     Коршун в небе теперь следил за тем, как люди завозились на обрыве. Одна
из машин стала судорожно дергаться, выгребая землю и откладывая  ее  в  кучу
возле ебя, как суслик возле норы. Тем временем  сзади  подползал  трактор  с
прицепом. В нем все так же сидел одинокий человек перед странным неподвижным
предметом,  завернутым  в  белое  и  положенным  посередине  тележки.  Рыжая
лохматая собака слонялась возле людей, но больше держалась верблюда,  лежала
у его ног.
     Коршун понял, что эти пришельцы долго останутся на  обрыве,  копаясь  в
земле. Он плавно отвалил в сторону и, наметывая широкие  круги  над  степью,
полетел в сторону закрытой зоны, собираясь поохотить-ся по  пути  и  глянуть
заодно, что происходило там, на космодроме.
     Вот уже вторые сутки на площадках космодрома царило напряжение,  работа
шла  беспрерывно  днем  и  ночью.  Весь  космодром  со  всеми   прилегающими
спецслужбами и зонами ночью был ярко освещен сотнями мощных прожекторов.  На
земле было светлее, чем днем. Десятки тяжелых, легких и специаль-ных  машин,
много ученых и инженеров были заняты подготовкой  к  осуществлению  операции
"Обруч".
     Антиспутники, изготовленные для  уничтожения  летательных  аппаратов  в
космосе,  давно  уже  стояли,  нацеленные  к  подъему,  на  особой  площадке
космодрома. Но по соглашению ОСВ-7 они были заморожены  в  использовании  до
особой договоренности, так же как подобные  средства  американской  стороны.
Теперь они находили свое новое применение в связи с экстренной программой по
осуществлению транскосмической  операции  "Обруч".  Такие  же  ракеты-роботы
готовились к синхронному запуску  по  операции  "Обруч"  и  на  американском
космодроме Невада.
     Время старта в сарозекских широтах приходилось на восемь часов  вечера.
Ровно в восемь ноль-ноль ракеты должны были стартовать.  Последовательно,  с
интервалом  полторы  минуты  в  дальний  космос  должны  были  уйти   девять
сарозекских антиспутниковых ракет, предназначенных  образовать  в  плоскости
Запад - Восток  постоянно  действующий  обруч  вокруг  земного  шара  против
проникновения инопланет-ных летательных аппаратов. Невадским ракетам-роботам
предстояло установить обруч Север - Юг.
     Ровно  в  три  часа  пополудни  на  космодроме  Сары-Озек-1  включилась
контрольно-предпусковая система "Пятиминутка". Через каждые  пять  минут  на
всех экранах и табло по  всем  службам  и  каналам  вспыхивали  напоминания,
сопровождаемые звуковым дубляжем: "До  старта  четыре  часа  пятьдесят  пять
минут! До старта четыре часа пятьдесят  минут..."  За  три  часа  до  старта
должна была включиться система "Минутка".
     К тому времени орбитальная станция "Паритет" успела изменить  параметры
своего местонахожде-ния в космосе и одновременно были перекодированы  каналы
радиосвязи бортовых  систем  станции,  чтобы  исключить  всякую  возможность
контактов с паритет-космонавтами 1-2 и 2-1.
     А между тем совершенно напрасно, поистине как глас вопиющего в пустыне,
из вселенной шли беспрерывные радиосигналы паритет-космонавтов  1-2  и  2-1!
Они отчаянно просили не прерывать с ними связи. Они  не  оспаривали  решение
Обценупра, предлагая еще и еще раз изучить проблемы  возможных  контактов  с
лесногрудской цивилизацией, исходя, разумеется, прежде  всего  из  интересов
землян, они не настаивали  на  немедленной  реабилитации  своей,  соглашаясь
ждать и делать все, чтобы их нахождение  на  планете  Лесная  Грудь  служило
обоюдной  пользе  межгалактических  отношений,  но  они   возражали   против
предпринимаемой  сторонами  операции  "Обруч"  -   против   той   глобальной
самоизоляции,  ведущей,  как  они  считали,  к  неизбежной  исторической   и
технологической  рутине  человеческого  общества,  на  преодоление   которой
потребуются тысячелетия... Но было уже поздно... Никто на свете  не  мог  их
слушать, никто не предполагал, что в мировом пространстве безмолвно  взывают
их голоса...
     Тем  временем  на  космодроме  Сары-Озек-1   уже   включилась   система
"Минутка",  необратимо  отсчитывающая   приближение   старта   по   операции
"Обруч"...
     А  коршун,  совершив  очередной  облет,  снова  появился  над   обрывом
Малакумдычап. Люди там были заняты споим  делом  -  они  работали  лопатами.
Экскаватор уже нарыл большую кучу земли. Теперь он запускал ковш  глубоко  в
яму, выскребая последние порции  грунта.  Вскоре  он  перестал  дергаться  и
отошел в сторону, а люди принялись что-то докапывать на дне ямы. Верблюд был
на месте, однако рыжей собаки не было видно. Куда она могла  деться?  Коршун
подлетел поближе и, описывая плавный круг над обрывом, поворачивая голову то
направо, то налево, увидел наконец, что рыжая собака  лежала  под  прицепом,
растянувшись у самых колес. Собака валялась себе,  отдыхая,  а  может  быть,
дремала, и дела ей не было до коршуна. Сколько летал он сегодня над  ней,  а
она даже ни разу не взглянула в небо.  Суслик  и  тот,  привстав  столбиком,
вначале оглядится вокруг и посмот-рит  вверх,  нет  ли  опасности  какой.  А
собака приспособилась к житью возле людей и ничего не боится, и никаких тебе
забот. Вон как разлеглась! Коршун завис на мгновение,  напрягся  и  выпустил
из-под хвоста резкую, как выстрел, зеленовато-белую струю в сторону  собаки.
Вот, мол, на тебе!
     Что-то шмякнулось сверху на  рукав  Буранного  Едигея.  То  был  птичий
помет. Откуда бы? Едигей стряхнул помет  с  рукава,  поднял  голову.  "Опять
белохвост, все тот же. Уже в который раз над головой. К чему бы это? Ишь как
хорошо ему. Плывет, качается по воздуху". Мысль его прервал  голос  Длинного
Эдильбая со дна ямы.
     - Ну что, Едике, ты посмотри! Хватит или еще копать?
     Едигей хмуро склонился над краем могилы.
     - Отойди в тот угол,- попросил он Длинного Эдильбая,-  а  ты,  Калибек,
вылезай пока. Спасибо тебе. Ну  что  ж,  вроде  бы  глубина  достаточная.  И
все-таки,  Эдильбай,  еще  чуток  расширить  надо   казанак,   пусть   будет
попросторней.
     Отдав эти распоряжения, Буранный Едигей взял малую канистру с водой  и,
отойдя за экскаватор, совершил омовение, как и полагалось перед молитвой.  И
тогда душа его более или менее водворилась  на  место  -  пусть  не  удалось
похоронить Казангапа на Ана-Бейите, но как бы то ни было - избежали большого
позора:  не  приволокли  покойника  непогребенным  домой.   Не   прояви   он
настойчивости, так бы оно и получилось. Теперь надо было как-то уложиться во
времени, чтобы до наступления темноты успеть вернуться на  Боранлы-Буранный.
Дома, конечно, ждут и будут беспокоиться из-за их  задерж-ки.  Обещали  ведь
вернуться не позднее шести, к тому времени готовились поминки. Но  уже  было
полпятого. Еще предстояли  захоронение  и  дорога  по  сарозекам.  Даже  при
быстрой езде это часа на два. Однако спешить, комкать похороны тоже было  не
след. В крайнем случае помянут поздно вечером. Ничего не поделаешь...
     После омовения Едигей почувствовал себя облеченным совершить  последний
ритуал.  Прикрутив  пробку  канистры,  он  появился  из-за  экскаватора   со
значительным выражением лица, важно разглаживая бороду.
     - Сын усопшего раба божьего Казангапа Сабитжан, встань с левой  стороны
от меня, а вы четверо принесите тело  на  край  могилы,  положите  покойника
головой к закату,- произнес он несколько торжест-венным голосом. И когда все
было сделано, сказал: - А теперь обратимся все в  сторону  священной  Каабы.
Раскройте ладони перед собой, думайте о боге, чтобы  слова  и  помыслы  наши
были услышаны им в такой час.
     Как ни странно, никаких смешков и бормотаний за спиной у себя Едигей не
уловил. И был тем доволен, а ведь могли же сказать:  брось,  старик,  голову
морочить, какой ты, к шутам, мулла, давай лучше прикопаем мертвеца побыстрей
да вернемся домой. Мало того, Едигей взял на себя смелость приносить молитву
на погребении стоя, а не сидя, ибо слышал от знающих людей, что  в  арабских
странах, откуда пришла религия, молятся на кладбищах, стоя во весь рост. Так
это или не так, но хотелось Едигею быть поближе головой к небесам.
     Но, прежде чем начать обряд, кланяясь во вступлении  к  нему  правой  и
левой сторонам света и таким же наклоном головы земле и  небу  и  тем  самым
кланяясь творцу за незыблемое устроение мира, в  котором  человек  возникает
случайно, а исчезает с неизменностью наступления дня и ночи, опять же увидел
Буран-ный Едигей коршуна-белохвоста перед  собой.  Тот  планировал  впереди,
чуть пошевеливая крыльями, размеренно описывая высоко в небе круг за кругом.
Но коршун вовсе не отвлекал его от внутреннего настроя, а, наоборот, помогал
сосредоточиться в кругу высоких дум.
     Перед ним на краю зияющей ямы лежал  на  носилках  завернутый  в  белую
кошму   усопший   Казангап.   Произнося   вполголоса   погребальные   слова,
заблаговременно предназначенные всем и каждому, всем и на все времена впредь
до   скончания   света,   слова,   в   которых   были   изначально   сказаны
предопределения, неизбежные и равнозначные дла всех,  для  любого  человека,
кем бы он ни был и в какую бы эпоху ни жил, а в равной степени  неизбежно  и
для тех, кому еще суждено  будет  народиться,  произнося  эти  всеобъемлющие
формулы бытия, постигнутые и завещанные пророками, Буранный Едигей вместе  с
тем пытался дополнить их собственными мыслями,  исходящими  из  его  души  и
личного опыта. Ведь не зря же жил человек на свете.
     "Если ты и вправду слышишь, о боже, мою  молитву,  которую  я  повторяю
вслед за праотцами из заученных книг,  то  услышь  и  меня.  Я  думаю,  одно
другому не будет мешать.
     Вот мы стоим здесь,  на  обрыве  Малакумдычап,  у  разверзнутой  могилы
Казангапа, в безлюдном и диком месте, потому что не удалось  похоронить  нам
его на завещанном кладбище. А коршун в небе смотрит на нас, как стоим  мы  с
раскрытыми ладонями и прощаемся с Казангапом. Ты,  великий,  если  ты  есть,
прости нас и прими захоронение раба твоего Казангапа с милостью, и  если  он
того заслуживает, определи его  душу  на  вечный  покой.  Все,  что  от  нас
зависело, мы постарались сделать. Остальное за тобой!
     А теперь, раз я к тебе обращаюсь в такой час, выслушай меня, пока я еще
жив и могу мыслить. Ясное дело, люди  только  и  знают  что  просят  тебя  -
пожалей, помоги, огради! Слишком много ждут от  тебя  по  всякому  случаю  -
правому и неправому. Убийца и тот хочет в душе, чтобы ты был на его стороне.
А ты все молчишь. Что и говорить, на то мы люди, кажется нам, особенно когда
туго приходится, что только для того ты и существуешь в небесах. Тяжко тебе,
понимаю, мольбам нашим нет конца. А ты один. Я же ничего не  прошу.  Я  лишь
хочу сказать в такой час, что мне думается.
     Сокрушаюсь я крепко оттого, что заветное кладбище  наше,  где  покоится
Найман-Ана, отныне нам недоступно. А потому хочу я, чтобы и мне суждено было
лежать в этом месте, на Малакумдычапе, где ступала нога ее.  Да  будет  так,
чтобы быть мне рядом с Казангапом, которого сейчас мы предадим земле. И если
правда, что душа  после  смерти  переселяется  во  что-то,  зачем  мне  быть
муравьем, хотелось бы мне превратиться в  коршуна-белохвоста.  Чтобы  летать
вон как тот над сарозеками и глядеть не наглядеться с высоты на землю  свою.
Вот и все.
     А насчет завещания своего я накажу молодым, что прибыли сюда вместе  со
мной. Скажу я им, что наказ свой возлагаю на них -  похоронить  меня  здесь.
Вот только не вижу, кто совершит молитву надо мной. В бога они  не  верят  и
молитв никаких не знают. Ведь никто не знает и никогда не  узнает,  есть  ли
бог на свете. Одни говорят - есть, другие говорят - нет. Я хочу верить,  что
ты есть и что ты в помыслах моих. И когда я обращаюсь к тебе с молитвами, то
на самом деле я обращаюсь через тебя к себе, и дано мне в час такой мыслить,
как если бы мыслил ты сам, создатель. В этом ведь все дело! А они,  молодые,
об этом не думают и молитвы презирают. Но что  они  смогут  сказать  себе  и
другим в великий час смерти? Жалко мне их, как постигнут  они  сокровенность
свою человеческую, если нет у них пути возвыситься в мыслях так, как если бы
каждый из них вдруг оказался бы богом? Прости мне это  кощунство.  Никто  из
них богом не станет, но иначе и ты перестанешь существовать. Если человек не
сможет возомнить себя втайне богом, ратующим за  всех,  как  должен  был  бы
ратовать ты о людях, то и тебя, боже, тоже не станет... А  мне  не  хотелось
бы, чтобы ты исчез бесследно...
     Вот и вся печаль моя. Прости, если что не так. Я простой  человек,  как
умею, так и думаю. Сейчас доскажу я последние слова из священных писаний,  и
мы приступим к погребению. Благослови же нас на это дело..."
     - Аминь,- заключил Буранный Едигей молитву и, помолчав, еще раз  глянув
на коршуна с пронзительной  тоской,  медленно  обернулся  к  стоящим  позади
молодым, о которых только что высказал  свое  мнение  самому  господу  богу.
Кончилась беседа с богом. Перед ним стояли те самые пятеро,  с  которыми  он
прибыл  сюда  и  с  которыми  предстояло  сейчас  совершить  наконец   столь
затянувшееся захоронение.
     - Так вот,- сказал он им раздумчиво,- что полагалось сказать в молитве,
я сказал за вас. Теперь приступим к делу.
     Скинув пиджак с орденами, Буранный Едигей сам опустился на дно ямы. Ему
помогал Длин