- Тяните с меня плащ. Так простыть можно.
     - Нет, что вы, не беспокойтесь, - отказалась она.
     - Тяните, тяните! - потребовал я. - Укрывайтесь от ветра.
     Она укуталась в плащ, я подоткнул полы ей под ноги.
     - Согрелись немного?
     - Согрелась.
     - А что же вы так поздно?
     - Так уж пришлось, - тихо ответила она.
     Тем  временем  мы пошли по ущелью. Здесь был рудничный поселок. Все уже
спали,  в окнах темно. Собаки с лаем бежали за машиной. И тут я спохватился:
куда  она  едет? Я почему-то думал, что на рудник, дальше некуда: перевал, а
там наш участок.
     - Вы,  наверное,  приехали?  -  сказал  я  ей  и  постучал  в кабину. -
Осталось недалеко до перевала, а дальше машина не пойдет.
     - А здесь что? - спросила она.
     - Рудник. Вам разве не сюда?
     - Я...  я сюда ехала, - неуверенно сказала она. Но затем быстро встала,
подала  мне  плащ, взяла на руки ребенка. Он сразу начал хныкать. Что-то тут
было неладно, беда у нее. Оставить ее одну ночью, в холод?
     - Вам  некуда  ехать!  -  без обиняков сказал я. - Не подумайте плохое.
Дайте   сюда  малыша!  -  Я  почти  силой  взял  его.  -  Не  отказывайтесь.
Переночуете  у  нас  на  участке, а там дело ваше. Все! Поехали! - крикнул я
шоферу.
     Машина  тронулась.  Она  сидела  молча,  уткнув лицо в ладони. Не знаю,
может быть, плакала.
     - Не  бойтесь!  -  успокоил  я.  -  Я  вам ничего худого не сделаю... Я
дорожный мастер - Байтемир Кулов. Можете верить мне.
     Устроил  их  у  себя.  Была  у нас свободная комнатушка в пристройке во
дворе,  улегся  я  там  на топчане. Долго не засыпал. Раздумывал. Неспокойно
мне  было.  Расспрашивать  неудобно, я сам не люблю этого, а все же пришлось
кое-что  спросить:  вдруг  человеку  помощь  нужна.  Отвечала  она скованно,
неохотно.  Однако  я  угадывал  то, что она не договаривала. Когда человек в
горе,  за  каждым  словом  его  - десять невысказанных. Ушла она из дому, от
мужа.  Гордая, должно быть. Заметно, что страдает, убивается, но не сдается.
Ну  что  ж, каждый волен поступать, как хочет. Ей виднее. И все же жалко мне
было  ее,  совсем  молодая  женщина.  На  девушку  похожа,  стройная  такая.
Ласковая,  наверно,  душевная.  Как мог человек допустить, чтобы она бросила
все  и  ушла?  Ну,  да  это  их дело. Посажу завтра на какую-нибудь попутную
машину  - и до свидания. Устал я в тот день, засыпаю, и кажется мне, что еду
в  машине,  а  под  полушубком  у  меня  малыш.  Пригрелся,  прижимается под
сердцем.
     Поднялся  я на рассвете. Пошел в обход, да что-то быстро вернулся. "Как
там,  -  думаю,  - мои гости?" Осторожно, чтобы не разбудить, затопил печку,
поставил  самовар.  А  она,  оказывается,  уже  встала и собиралась уезжать.
Благодарит  меня.  Без чая я их не отпустил, заставил немного подождать. Мой
ночной  попутчик-малыш  оказался забавным мальчуганом. Большой радостью было
повозиться с ним... За чаем я спросил:
     - Вам куда ехать?
     Она подумала и сказала:
     - В Рыбачье.
     - Родные там?
     - Нет. Родители мои в аиле, за Тосором.
     - О, так это вам с пересадкой придется. Неудобно.
     - А  я и не еду туда. Нельзя нам в аил, - задумчиво сказала она сыну. -
Мы сами виноваты.
     Я  предположил,  что  она,  наверно, вышла замуж против воли родителей.
Так оно потом и оказалось.
     Собралась  она идти на дорогу, но я уговорил повременить, посидеть пока
дома, чтобы не стоять с ребенком на ветру. Машину мог и я остановить.
     Я  шел  к  дороге  с  тяжелой душой. Не знаю отчего, грустно и тоскливо
становилось при мысли, что они сейчас уедут, а мне опять оставаться одному.
     Сначала  попутные  машины  не  попадались. А потом я пропустил одну, не
поднял  руку.  И  сам перепугался. Зачем я это делаю? Вот тут и начались мои
мучения.  Машины  шли,  а  я  все  откладывал. "Сейчас, - думаю, - следующую
машину  остановлю",  и  снова  рука  не поднималась. В жар бросило меня. Она
ждет  там,  надеется.  Противен  стал сам себе, а поделать ничего с собой не
могу.  Шагаю  по дороге взад-вперед. Какие-то оправдания, причины нахожу. То
кабина  холодная - стекла выбиты, то машина не та, то шофер не приглянулся -
лихач,  а  может,  подвыпивший.  А  когда  машины  шли  с занятыми кабинами,
радовался,  как  мальчишка.  Только  не  сейчас,  только бы еще немного, еще
минут  пять  побыли  бы дома. "А куда ей ехать? - подумал я. - В аил нельзя,
сама  сказала.  В  Рыбачье, где приткнется она там с ребенком? Погубит его -
зима.  Так  пусть  лучше  остается здесь. Поживет немного, поразмыслит что к
чему. Может, вернется назад к мужу. Или он ее разыщет..."
     Эх,  наказанье,  лучше  бы  я сразу привел ее к дороге и отправил! Часа
три  я  так  шагал  и топтался на месте. Возненавидел себя. "Нет, - думаю, -
приведу  ее  и  при  ней остановлю машину. Иначе ничего не получится". Пошел
назад  к дому. А она уже выходит из дверей, истомилась в ожидании. Мне стало
стыдно, глянул на нее, как провинившийся мальчишка.
     - Заждались?  -  пробормотал  я.  -  Машин нет попутных, не то что нет,
неподходящие  вроде.  Вы  извините... Не подумайте чего-нибудь... Ради бога,
зайдите на минуту в дом. Очень прошу вас!
     Она удивленно и грустно посмотрела на меня. Молча вернулась в дом.
     - Вы жалеете меня? - спросила она.
     - Нет,  не потому. Понимаете... Боюсь за вас. Трудно придется. Как жить
будете?
     - Работать буду. Мне не привыкать.
     - Где?
     - Где-нибудь  устроюсь.  Но  назад  не  вернусь  и в аил не поеду. Буду
работать и жить.
     Я  замолчал.  Что я мог возразить? Она сейчас ни о чем не думала. В ней
говорили  обида,  гордость.  Эти  чувства  гнали ее неизвестно куда. Но ведь
легко  сказать  -  буду  работать  и  жить. Не так-то сразу это получится. А
неволить человека нельзя.
     Мальчик  потянулся  ко мне. Я взял его на руки. Поцеловал, а сам думаю:
"Эх,  хорошенький  ты  мой,  придется  нам сейчас расстаться. Дорогим ты мне
стал, как свой, родной..."
     - Ну что ж, пойдемте, - тихо сказал я.
     Мы встали. Я понес малыша, но в дверях остановился.
     - А  работа и у нас найдется, - проговорил я. - Можете жить и работать.
Квартирка  есть  небольшая.  Правда,  оставайтесь. Не спешите. Уехать всегда
успеете. Подумайте...
     Она сначала не соглашалась. Но в конце концов я убедил ее.
     Так Асель с сынишкой Саматом остались у нас на дорожном участке.
     Комнатушка,  что пристроена во дворе, была холодной, и я настоял, чтобы
Асель  с  сыном  поселилась в моем доме, а сам перебрался в пристройку. Меня
это вполне устраивало.
     С  той  поры  жизнь  моя  стала  иной.  Ничего  будто  не изменилось, я
по-прежнему  оставался  один,  но ожил во мне человек, отогрелась душа после
долгого  одиночества.  Конечно,  и раньше я был среди людей, но можно жить с
ними  бок  о бок, работать, дружить, делать общее дело, помогать и принимать
помощь,  и  все-таки  есть  такая  сторона жизни, которую ничем не заменишь.
Привязался  я  к  малышу.  В  обход иду, укутаю его потеплей и беру с собой,
ношу  по  дорогам.  Все  свободное время проводил с ним. Не представлял, как
жил  раньше.  Соседи  мои - люди хорошие, добры были и с Асель, и с Саматом.
Детей  кто  не  любит?  А  Асель,  душевная,  открытая,  быстро прижилась на
участке.  А  я  прикипел  к  малышу еще из-за нее, Асель. Что скрывать; и от
себя-то  не  скрыл,  как  ни  пытался.  Полюбил  я ее. Полюбил сразу, на всю
жизнь,  всей  душой. Все прожитые в одиночестве годы, вся тоска и страдание,
все,  что  было  потеряно, все слилось в этой любви. Но сказать об этом я не
имел  права.  Ждала  она  его.  Долго  ждала, хотя и не подавала вида. Часто
замечал  я,  когда  работали  мы  на  дороге,  как встречала и провожала она
ожидающими  глазами  каждую  проходящую  машину.  А иногда брала сына, шла к
дороге  и  часами  просиживала там. А он не появлялся. Не знаю, кто он был и
какой из себя, этого я не спрашивал, и она никогда не рассказывала.
     Время  шло  понемногу. Самат подрастал. Ох, и шустрый, славный карапуз.
Не  знаю,  научил  его  кто или сам он, только стал называть меня папой. Как
увидит,  бросается на шею: "Ата! Ата!" Асель задумчиво улыбалась, глядела на
него. А мне и радостно к больно. Рад бы ему отцом быть, да что поделаешь...
     В  тот  год  летом  как-то  раз  ремонтировали  мы  дорогу.  Машины шли
проездом. Асель вдруг крикнула одному шоферу:
     - Эй, Джантай, остановись!
     Машина  проскочила  с разгона и затормозила. Асель побежала к шоферу. О
чем они там поговорили, не знаю, но услышал, как она вдруг крикнула:
     - Врешь ты! Не верю! Уезжай отсюда! Уезжай сейчас же!
     Машина  пошла  дальше,  а Асель кинулась через дорогу и побежала домой.
Кажется, плакала она.
     Работа  валилась  из  рук.  Кто  он?  Что  сказал ей? Всякие сомнения и
догадки  одолевали. Не утерпел я, пошел домой, а Асель не выходит. Вечером я
все же зашел к ней.
     - А где Самат? Соскучился я по нем!
     - Вот он здесь, - уныло ответила Асель.
     - Ата! - потянулся ко мне Самат.
     Я поднял его на руки, забавляю, а она сидит печальная и молчит.
     - Что случилось, Асель? - спросил я.
     Асель тяжело вздохнула.
     - Уеду  я,  Баке,  -  ответила она. - Не потому, что мне здесь плохо. Я
вам  очень  благодарна,  очень. Но только уеду... Куда глаза глядят, сама не
знаю куда.
     Я  вижу,  действительно  может  уехать.  Мне  ничего не оставалось, как
сказать правду:
     - Что  ж,  Асель,  задерживать  не  имею права. Но и мне не жить здесь.
Придется  уйти.  А  я  уже  один  раз  покидал  пустое  место.  Да  что  тут
объяснять!..  Сама  знаешь,  Асель. Если ты уедешь, для меня это будет то же
самое,  как  тогда  на Памире. Подумай, Асель... А если вернется он и сердце
позовет назад, то мешать не буду, ты всегда свободна, Асель.
     С  этими  словами я взял Самата на руки и пошел по дороге. Долго ходили
мы с ним. Ничего не понимал он, малыш мой.
     Асель  пока от нас не уезжала. Но о чем она думала, что решила? Высох я
за эти дни, почернел лицом.
     И  вот  как-то  в  полдень  вхожу  во двор, смотрю, Самат по-настоящему
пытается ходить. Асель поддерживает его, боится - упадет. Я остановился.
     - Баке, а сын твой уже ходит, смотри! - радостно улыбнулась она.
     Как  она  сказала?  Сын  твой!  Я  бросил  лопату, присел на корточки и
поманил к себе малыша:
     - Тай-тай-тай,  верблюжонок  мой!  Ну,  иди  ко  мне,  топай ножками по
земле, смелей топай!
     Самат раскинул руки.
     - Ата! - ковыляет ножками, бежит.
     Я  подхватил  его  на  лету, высоко вскинул над собой и крепко прижал к
груди.
     - Асель!  -  сказал  я  ей. - Давай устроим завтра праздник "разрезания
пут" для детворы. Ты приготовь веревочку из белой и черной шерсти.
     - Хорошо, Баке! - засмеялась она.
     - Да, да, обязательно из белой и черной шерсти...
     Я  сел  на лошадь, поскакал к друзьям-скотоводам, кумыс привез, свежего
мяса,  и  на  другой  день  мы  пригласили соседей на наш маленький праздник
"разрезания пут".
     Я  поставил  Самата  на  землю, спутал ему ноги черно-белой веревочкой,
как  бы  стреножил.  А  рядом с ним положил ножницы и скомандовал детям, что
стояли на другом конце двора.
     - Кто   первый  прибежит  и  разрежет  путы,  тому  первый  подарок,  а
остальным - по очереди. Пошли, ребята! - махнул я рукой.
     Дети с гиканьем пустились бежать, как на скачках.
     Когда путы были разрезаны, я сказал Самату:
     - Ну, сын мой, беги теперь! Берите его, ребята, с собой!
     Дети  взяли  Самата  за  руки,  а  я  проговорил  вслед,  ни  к кому не
обращаясь:
     - Люди!  Мой  жеребенок  побежал  по  земле! Пусть он будет быстроногим
скакуном!
     Самат  бежал  за  детьми,  потом обернулся: "Ата!" - и упал. Мы с Асель
разом  бросились  к  нему.  Когда  я поднял с земли малыша, Асель первый раз
сказала мне:
     - Родной ты мой!
     ...Вот так мы стали мужем и женой.
     Зимой  вместе  с  сынишкой  съездили к старикам в аил. Долго они были в
обиде.  Пришлось  нам  с  Асель  за  все  ответ  держать.  Я  им  всю правду
рассказал,  все,  как  было. И они простили Асель, ради внука простили, ради
нашего будущего.
     Время  шло  незаметно.  Самату  сейчас пятый год. Во всем у нас с Асель
согласие,  и  только  одного  мы  никогда не затрагиваем, только об одном не
упоминаем.  Между  нами  как  бы  молчаливый договор: тот человек для нас не
существует...
     Но  в  жизни  не  всегда  бывает так, как ты хочешь! Он объявился здесь
совсем недавно...
     Случилась  авария  на  дороге. В ночное время. Мы с соседом, помощником
моим,  побежали  узнать, что произошло. Прибегаем. Грузовая машина врезалась
в  столбы.  Шофер  весь  побит,  почти  без  сознания и пьяный. Узнал я его,
только  имя  не  мог  вспомнить. Вызволил он нас однажды из беды, потянул на
буксире  машину  на  перевал.  А  это  не  шуточное дело - по Долону. Раньше
такого  здесь  не  бывало.  А  он  оказался  напористым,  отчаянным  парнем,
притащил  нас  на  усадьбу. Очень понравился он мне тогда, по душе пришелся.
Вскоре  после  этого  кто-то добрался до перевала с прицепом. Совсем немного
оставалось  ему,  да,  видно, что-то помешало. Завалил шофер прицеп в кювет,
бросил  и  уехал.  Я  подумал  еще  тогда,  не  он ли, эта отчаянная голова.
Пожалел,  что  не удалось смельчаку добиться своего. Но после машины стали с
прицепом ходить через перевал. Приспособились ребята и правильно сделали.
     Честно  скажу,  в  первый момент я не знал, что это был он, человек, от
которого  ушла Асель. Но если бы знал, сделал бы то же самое. Притащил я его
домой,  и  сразу  все  стало  ясно.  В  этот  момент Асель внесла дрова. Как
увидела  его, так и посыпались поленья на пол. Однако никто из нас и виду не
подал.  Будто  встретились  впервые.  Тем  более я должен был держать себя в
руках,  чтобы  каким-нибудь  неосторожным словом или намеком не причинить им
боли,  не  помешать  заново  понять  друг  друга. Я тут ничего не решал. Они
решали:  между  ними  было  их  прошлое,  между ними был их сын, с которым я
лежал на кровати, прижимал к себе и ласкал.
     В эту ночь никто из нас не спал, каждый думал о своем. И я о своем.
     Асель  может  уйти  с  сыном. Это их право. Пусть они поступят так, как
велит  им  сердце  и  разум.  А я... да что говорить, не обо мне речь, не от
меня зависит, я не должен мешать...
     Он  и сейчас здесь, ездит по нашей трассе. Где он был все эти годы, чем
занимался? Но это неважно... Это их дело...


x x x

     Мы  возвращались  с  Байтемиром  с  обхода. Вечерело. Дымчатый весенний
закат  разливался  в  поднебесье  над  ледяными вершинами Тянь-Шаня. С ревом
проносились машины по дороге.
     - Вот  как  оно  получается,  -  задумчиво  проговорил  Байтемир  после
некоторого  молчания.  -  Не  должен  я  сейчас  уезжать из дому. Если Асель
надумает  уходить,  пусть совесть ее будет чиста, пусть скажет мне об этом и
получит  последнее напутствие сыну. Ведь он мне роднее родного. А отнять его
у  них не могу... Потому и не еду никуда. Тем более на Памир. Не для газеты,
конечно, я рассказываю. Просто как человек человеку...


ВМЕСТО ЭПИЛОГА

     С Ильясом мы расстались в Оше. Он поехал на Памир, а я по своим делам.
     - Приеду,  разыщу  Алибека.  Начну  новую  жизнь!  - мечтал Ильяс. - Не
думайте,  я  не  пропащий  человек. Пройдет время, женюсь, будет у меня дом,
семья,  дети - словом, все как у людей. И друзья и товарищи найдутся. И лишь
одного  у  меня  не  будет,  того, что потеряно безвозвратно, навсегда... До
последних  дней  своих,  до  последнего  вздоха  буду  помнить  Асель  и все
прекрасное, что было между нами.
     Ильяс задумался, опустив голову. Помолчав, добавил:
     - В  день  отъезда  я  пошел к озеру, на то самое обрывистое взгорье. Я
прощался  с  Тянь-Шаньскими горами, с Иссык-Кулем. Прощай, Иссык-Куль, песня
моя  недопетая!  Унес бы я тебя с собой, с синевой твоей и берегами желтыми,
да  не  дано,  так же как не могу я унести с собой любовь любимого человека.
Прощай,  Асель! Прощай, тополек мой в красной косынке! Прощай, любимая. Будь
счастлива!..



   Чингиз Торекулович Айтматов
   Первый учитель



     -----------------------------------------------------------------------
     Чингиз Айтматов. Первый учитель. Повести
     Перевод с киргизского автора и А.Дмитриевой
     Издательство детской литературы "Веселка", Киев, 1976
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Имя  киргизского  прозаика Чингиза Айтматова широко известно советскому
читателю. Его произведения переведены на многие языки мира.
     В  книгу  вошли  отмеченные  Ленинской  премией  "Повести гор и степей"
("Джамиля",  "Первый  учитель",  "Тополек мой в красной косынке", "Верблюжий
глаз") и повесть "Материнское поле".


     Я  открываю  настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В
яснеющем  голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною
картины.  Их  много,  я  много  раз начинал все заново. Но о картине в целом
судить  пока  рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг
так  неотвратимо,  с  такой  нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым
звучанием  в  душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши
и  все  думаю,  думаю,  думаю.  И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в
том, что моя картина - еще только замысел.
     Я  не  сторонник  того, чтобы заранее говорить и оповещать даже близких
друзей  о  незаконченной  вещи.  Не потому, что я слишком ревниво отношусь к
своей  работе,  -  просто,  мне  думается,  трудно  угадать,  каким вырастет
ребенок,   который   сегодня  еще  в  люльке.  Так  же  трудно  судить  и  о
незавершенном,  невыписанном  произведении.  Но на этот раз я изменяю своему
правилу  -  я  хочу  во всеуслышание заявить, а вернее - поделиться с людьми
своими мыслями о еще не написанной картине.
     Это  не  прихоть.  Я не могу поступить иначе, потому что чувствую - мне
одному   это   не  по  плечу.  История,  всколыхнувшая  мне  душу,  история,
побудившая  меня  взяться  за  кисть,  кажется мне настолько огромной, что я
один  не  могу  ее  объять.  Я  боюсь не донести, я боюсь расплескать полную
чашу.  Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они
хотя  бы  мысленно  стали  со  мной рядом у мольберта, чтобы они волновались
вместе со мной.
     Не  пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать
эту историю...


x x x

     Наш  аил  Куркуреу  расположен  в  предгорьях  на  широком  плато, куда
сбегаются  из  многих  ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась
Желтая  долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да
темной  черточкой  железной  дороги,  уходящей  за  горизонт  на запад через
равнину.
     А  над  аилом  на бугре стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор,
как  помню  себя.  С  какой  стороны  ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде
всего  увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже
и  не  знаю,  чем  объяснить,  -  то  ли потому, что впечатления детских лет
особенно  дороги  человеку, то ли это связано с моей профессией художника, -
но  каждый  раз,  когда  я,  сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я
первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.
     Как  бы  высоки  они  ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на
таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.
     Сколько  раз  мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев,
и  всегда  с  щемящей тоской я думал: "Скоро ли увижу их, тополей-близнецов?
Скорей  бы  приехать  в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под
деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы".
     В  нашем аиле сколько угодно всяких