боку ветер поднимал на
озере мелкую рябь. Его поверхность была покрыта танцующими бликами.
     -  Я  хочу  рассказать  тебе о твоей матери и о себе, - хриплым голосом
начал отец.
     Но  в  это мгновение бревна моста зловеще затрещали, и лошадь рванулась
вперед.  Когда  отцу  удалось  опять подчинить себе испуганное животное, они
находились  уже  на  улицах  города, и застенчивый, молчаливый характер отца
снова взял верх.
     Мэри  сидела  в  темноте  у окна кабинета и видела, как отец подъехал к
дому.  Когда его лошадь увели, он, вопреки обыкновению, не поднялся сразу же
по  лестнице  в  кабинет,  но  остался  в темноте у ворот заезжего двора. Он
начал было переходить улицу, но затем опять, скрылся в темноте.
     Между  мужчинами, которые два часа сидели и мирно беседовали, вспыхнула
ссора.   Джек  Фишер,  городской  ночной  сторож,  рассказывал  остальным  о
сражении,  в  котором он принимал участие во время Гражданской войны, а Дьюк
Йеттер  стал подшучивать над ним. Сторож рассердился. Сжимая в руке дубинку,
он  ковылял  назад  и  вперед.  Громкий  голос Дьюка Йеттера выделялся среди
пронзительных раздраженных выкриков жертвы его насмешек.
     -  Вам  надо было обойти парня с фланга, говорю вам, Джек! Да, сэр, вам
надо  было  обойти  этого  бунтовщика  с  фланга,  а потом уже, обойдя его с
фланга  выколотить  из него душу. Вот как сделал бы я! - кричал Дьюк, хохоча
во все горло.
     -  Черта  лысого,  ты  бы  сделал!  -  огрызнулся  ночной  сторож, кипя
бессильной яростью.
     Старый  вояка пошел по улице, провожаемый смехом Дьюка и его товарищей,
а  Барни  Смитфилд, отведя лошадь доктора, вернулся и запер ворота. Висевший
над  воротами фонарь качался взад и вперед. Доктор. Кокрейн снова направился
на противоположную сторону улицы; у подъезда своего дома он обернулся,
     -  Покойной  ночи! - приветливо крикнул он. Легкий летний ветер шевелил
волосы  Мэри,  и  прядь  коснулась ее щеки; девушка вскочила на ноги, словно
кто-то  дотронулся до нее рукой, протянувшейся из мрака. Сотни раз наблюдала
она,  как  отец  возвращался  вечером  из  поездок,  но никогда прежде он ни
словом  не  обмолвился  с мужчинами, засиживавшимися у ворот заезжего двора.
Мэри  готова  была поверить, что не отец, а кто-то другой поднимается сейчас
по лестнице.
     Шарканье  тяжелых  шагов по деревянным ступеням гулко отдавалось в ушах
девушки;  затем она услышала, как отец поставил на пол квадратный чемоданчик
с  медицинскими  принадлежностями,  который  всегда  брал  с собой. Необычно
веселое,  добродушное настроение не покидало доктора, но в мозгу у него было
полное смятение. Мэри казалось, что она видит .в дверях темную фигуру отца.
     -  У  женщины  родился  ребенок,  -  послышался,  добродушный  голос  с
площадки  за  дверью.  -  У  какой  женщины?  Была  это Элен, или та, другая
женщина, или моя маленькая Мэри?
     С губ доктора слетал поток слов, протестующих восклицаний.
     -  У  кого родился ребенок? Я хочу знать. У кого родился ребенок? Жизнь
неистощима. Зачем все время рождаются дети? - спрашивал он.
     С  его  губ  сорвался  смешок,  и дочь нагнулась вперед, ухватившись за
подлокотники кресла.
     -  Родился  ребенок, - снова заговорил он.- Не странно ли, что мои руки
помогли  ребенку  родиться,  а  между  тем  за  моим плечом все время стояла
смерть?
     Доктор Кокрейн потопал ногами о пол площадки.
     -  У  меня застыли и онемели ноги, пока я ждал, чтобы жизнь возникла из
жизни,  -  медленно  произнес  он.  -  Женщина  боролась,  а теперь я должен
бороться.
     После  медленных,  с трудом произносимых больным человеком слов настала
тишина. С улицы донесся новый громкий взрыв смеха Дьюка Йеттера.
     И  вдруг  доктор  Кокрейн  упал  навзничь и покатился по узкой лестнице
вниз  на  улицу.  Он  даже не вскрикнул. Слышался только стук его ботинок по
ступенькам и ужасный, глухой звук падающего тела.
     Мэри  не  двинулась  с  места.  Закрыв  глаза,  она  ждала.  Ее  сердце
колотилось.  Ее  охватило  полное бессилие, непреодолимая слабость; с ног до
головы  по  ней пробегала мелкая дрожь, вызывавшая такое ощущение, словно по
всему  ее  телу  сновали  крохотные  создания с мягкими, тонкими, как волос,
ножками.
     Дьюк  Йеттер  внес  мертвого  вверх  по лестнице и положил на кровать в
комнате  позади кабинета. Один из мужчин, сидевший с Дьюком у ворот заезжего
двора,  вошел  вслед за ним, взволнованно поднимая и опуская руки. В пальцах
он держал забытую папиросу, огонек которой прыгал вверх и вниз в темноте.



   Шервуд Андерсон
   Человек в коричневой куртке


                            Перевод П.Охрименко

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 245-248.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------





     Наполеон, сидя на коне, устремился в бой.
     Александр, сидя на коне, устремился в бой.
     Генерал Грант сошел, с коня и углубился в лес.
     Генерал Гинденбург стоял на холме.
     Луна взошла из-за кустов.


                               * * *

     Я  пишу  историю  деяний человеческих. Я написал три такие истории, а я
еще  совсем  молодой  человек.  Я  уже написал триста тысяч, четыреста тысяч
слов.
     Моя  жена  ходит  по  нашему дому, где я сижу вот уже несколько часов и
пишу.  Она  высокого  роста,  с  черными  волосами, которые начинают седеть.
Прислушайтесь:  она  тихо  поднимается по лестнице. Весь день она тихо ходит
по дому, занятая хозяйством.
     Я  приехал  в  этот  городок из другого городка в штате Айова. Отец мой
был  рабочим,  маляром.  Он  не преуспел в жизни, как я. Я пробился, окончил
колледж  и  стал историком. Дом, в котором я сижу, принадлежит нам. Комната,
где  я  работаю,  -  это  моя  комната.  Я  уже  написал историю трех разных
народов.  Я рассказал, как возникали государства и как происходили сражения.
Вы  можете  видеть  мои  книги на полках библиотек. Они стоят там в струнку,
как часовые.
     Я  такого  же  высокого роста, как моя жена, и немного сутулюсь. Хотя я
пишу  смело,  я  очень  застенчив, Я люблю работать один в своей комнате, за
закрытой  дверью.  У  меня много книг. Народы проходят в этих книгах одни за
другим. В комнате тихо, но книги полны грохота.


                               * * *

     Наполеон съезжает с холма и устремляется в бой.
     Генерал Грант идет через лес.
     Александр съезжает с холма и устремляется в бой.


                               * * *

     У  моей  жены серьезный, почти суровый взгляд. Иногда то, что я думаю о
ней,  пугает меня. Под вечер она уходит из дому на прогулку. Напротив нашего
дома  - дом желтого цвета: Жена выходит из боковой двери и проходит по улице
между нашим домом и желтым.
     Хлопает  боковая  дверь  нашего  дома.  Минута ожидания. Лицо моей жены
проплывает на желтом фоне.


                               * * *

     Генерал Першинг съехал с холма и устремился в бой.
     Александр съехал с холма и устремился в бой.


                               * * *

     В  моем  уме  малое  вырастает  в  огромное. Окно перед моим письменным
столом  выделяет  небольшое,  ограниченное  рамой  поле  наподобие  картины.
Каждый  день я сижу и подолгу смотрю в это окно. Со странным чувством в душе
я  жду  чего-то  неминуемого.  Рука  моя  дрожит.  Лицо,  скользящее поперек
картины,   как-то  непонятно  действует  на  меня.  Лицо  проплывает,  затем
останавливается. Оно движется справа налево, затем останавливается.
     Лицо  входит  в  мое сознание и уходит, оно проплывает в моем сознании.
Перо  выпало  из  моей  руки.  В  доме тишина. Глаза проплывающего мимо лица
смотрят в другую сторону.
     Жена  моя  девушкой  приехала в этот городок из другого городка в штате
Огайо.  У  нас  есть  служанка,  но  жена  нередко  сама метет полы и иногда
приготовляет  постель, в которой мы вместе спим. По вечерам мы сидим вместе,
но  я  не  знаю  ее.  Я  не  могу  вытряхнуть себя из своей скорлупы. Я ношу
коричневую  куртку  и не могу выйти из нее. Я не могу, выйти из себя самого.
Жена  моя  очень  кроткая женщина, и говорит она приветливо, но она не может
выйти из себя самой.
     Жена  ушла из дому. Она не подозревает, что я знаю малейшую ее мысль на
протяжении  всей  ее  жизни.  Я  знаю, что она думала, когда была ребенком и
гуляла  по  улицам  своего городка в штате Огайо. Я слышал голоса ее разума.
Слышал  самые  тихие  голоса.  Я  слышал крик испуга, когда она впервые была
охвачена  страстью  и  прильнула  ко мне. И еще слышал я голос страха сквозь
слова  мужества,  которые  она  произносила, когда мы сидели вместе в первый
вечер после свадьбы и переезда в этот дом.
     Было  бы странно, если бы я мог сидеть здесь, как сейчас, а в это время
мое  собственное  лицо  проплывало  через картину, образуемую желтым домом и
окном.  Было  бы  странно  и  прекрасно,  если бы я мог встретиться со своей
женой, очутиться в ее присутствии.
     Женщина,  чье  лицо  только  что  проплыло через мою картину, ничего не
знает  обо  мне. Я ничего не знаю о ней. Она ушла по улице. Голоса ее разума
ведут  разговор. Я сижу здесь, в этой комнате, одинокий, как и всякий другой
человек, который когда-либо жил на земле.
     Было  бы  странно  и  прекрасно,  если  бы  я  мог  заставить свое лицо
проплыть  через  картину.  Если  бы  мое  проплывающее  лицо  могло  войти и
сознание  моей жены, если бы оно могло войти в сознание какого бы то ни было
человеческого  существа,  мужчины  или  женщины, - как это было бы странно и
прекрасно!


                                 * * *

     Наполеон, сидя на коне, устремился в бой.
     Генерал Грант углубился в лес.
     Александр, сидя на коне, устремился в бой.


                                 * * *

     Знаете  ли,  что  я  вам скажу? Иногда вся жизнь мира проплывает в моем
сознании    одним    человеческим    лицом.    Бессознательное   лицо   мира
останавливается и стоит передо мной.
     Почему  я  не  говорю другим ни слова голосом своего "я"? Почему за всю
нашу  совместную  жизнь  я не мог пробиться сквозь стену к своей жене? Я уже
написал  триста тысяч, четыреста тысяч слов. Неужели нет таких слов, которые
ведут  в  жизнь? Когда-нибудь я заговорю сам с собой. "Когда-нибудь я напишу
завещание самому себе.



   Шервуд Андерсон
   Братья


                            Перевод П.Охрименко

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 249-257.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------





     Я  в  своем  загородном  доме. Теперь конец октября. Идет дождь. Позади
моего  дома  -  лес,  впереди  - дорога, а за дорогой тянутся открытые поля.
Местность  образует  низкие  холмы,  внезапно переходящие в гладкую равнину.
Приблизительно  в  двадцати  милях  отсюда, за равниной, расположен огромный
Чикаго.
     В  этот  дождливый  день листья дождем сыплются с деревьев, окаймляющих
дорогу  перед  моим  окном: желтые, красные, золотистые листья тяжело падают
прямо  на землю, дождь немилосердно прибивает их к ней. Им не дано вспыхнуть
прощальным  золотым  блеском  в  небе.  Хорошо, когда в октябре ветер уносит
листья далеко-далеко по равнине. Они должны исчезать, танцуя.


     Вчера  я  проснулся на рассвете и вышел погулять. Стоял густой туман, и
я  заблудился  в  нем.  Я спустился на равнину и вернулся в холмы, и повсюду
туман  стеною  стоял  предо мной. Из тумана внезапно, причудливо выскакивали
деревья,  подобно  тому,  как  в  городе  поздней  ночью  прохожие  внезапно
появляются  из  темноты  в  круге  света  от уличного фонаря. Сверху в туман
постепенно  проникал  дневной  свет.  Туман  медленно  плыл.  Медленно плыли
верхушки  деревьев.  Под  деревьями  туман  был густой, сизый. Он походил на
дым, стелющийся по улицам фабричного города.
     В  тумане  ко  мне  подошел  старик.  Я хорошо его знаю. Местные жители
считают  его  ненормальным. "У него не все дома", - говорят они. Старик этот
живет  один  в  домике,  затерянном  в  глубине леса, и у него есть собачка,
которую  он  всегда  носит  на  руках.  Я не раз встречал его по утрам, и он
рассказывал  мне  о  людях,  которые  были  его  братьями  и  сестрами,  его
двоюродными  братьями  и  сестрами,  его  тетками, дядями, зятьями. Какая-то
неразбериха.  Он  не  может  сближаться  с людьми, живущими рядом, и поэтому
берет  какое-нибудь имя из газеты, и затем его фантазия начинает играть этим
именем.  Как-то  при встрече он заявил мне, что он - двоюродный брат некоего
Кокса,  который  в  то  время  как  я пишу эти строки выставлен кандидатом в
президенты.  В  другой раз он уверял меня, что знаменитый певец Карузо женат
на сестре его жены.
     -  Да,  она  -  сестра  моей жены, - сказал он, крепко прижимая к груди
собачку.  Его  серые  водянистые  глаза умоляюще смотрели на меня. Он хотел,
чтобы  я  ему верил. - Жена у меня была прелестная, стройная, как девушка, -
продолжал  он. - Мы жили все вместе в большом доме и по утрам гуляли рука об
руку.  Теперь  сестра  ее  вышла замуж за Карузо, певца. Так что сейчас он -
мой родственник.
     Мне  уже  раньше  говорили,  что  старик  никогда  не  был  женат,  и я
расстался  с ним в недоумении. Однажды утром, в начале сентября, я наткнулся
на  него,  когда  он  сидел  под  деревом  у тропинки, вблизи своего домика.
Собачка  залаяла  на меня, потом отбежала и спряталась у него на руках. В то
время   чикагские  газеты  были  заполнены  историей  одного  миллионера,  у
которого  вышел  разлад  с  женой  из-за его связи с актрисой. Старик заявил
мне,  что эта актриса - его сестра. Ему шестьдесят лет, а актрисе, о которой
писали  газеты,  только  двадцать,  но  он  рассказывал  мне, как они вместе
проводили детство.
     -  Вам  трудно это себе представить, видя меня теперь, но в то время мы
были  бедны,  -  сказал  он.  -  Да,  это правда. Мы жили в домике на склоне
холма.  Раз  поднялась буря, и ветер чуть не унес наш дом. Ах, какой это был
ветер!  Отец  наш  был плотник и строил прочные дома для других, но для себя
он построил не очень прочный.
     Старик печально покачал головой.
     -  Моя  сестра,  актриса,  попала  в беду. Наш дом построен непрочно, -
бормотал он, когда я уходил от него по тропинке.


     В  течение  месяца-двух  чикагские  газеты,  приходящие к нам в деревню
каждое  утро,  пережевывали историю одного убийства. В Чикаго муж убил жену,
и  никак  не  могли  доискаться  причины.  Дело  представлялось, примерно, в
следующем виде.
     Человек,  который  теперь  находился  под  судом и который, несомненно,
будет  повешен,  служил  мастером  на  велосипедной  фабрике и жил с женой и
тещей  на  Тридцать  второй  улице.  Он полюбил девушку, служившую в конторе
фабрики,  где  он  работал.  Она  приехала  сюда из городка в штате Айова, и
сначала  жила  у  тетки,  которая теперь уже умерла. Мастеру, тяжеловесному,
туповатому  человеку  с  серыми  глазами,  она  казалась первой красавицей в
мире.  Стол,  за  которым она сидела и писала, стоял у крайнего окна в крыле
фабричного  здания,  а  конторка мастера в цехе тоже стояла у окна. Он сидел
за  конторкой  и вел табели каждого рабочего своего отделения. Подняв глаза,
он  мог видеть девушку, трудившуюся за своим, столом. В голове у него засела
мысль,  что  эта  девушка  необыкновенно  хороша.  Он  не думал о том, чтобы
близко  познакомиться  с  ней  или  добиться ее любви. Он глядел на нее, как
можно  глядеть на звезду или на ряд низких холмов в октябре, когда листья на
деревьях  горят  красным,  и  желтым  золотом,  "Она  -  чистое, девственное
создание,  -  неопределенно  размышлял  он. - И о чем она думает, сидя там у
окна, за работой?"
     В  воображении  мастер  уводил  уроженку  Айовы  к  себе на квартиру на
Тридцать  второй  улице,  в  общество  жены  и тещи. Весь день в цехе и весь
вечер  дома  и  носил  ее  образ  в  своей душе. Когда он стоял у окна своей
квартиры   и   смотрел  на  железнодорожные  пути  Центральной  Иллинойсской
железной  дороги  и  дальше,  на озеро, девушка стояла рядом с ним. Внизу по
улице  проходили  женщины, и в каждой он улавливал такое, что напоминало ему
о  девушке из Айовы. У одной была, ее походка, другая повторяла какой-нибудь
ее  жест.  Все  женщины,  которых  он  видел, кроме жены и тещи, походили на
девушку, вошедшую в его душу.
     Две  женщины,  жившие  с  ним  в  его доме, стесняли и смущали его. Они
вдруг  стали  неинтересными  и неприятными. Особенно жена сделалась каким-то
странным  некрасивым  растением, прицепившимся к его телу. По вечерам, после
дневного  труда  на  фабрике, мастер приходил домой и обедал. Он был человек
молчаливый,  и если он за столом не разговаривал, никто не обращал внимания.
После  обеда  он  с  женой  шел в кино. У них было двое, детей, и жена скоро
ожидала  третьего  ребенка.  Возвратившись  домой,  они садились и отдыхали.
Подъем  на третий этаж утомлял жену. Она садилась в кресло рядом с матерью и
тяжело дышала от усталости.
     Теща  была сама доброта. Она заменяла в доме служанку, ничего за это не
получая. Когда дочь приглашала ее в кино, она махала рукой и улыбалась.
     - Идите себе! - говорила она. - Мне не хочется. Лучше посижу дома.
     Она  брала  книжку  и читала. Маленький мальчик просыпался и плакал, он
хотел "а-а". Теща сажала его на горшочек.
     Когда   супруги  возвращались  из  кино,  все  трое  молча  сидели  еще
час-другой  перед  отходом  ко  сну.  Муж  делал  вид, что читает газету. Он
поглядывал  на  свои  руки.  Хотя  он тщательно мыл их, масло с велосипедных
частей  оставляло  темные  полоски  под ногтями. Он думал о девушке из штата
Айова,  о ее быстрых белых пальцах, бегающих по клавишам пишущей машинки. Он
казался себе грязным, и это угнетало его.
     Девушка  знала,  что мастер в нее влюбился, и это немного волновало ее.
После  смерти тетки она поселилась в меблированных комнатах, и по вечерам ей
нечего  было  делать.  Хотя  мастер  сам  по  себе  не  представлял  для нее
интереса,  она  могла  в некотором роде пользоваться им. Он стал для нее как
бы  символом.  Иногда  он  заходил  в  контору  и на минуту останавливался у
двери.  Его  большие  руки  были  измазаны  машинным маслом. Она смотрела на
него,  но  его  не  видела.  В  ее  воображении на его месте стоял высокий и
стройный  молодой  человек.  Она  видела  лишь  серые глаза мастера, которые
вдруг  загорались странным огоньком. Эти глаза выражали поклонение, скромное
и  благоговейное.  Она  чувствовала,  что  в  присутствии  человека с такими
глазами ей бояться нечего.
     Девушка  мечтала  о  возлюбленном  с  таким же выражением глаз. Изредка
быть  может,  раз  в две недели - она немного задерживалась в конторе, делая
вид,  что  ей  нужно  окончить  работу.  В  окно  она видела поджидавшего ее
мастера.  Когда  в  конторе  больше  никого не оставалось, она запирала свой
стол  и  выходила  на  улицу.  В ту же минуту из фабричных ворот показывался
мастер.
     Они  шли  вместе  по  улице  несколько кварталов до того места, где она
садилась  в  трамвай. Фабрика находилась в южной части Чикаго; пока они шли,
уже  наступал  вечер.  Вдоль  улиц вытянулись некрашеные деревянные домишки.
Чумазые  крикливые  дети  бегали  по  пыльной мостовой. Девушка и её спутник
"переходили через мост. Две заброшенные угольные баржи гнили в реке.
     Мастер  тяжело  шагал  рядом  с девушкой, стараясь спрятать руки. Перед
уходом  с  фабрики  он  тщательно  скреб  их,  но  все-таки они казались ему
какими-то  тяжелыми,  грязными  кусками фабричных отбросов, висевшими у него
по  бокам.  Эти  прогулки