а клавиши ронялся локон -
   Осенний лист на сквере.
   Как к музыке тянулся Моцарт!
   Стоял Сальери.

День выдался рядовой, схожий с чередой таких же совсем не по-весеннему серых и
непримечательных. Ляля явилась и заняла свой форпост в предбаннике на страже
начальника, тщательно отсеивая телефонные звонки и на подавляющее большинство
отвечая, что Николай Николаич занят на переговорах. Николай же оседлал с
Петуховым компьютер, отрядив Голубовича с шофером Юрой на исполнение очередных
заданий. Бухгалтерия корпела над балансами, платежками, авансами, налогами и
прочей экономической рутиной, не забывая совершить ежедневный рейд по окружным
магазинам и палаткам.
   Бань на бывшем почтовом ящике было две - одна, отделанная резным  де-
ревом, представительская, для начальников, другая попроще, без затей,  в
цехе опытного производства. Сегодня шли  париться  в  первую  -  Николай
пригласил "нужного" человека, предупредив всех,  чтобы  были  с  высоким
гостем поласковее. Гость и впрямь оказался длинным, с несовсем  складной
фигурой - к крепкому торсу были приделаны длинные руки  и  ноги  крупной
кости и маленькая губастая голова с торчащими ушами.
   Поначалу прогрелись в сухом тепле - тело разжалось, раскрылись поры и
с проливным потом ушла, снялась усталость, скопившаяся за неделю. Подда-
ли пару с мятой, хлестались веником, охаживая друг друга, с криками  ны-
ряли в холодную купель. Развели шайку мыльной пены и драились пока  рас-
тертая мочалом, омытая горячим душем кожа не заскрипела  от  чистоты.  И
вот тогда, ощущая всем телом томную легкость, завернулись в  простыни  и
сели по скамьям за стол янтарного дерева, на котором  уже  ждала  крупно
порезаная буженина с белым венчиком перченого жирка,  по-детски  розовая
молочная колбаса, краснокожие помидорчики, кудрявая петрушка, белокачан-
ная квашеная капуста с оранжевыми срезами моркови, и, конечно, стаканчи-
ки с прозрачной водочкой.
   Разопрели чистой испаринкой, а после первой и вовсе стало освобожден-
но.
   Хорошая баня красна не только паром, не только чаркой, но  и  мужской
застольной беседой, где к месту и "соленый" анекдот, и охотничья  байка.
Николай видел, что гостю по вкусу и пар, и компания, он радовался этому,
а с чего начать разговор не подумал. О делах?  Это  только  для  четырех
ушей, с глазу на глаз: ты мне подкинь металла, а я уж в долгу  не  оста-
нусь. Про дико растущие цены? Про очередную схватку президента и  спике-
ра? Опасно, да и не к месту. А кому перемывают кости два начальника  при
встрече? Конечно, своим подчиненным.
   И Николай, хрустя капустой, подмигнул гостю, кивнул на Леонида и иро-
нически-дружелюбным тоном начал скалиться:
   - Глянь-ка, Иван Степаныч, крест нацепил... А сам некрещеный. Это все
равно, что взносы платить, а в партию не вступить...
   Даже не обиду, а остро, с вязкой горечью Леонид ощутил вечную,  изна-
чальную разницу шириной в пропасть с единокровным, единоутробным  братом
своим. Или таков постулат твоего и каждого бытия - быть одиноким даже  с
братом своим?
   Утром Николай сделал то, что Леонид никогда себе не позволил бы: выз-
вать брата, как начальник  подчиненного,  и  сказать  прямым  намеком  -
увольняться пора... Может, потому, что Леонид сам никогда начальником не
был?
   Начальниками не рождаются, начальниками становятся и Леонид  понимал,
что дело тут совсем в ином. Леонид явился на свет с даром ощущать ритм и
звукальность слова, видеть образы и цветные сны, слышать музыку и гармо-
нию светил. Он долго жил, не подозревая о своих  особенностях  и  наивно
полагая, что его мироощущения - одинаковый удел всех, что  всякому  дано
то, что ему было ниспослано, просто у других не случилось, не  вспыхнуло
ярким светом самосожжения. И Коляныч, брат, по разумению Леонида  должен
быть осенен, если не поэтическими,  то  способностями  ученого-мыслителя
или иными какими.
   С годами Леонид понял, что судьба совсем не по-братски разделила  та-
ланты меж Леонидом и Николаем, что ж тут поделаешь, но  именно  это,  по
разумению Леонида, служило причиной  глубокого  внутреннего  расхождения
родных по крови, но не по духу людей.
   Николай никогда не интересовался творчеством брата, не спрашивал, что
пишешь, брат Пушкин, не помогал в мытарствах Леонида по редакциям и  из-
дательствам. Как будто отсутствовала,  не  существовала  в  пространстве
братских душ сфера этих взаимоотношений.
   И никогда в жизни Леонид не разговаривал с братом о Боге.
   Чуждо это было Николаю. Кто Бог партийному вождю  почтового  щика?  И
где его храм?..
   А Николая словно понесло и не мог он остановиться:
   - Вот есть же люди, Иван Степаныч, понять их не могу, с двойным  дном
что ли, ненадежные, снаружи одни, внутри другие. Или поэты все такие?..

  Враз обрывался суетливый клекот
   и застывали, тихли звери -
   играл на клавесине Моцарт.
   Молчал Сальери.

Иван Степанович посмотрел на Леонида.
   - Издаетесь?
   - Сборник... - тягостно отозвался Леонид.
   - Представляю себе... - сказал Иван Степанович.
   Гость не закончил, повисла пауза, которая словно обнажила и без  того
голого Николая - бестактность его слов, его поступка. Так показалось Ле-
ониду.
   Петухов с Голубовичем иначе восприняли ситуацию.  "Князь"  профессио-
нально споро разлил очередную и, как обычно, Гостю и шефу на малость, но
побольше. Петухов же поднял свой стакан торжественно, как тамада в  зас-
толье:
   - Я спросил у мудрейшего: "Что ты извлек из своих манускриптов?" Муд-
рейший изрек: "Счастлив тот, кто в объятьях красавицы нежной по ночам от
премудрости книжной далек!"
   - Хайям? - улыбнулся Гость.
   - Вот это стихи! - натужно весело восхитился Николай. - Вот это  поэ-
зия! - победоносно глянул он на Леонида. - Налей-ка водички Иван  Степа-
нычу, запить, - указал он Голубовичу.
   - Вода не утоляет жажды - я помню пил ее однажды, - неожиданно проре-
зался голос у Голубовича.
   Рассмеялись, выпили, напряженный момент миновал, но  терпкий  привкус
горечи не покидал Леонида - и водка казалась некрепкой, и  закуска  нев-
кусной. Его настроение усугубил Иван Степанович:
   - Большая разница у вас с братом? - имея ввиду  возраст,  спросил  он
Леонида, когда они остались наедине в парной.
   - Разница?... Смотря в чем...
   - И то верно, - деликатно согласился Гость.


Глава шестая




                                --===Крест===--




К Р Е С Т

Глава шестая

То траурен, как дух погоста,
   то отрешен, как инок в вере,
   смеялся, озаряясь, Моцарт.
   Мрачнел Сальери.

Одеяло тяжелое, ватный слон, давит и душно, душно. Веки опущены, а глаза не
спят, по черному мечутся красные иероглифы, они складываются в строчки письма.
   Брату.
   "Прочти это не при всех... Ни при ком... Один на один..."
   Леонид перестал ощущать тяжесть одеяла и вроде бы успокоился - вот  и
найден выход, он напишет письмо Николаю, тот прочтет и поймет...
   "Говорю сгоряча, после бани все-таки. Иван Степанович, чужой человек,
но он-то и стал для меня зеркалом происходящего, его  глазами  я  увидел
нас с тобой со стороны..."
   А дальше где найти те единственные слова, чтобы разом объяли  пережи-
ваемое годами, какие доводы привести...
   "Откуда в тебе такая душевная черствость? Крестик мой - мой  крест  и
ничей больше. Его коснуться - осквернить святое, в глубине души спрятан-
ное. Он света не знает иного, кроме Божьего..."
   И опять воспаленно вспыхнула, взметнулась обида и сожгла в дым, обес-
силила слова изреченные,  ставшие  ложью...  Уже  не  письмо,  а  жаркий
спор-монолог терзал Леонида в ночи. Он поначалу, как казалось ему,  спо-
койно и рассудительно убеждал Николая, а потом распалялся  и  разом  все
обрывалось - ответа не было и не могло быть. Леонид  переворачивался  на
другой бок и снова возникало...
   ... как они с Николаем завершили небольшую сделку, по которой  заказ-
чик остался должен еще двести тысяч рублей и Николай тогда  сказал,  как
считаешь, может, хрен с ними, с этими копейками, пусть мужики тоже пора-
дуются...
   ... как Леонид не выдержал - лучше бы отдал мне. Николай сразу  скис,
опять ты про свои писания... Вместо того, чтобы... лучше о  детях  наших
вспомнил бы... Я же только ради них стараюсь и пока их не обеспечу...
   ... как на дне рождения Николая...
   .. как на своем дне рождения в родственном  застолье  Леонид  говорил
Николаю о цели и смысле жизни своей, но ответа так и не услышал...
   Может быть, ответ прозвучал в бане?.. Нет,  раньше,  гораздо  раньше,
подумал Леонид, еще когда был жив отец. Из глубоко  запрятанного  уголка
памяти всплыло недоуменное потрясение, испытанное  Леонидом  в  те  дни,
когда он пришел в книжный магазин и спросил продавца отдела поэзии,  где
можно получить авторские экземпляры своей книжки. Продавец, молодой пар-
нишка в очках, вдруг широко заулыбался и застенчиво  попросил  автограф.
Леонид впервые в жизни растерянно смотрел на  титульный  лист  со  своим
именем и все никак не мог сообразить, что же  пожелать  своему  первому,
такому незнакомому и такому дорогому читателю. И директор магазина,  не-
молодая женщина, маково вспыхнула, как девочка, узнав, что Леонид и есть
тот самый...
   Их уважительное восхищение наполнило Леонида тихой гордостью и  он  с
упоением раздаривал свои книги сотрудникам, родным и  знакомым,  считая,
что все едино радуются его успеху, как результату  напряженной  духовной
работы, как итогу неоднолетнего терпеливого труда и озаренного вдохнове-
ния. Но случилось никак не ожидаемое - чем ближе был кто-то Леониду, тем
непредсказуемее оказывалась реакция на выход книги.
   Мать пришла с кухни, вытерла руки о фартук, подержала книжку в руках,
улыбнулась ей ласково, как ребенку,  тут  же  спохватилась,  что  у  нее
что-то подгорает и опять вернулась в свой "горячий цех".
   Отец торжественно, как при вручении  переходящего  Красного  Знамени,
встал, крепко пожал сыну руку, надел очки, открыл первую страницу и неу-
мело прочитал первые строки первого  стихотворения:  По  прихоти  погоды
странной притих пейзаж в дали туманной - старинный парк в  весенней  ра-
ме... Крякнул, крепко, со скрипом потер шершавую щеку и вынес приговор:
   - Не Пушкин, конечно, но все-таки... Тираж-то какой?
   Тираж и гонорар стали единственной темой  обсуждения  книжки  Леонида
коллегами по работе.
   Илья  Жихаревич,  школьный  дружище,  уставился  на  книжку,   словно
скульптор на кусок мрамора или столяр на доску, почему-то только  переп-
лет стал объектом его  пристального  внимания,  он  даже  поковырял  его
пальцем, неопределенно хмыкнул и стал подробно рассказывать, как  напря-
женно и интересно ему работается с редактором над  новой  своей  научной
статьей.
   Николай молча взял, не разворачивая, глянул -  так  смотрят  случайно
задержавшиеся у книжного прилавка: что-то привлекло на мгновение  внима-
ние, убедился, что не то, и пошел дальше. Так и Николай положил книжку в
сторону - и ни гу-гу.
   Был бы Севка жив, тот бы оценил, сам стихи писал. Они с Леонидом даже
завели традицию - дарить на дни рождения друг другу написанное  за  год.
Собственно, так потихоньку и сложилась у Леонида рукопись, да и  Севкины
стихи, аккуратно перепечатанные, сохранились рядом, в  ящике  стола.  Но
Севка был в мире ином и Леонид тогда так и не стал разбираться в  причи-
нах происшедшего, слишком уж разными ему показались мотивы такого непри-
ятного неприятия его детища, да и не желалось  ему  считать,  что  глав-
ное-то в другом...
   А может быть именно тогда Леонид в первый раз задумался и ощутил свою
нестандартность, свое отличие от других? Вот и Татьяна, жена Леонида го-
ворила ему сегодня о том же... Леонид развернулся в постели и  в  ночном
сумраке различил, казавшуюся несоразмерно крупной голову жены.  Лицо  ее
было темное, слепое от закрытых глаз и казалось неживым, если бы не  со-
пение и тихий присвист дыхания. Жена... любимая,,, а в  сущности,  дале-
кий, а вернее, совсем недалекий, чужой мне человек,  подумал  Леонид,  и
чего же я хочу от брата... от отца... от дочки...  Кто  они?  Чужие  или
просто другие?..
   Кто был по-настоящему чужим Леониду, так это тесть с тещей,  родители
Татьяны. Как хороша  была  Танечка-Танюшка  в  девушках!  Светлоголовая,
стройная хохотушка, она нравилась Леониду своим мягким характером, своей
участливостью и острым состраданием к чужой  боли,  беззаветной  предан-
ностью родителям и дому.
   Они познакомились на какой-то вечеринке, их факультеты,  географичес-
кий и химический были рядом, стали  встречаться  и  как-то  естественно,
легко поженились. Словно соединились две половинки, предназначенные друг
другу.
   Своего дома у молодоженов не было и жили  они  у  родителей  Татьяны.
Особых проблем не было, тем более, что Леонид надолго исчезал в экспеди-
циях, а когда появилась на свет маленькая Леночка, Аленушка,  то  помощь
ее родителей была воистину ощутимой.
   Суть этих людей обнажилась, как дно во  время  отлива,  когда  Леонид
вступил в жилищно-строительный кооператив и они въехали в свою  двухком-
натную квартиру. Родители Татьяны вдруг заявили, что Аленушку они не от-
дадут. Леонид не мог поверить в невозможное, как это так, взять и  отоб-
рать дочку, как кошку, как игрушку. Иное дело  Татьяна.  Оказалось,  что
она не в силах разорваться надвое, пойти на ссору с родителями. Она  па-
нически боялась скандала, не могла представить себе  даже  простой  раз-
молвки и поэтому не видела ничего страшного в том, что Аленка по настоя-
нию тещи называет папой и мамой своих деда с бабкой.
   Леонид с удивлением узнал, что тесть теперь моется с Ленкой в ванной,
что дочка спит с ними в одной кровати. Все это по мнению Леонида отдава-
ло какой-то нечистоплотностью, Леонид всяко пытался  убедить  Татьяну  в
уродливости таких взаимоотношеий, ругался, уходил из дома, но возвращал-
ся, потому что любил свою Таньку, жалел и вины ее в происшедшем  не  ви-
дел.
   Так и выросла Елена в доме "папы" и "мамы", была прописана там и ста-
ла их наследницей. Леонид называл дочь Еленой Прекрасной и в этом не бы-
ло особого преувеличения, внешне она была очень привлекательна, но в от-
личие от матери полностью лишена каких-либо комплексов нежности и привя-
занности, мыслила привычно для избалованного ребенка, жестко, эгоистично
и даже цинично.
   Она расчетливо вышла замуж за человека много старше ее, но обеспечен-
ного, связанного с валютным бизнесом, родила ему сына, провернула обмен,
в результате которого получилась четырехкомнатная  квартира,  со  вкусом
обставила ее, и на все ее хватало - на дом, дачу, собаку, попугая, да  и
себе Елена ни в чем не отказывала - ни в нарядах, ни в любовниках. И Ле-
ониду с Татьяной доставалось то красной  рыбки,  то  бутылка  настоящего
шотландского виски, то пуховая куртка.
   Единственное существо на свете, которое Елена обожала слепой  безрас-
судной эгоцентричной любовью был сын Кирюшка. Елена не отпускала сына от
себя ни на шаг и фактически лишала Леонида и Татьяну радости  полнокров-
ного общения с внуком, также, как в бытность свою, сама была лишена того
же с родителями.
   За пролетевшие годы Татьяна плавно  переродилась  из  улыбчивой,  как
солнечный зайчик, девчонки в грузную седую женщину.
   Жизнь ее разделилась на два дома и душа ее разошлась надвое: одна лю-
била родителей, другая - мужа. И не было гармонии в таких единых по  су-
ти, но таких разных по предмету чувствах, не было счастья. Родители ста-
ли для Татьяны идолами, а она их рабой. Рабой любви... Она всегда и всем
поддакивала и настолько перестала ощущать себя как личность, что и  раз-
говор начинала так: "А вот мама сказала... Вот и Лена  говорит..."  Даже
во время редкой интимной близости с Леонидом могла вспомнить, что забыла
позвонить своим...
   А та половинка Таниной души, что принадлежала не только ей, но и Лео-
ниду, умерла и на пепле ее осталась неосознанная обида за ущербно прожи-
тую жизнь. И мстительная ревность к Леониду...
   Рабская психология, устало подумал Леонид,  нельзя  сдаваться,  иначе
обязательно погибнет, умрет в тебе нечто, без чего ты - живой труп.  Как
лежащая рядом в постели кукла жены. И Леонид ощутил внутреннюю  связь  -
перекрестие - утреннего разговора с Николаем и происшедшего в голом зас-
толье.
   Леонид, вернувшись из бани, застал жену дома - сегодня она не  уехала
к дочери ночевать-ухаживать за выживающей от старости  из  ума  матерью.
Татьяна молча открыла дверь, не спрашивая, собрала  на  стол  и  только,
когда Леонид достал из шкафа и поставил перед собой рюмку для водки, об-
ронила:
   - Мало тебе там наливали?..
   Леонида прорвало и он заговорил. Несвязный, колючий ворох  обид  дос-
тался всем - и Татьяне, и Елене, и Николаю. И тут Татьяна сказала не ма-
мино, не Еленино, а тихое свое:
   - Да ты же всегда был белой вороной...
   И снова в ночи острая потребность разобраться, понять возвратила Лео-
нида к тому же. Неужели я чем-то иной, не такой как все... Но и  все  не
такие, как я. Никогда мне не думать, не поступить, как тесть да теща или
Николай. Господь дал всем свое - индивидуальность. Индивидуальность каж-
дого - это не единство оленьего стада, косяка селедок,  воробьиной  стаи
или клубка могильных червей. У нас, у людей, всяк по-своему  снаряжен  к
жизни. Наше стадо, наш косяк, наша стая, которую мы называем "все"  сос-
тоит из "я". Без "я" нет "мы". Без множества единокровных "я" нет нации.
Но среди множества есть белые  вороны...  Аномалия,  талант...  И  "мы",
"все" настолько против моего изначального "я", что тысячелетиями не воз-
никает, не создается великого,  единого,  общечеловеческого  братства...
потому что ДУШЕРАЗДЕЛ у меня с ними...
   Как же жить, сознавая это? Еще  один  перекресток,  еще  один  крест.
Крестоносец я, подумал Леонид, семья. Хрясь но не  крестоносцы  вся  моя
крестом по крестовине... И само собой дописалось, что  кристаллизовалось
медленно по строчке в последние дни:

  Дробился лошадиный цокот
   И растворялись двери -
   Влетал, как легкий ветер, Моцарт...
   Входил Сальери.

  На клавиши ронялся локон -
   Осенний лист на сквере.
   Как к музыке тянулся Моцарт!
   Стоял Сальери.

  Враз обрывался суетливый клекот
   и застывали, тихли звери -
   играл на клавесине Моцарт.
   Молчал Сальери.

  То траурен, как дух погоста,
   то отрешен, как инок в вере,
   смеялся, озаряясь, Моцарт.
   Мрачнел Сальери.

  Но музыка кончалась просто...
   И, вздрогнув, просыпались звери.
   И умирал, бледнея, Моцарт.
   А жил Сальери.

Такое вот письмо получилось брату.


Глава седьмая




                                --===Крест===--




К Р Е С Т

Глава седьмая

Майское утро было еще по-весеннему зябким, еще не летним.
   Прохлада легким холодком дышала через открытую форточку. Леонид прос-
нулся от солнечной щекотки, всем телом ощущая дремотное  сладкое  тепло.
Сегодня не звенел будильник, необязательно было ежедневное усилие, чтобы
встать и тащиться на кухню с закрытыми глазами.
   И тишина. Полная слабых звуков тишина: неясный шум машин с проспекта,
журчание невысокого водопада в ванной за стенкой, а  сверху,  как  из-за
леса, тянуло спокойным ритмом медленной мелодии. Тишина не  одиночества,
а уединения.
   Татьяна вчера так и не добралась домой, осталась у  дочки.  Оно  и  к
лучшему - страдая манией чистоты, заставила бы Леонида опять  пылесосить
ковры или протирать пыль в серванте. Еще хуже - совместный поход за про-
дуктами. Леонид ненавидел "совковые" магазины, томительные очереди  сна-
чала в кассу, потом к прилавку с нелюбезной продавщицей,  плюс  нелегкая
проблема выбора - чтобы подешевле и не отрава какая-нибудь.  О  валютных
же магазинах приходилось только мечтать.
   То ли дело до... Леонид поймал себя на этой мысли и  невольно  озари-
лось радугой ностальгии безвозвратное  прошлое.  Жилось  вроде  попроще.
Двести зарплата, сто в аванс, восемьдесят под расчет, плю