пристроившись у
ног гиганта, плел какие-то петли и узлы  из  обычной  бельевой  веревки.
Около "Детского мира" стояла поливочная машина, с помощью которой и  на-
меревались сдернуть идола. Удайся эта светлая идея и многотонная  фигура
просто погребла бы под собой людей, торжествующих победу демократии. Это
сладкое слово "свобода" обрело свою реальность, не было милиции или  ко-
го-то, кто мог бы остановить, и свобода на глазах  Леонида  превратилась
во вседозволенность. Тысячи полторы стояли около здания КГБ и выкрикива-
ли лозунги. Кричать толпе скучно, толпе надо что-то делать. Вот и  пыта-
лись свалить памятник да крошили кто чем мог не могущий иметь вины  гра-
нитный цоколь пьедестала, в свое время заботливо сработанный и отполиро-
ванный мастерами своего дела.
   И в октябре жажда действия неуправляемой многоголовой гидры толпы не-
долго сдерживалась - поток потек по Садовому кольцу. На  Крымском  мосту
притерли к перилам солдатика в бронежилете. Каску он потерял или ее сби-
ли. Его, походя, еще несильно, еще не войдя во вкус, били по русоволосой
голове, он вцепился в перила и ждал, скинут ли его вниз, в  многоэтажный
провал над рекой или пронесет.
   На Смоленской площади остановились, оробели - на пути стояла в грузо-
виках прекрасно вооруженная, защищенная касками, бронежилетами,  автома-
тами и водометами боевая часть. Больше по инерции стали что-то жечь, ки-
дать камни и увидели, что нет не только никакого  отпора,  а,  наоборот,
взревели моторы и часть, повинуясь чьему-то  приказу,  развернувшись  на
марше ушла, оставив на растерзание водометы и поливальные машины.
   Слились с теми, кто был у Белого Дома и ликование достигло той  точки
кипения, когда обжигающий пар насилия, не встречающий никакого сопротив-
ления, вышел на следующий виток спирали.
   Ворвались в здание мэрии, бывшего Совета  Экономической  взаимопомощи
стран соцлагеря, построенного в виде развернутой книги, и вырвали из нее
несколько страниц. Другие оседлали грузовики и двинулись к телецентру  в
Останкино. По пути опять встретили бронетранспортеры, с которыми  разош-
лись, не замечая друг друга в упор.
   В тот мирный еще с утра воскресный вечер  Москва  смотрела  футбол  и
только когда во всем городе, в области, у пол-страны ослепли экраны  те-
левизоров, забрезжило прозрение, что боевые  действия  между  гражданами
России идут полным ходом и остановить их некому.
   Около телецентра опять помитинговали с  мегафонами,  потом  разогнали
грузовик и разнесли вдребезги витрину входа.
   - Услышал, что, что-то творится, решил прийти на работу, в телецентр.
И надо же - оказался среди осаждавших. Как раз, когда грузовиком разбили
вход. Иду с ними. Они мне говорят, парень, ты  бы  лег,  из  гранатомета
стреляют. Казалось чушью ложится на грязный асфальт, но увидел  упавшего
простреленного и лег. Пролежал часа полтора. Били с крыш. Выстрелы,  ав-
томатные очереди, вход горит. Подъехал бронетранспортер. Еле успел отка-
титься, иначе раздавило бы меня, как кого-то лежащего рядом, не знаю был
ли он раненый или уже мертвый. Месиво мяса, кровь.  В  бронетранспортере
открылся люк. Спрашивают, ты кто? Что отвечать? Русский я. А вы кто?  От
президента моей страны  или  спикера  парламента?  Или  того,  кто  себя
объявил еще одним президентом?  Отвечаю,  я  раненый.  Помолчали,  опять
спрашивают, ты кто? Сообразил, отвечаю, журналист. Ползи сюда. Не  могу,
стреляют. Ладно, мы сейчас долбанем, а ты к нам перебирайся.  Долбанули,
я успел полпути прокатиться. Попросил повторить. Долбанули еще, да пуле-
метом по верхам. Втащили в люк. Обыскивают меня, а я обмяк,  улыбаюсь  -
просвистела коса пустоглазой мимо.
   Экраны зажглись, словно власти наконец-то  очнулись,  открыли  глаза.
Работала запасная студия. Шел поток людей, они говорили, говорили, гово-
рили... Говорили те, кому и так ничего не оставалось, как говорить, мол-
чали те, кому было положено действовать. Кроме  призыва  идти  к  зданию
Моссовета. За кем? Кого защищать, против кого  обороняться?  Ходили  уже
раз к Белому Дому, ждали безоружные ночью штурма  и  танковой  атаки  на
мосту. Хорошо, что армия тогда не "долбанула",  как  бронетранспортер  у
Останкино.  Казалось,  победили  тогда,  раскрошили  пьедесталы,   взяли
власть, чтобы больше такого никогда не было. А теперь кто и с кем ее де-
лит? И как он силу эту непомерную употребит потом...
   Утром город буднично пошел на работу, в магазины, по делам, никто  не
остановил сограждан. И падали люди, от  пуль,  прошивающих  шею,  аорту,
кишки... Смерть гуляла по улицам города, настал ее час, ее  время.  Мать
двоих детей подошла к окну в своем доме и упала, будто  всю  свою  жизнь
прожила в ожидании этого выстрела. Словно кролики  под  взглядом  кобры,
шли, перебегали, лезли именно туда, где всего опасней.  Особенно,  моло-
дые. А потом скорая помощь отвозила раненых, убитых просто складывали  в
сторонке. Молодая девчонка... парень... еще парень... Рядом шли репорте-
ры, операторы с видеокамерами, благодаря им, как  в  зеркале,  отразился
лик столицы в кровоподтеках.
   В скверике, неподалеку от Белого Дома, качаясь с похмелья, некие, по-
хожие на бомжей, деловито выстраивали рядком самодельные фауст-патроны -
бутылки  с  бензином,  заткнутые  тряпками.  Подошла  женщина.  Простое,
крестьянское лицо, жалостливо посмотрела, спросила осторожно, как же это
вы в своих бросать будете, убьете же, не приведи, Господь, а у меня  сын
в армии. Дура старая, ответили ей, иди отсюда, мы за твою же свободу бо-
ремся, против ихнего ига.
   Танки, лязгая гусеницами, урча сизыми выхлопами, вышли на  набережную
и на мост. В Белый Дом снаряды всаживали в упор, среди муравейника граж-
данского населения, на весь мир шла трансляция  шоу-расстрела.  Поначалу
валил черный дым, потом взвились языки пламени, пожар никто не  тушил  и
за несколько часов Белый Дом стал наполовину Черным. Словно Черная часть
человеческой души взяла верх, одолела Белую.
   А граница меж Белым и Черным - тот самый рубеж, то лезвие,  рассекшее
сообщество на "своих" и "чужих". Какой-то иностранный корреспондент, ко-
веркая слова, просил Леонида, скажите в микрофон, а я  передам  на  весь
свет, что в России идет гражданская война. Леонид тогда воспротивился  -
гражданской войны быть не может, Родина, значит, родные, единая по крови
и языку нация.
   А позже невесело признался самому себе: если, как на исповеди, взгля-
нуть правде в глаза - все чужие друг другу. Как может быть "своим" "пре-
зидент" Борис Николаевич, в ведь он клялся сыном своим и "пацанкой"? Или
Петухов, бросивший Николая, когда к нему пришли... Тесть и теща,  отняв-
шие у Леонида дочку, а потом и жену... Брат... Ерничал Николай  над  на-
тельным крестиком Леонида в бане с высоким гостем, а  недавно  крестился
всей семьей...
   Октябрь, опять в октябре, как и семьдесят шесть лет без малого назад,
пирамида России треснула, отслоив на "своих" и "чужих", на  тех,  кто  у
власти и при власти над этой землей, и тех, над кем эта власть  есть.  А
расстрел Белого Дома убил наивную веру в торжество истинной демократии -
да быть того не может в стране, где извечно воровали, где даже в сказках
своя мечта - чтоб рай земной чудом построился, по щучьему велению, да по
моему хотению...
   Бесконечна была русская равнина, однообразны жизненные устои,  обычаи
и занятия живущих на ней - так и возникло единство, приведшее к  единому
государству на равнине. Единому против врагов и нашествий.
   Дарий, царь персидский, собрал войско и пошел воевать наших предков -
Скифию. Но скифы не приняли бой, а отступали в  глубь  равнины,  засыпая
колодцы и истребляя посевы. Дарий, устав от  преследования,  в  послании
спросил: "Почему не воюешь?" Скиф ответил: "Нет у меня городов,  дорогих
мне, есть только отцовские могилы".
   В стране могил жили  люди,  привязанные  к  земле  только  памятью  и
смертью. Даль равнины неброской пронзительной красоты, казавшееся  неис-
черпаемым богатство недр, лесов, рек, зверя, рыбы, птицы  -  дар  Госпо-
день. Да непросто дан - вывелась порода людей щедрая и вороватая,  дикая
и возвышенная, талантливая и юродивая, мистическая и безбожная.
   Мой народ, моя нация, моя Россия, что умом никогда не постигнуть...
   Единство Великой равнины переросло в монархию, а потом в империю, им-
перия пала, но погибнуть ей не дано и переродилась империя  в  Архипелаг
Гулаг. В наших генах сидит империя, империя Великой Равнины, империя ни-
щего богача, крещеного коммуниста, убогого гения... Империстость,  когда
мир так съежился от геометрически распухающего прогресса...
   Чужой среди чужих, Леонид ощущал себя вдвойне  чужим  после  Октября.
Странный ты, Ленька, вот я - крещеный, но в Бога  не  верю,  а  ты...  -
признался как-то Николай. Как объяснить, кому Господом не  дано,  стран-
ность не только таланта, но и ощущение гармонии, единства с Создателем и
Творцом, дающее свободу Духа, что нетерпимо для непосвященных...

  Даровал же Господь Отчизну,
   где лесов и полей - простор,
   да где праздники вроде тризны,
   что богата... на воре вор,
   что земному сообществу кажет,
   не стыдясь, свой срам,
   где стоящий у власти прикажет
   расстрелять талант
   иль разрушить храм,
   и встает россиянин,
   осеняясь крестом
   от высокого лба до пупа,
   от плеча до плеча,
   - и рукой в топоры! -
   и летят в тартарары
   Храм Христа, мавзолей Ильича
   и парламент расстрелян танками.
   Жить две тысячи лет,
   а за семьдесят пять
   уничтожить цвет,
   убить благодать.
   Эх!..
   И иной нам не видно доли.
   Но в любви своей, в боли
   к тебе, моя Русь,
   я клянусь
  погубленной жизнью,
   что мне дал Господь,
   отняла Отчизна.

Леонид пошел в храм и поставил свечу. Постоял у иконы Николая-угодника, брата
своего небесного, покровителя русских талантов. И сказал Господу: "Вразуми
живущих на Родине моей, не допусти, чтобы мне или кому-то пришлось отвечать на
вопрос соотечественника: ты кто? Россиянин я, как и ты, а не враг твой."


Глава шестнадцатая




                                --===Крест===--




К Р Е С Т

Глава шестнадцатая

Из своей боковой улицы Леонид вышел на проспект, встал на краю тротуара и
поднял руку. Три или четыре такси с зелеными глазками, значит, свободных,
проехали мимо, словно и не замечая голосующего пассажира. На этом месте они
никогда не останавливаются, отстраненно подумал Леонид, хотя и в других местах
тоже. Как только Леонид разуверился, тут же остановился какой-то частник.
   - Сколько дашь? - спросил водитель, взглянул на лицо Леонида и кивнул
головой. - Садись.
   Замок в двери проворачивался, не открывался, наконец-то  щелкнул.  Не
раздеваясь, Леонид прошел в комнату. Мама лежала на боку, лицом в подуш-
ку, одна рука откинута, другая синяя.
   Телефон спаренный, занято, пришлось ждать в звенящей тишине.
   Дозвонился до скорой. Нет, мы не ездим, вызывайте  неотложку.  Помощь
на дому в районной поликлинике ответила - обмывайте, подвяжите  челюсть,
ждите, врач придет.
   Леонид снял плащ, сел на кухне.
   Защелкал, проворачиваясь снаружи, замок. Николай.
   Молча поздоровались. Вместе вошли в комнату. Леонид объяснил про  не-
отложку. Решили ничего не трогать.
   Врач пришел около девяти вечера. Только глянул:
   - Да у нее уже трупные пятна. Она умерла еще утром. Где она состояла,
у нас?
   - Нет, в клинике для старых большевиков, - ответил Николай.
   - Вот туда и обращайтесь.
   И ушел.
   Откинули одеяло, повернули маму на спину. Лицо искажено, губа  задра-
лась, язык распух. Опустили веки, попытались закрыть рот, ничего не  по-
лучалось. Николай принес с кухни чайную ложку, затолкали  язык,  стянули
платком челюсть, но губа осталась  задраной.  Откинули  одеяло,  открыли
форточку.
   Утром - в поликлинику, получили справку. Вызвали агента, часа  в  два
приехали, забрали маму в морг.
   Начали разбираться. Нашли записочку. Маминым крупным, пожим на  детс-
кий почерком: "Поделите все по-братски. Живите дружно".
   День был тихий, солнечный. Леонид тревожился, но похороны прошли  без
сбоев, только музыка вымотала всю душу. Лицо мамы было  спокойно  краси-
вым, смерть словно отступила и Леониду было совсем не  страшно  целовать
холодный, как булыжник, лоб.
   И поминки прошли светло и грустно, как свет лампады под иконой.  Лишь
позже Леонид осознал, что по-настоящему помянули они  с  Николаем  маму,
когда она лежала в комнате, а сыновья сидели на кухне и несколько  часов
ждали врача.
   Тихо было в опустевшем родительском  доме,  где  сиял  свет  ласковых
глаз, откуда не отпустят голодным, всегда соучастливо выслушают,  разде-
лят и боль и радость.
   Николай как будто не говорил, а вспоминал потаенное:
   - Нам все отдала. Отцу, тебе и мне... Отцу  даже  меньше,  деспот  он
был, хоть нехорошо так о покойном родителе. Вот и во мне его гены  часто
говорят. Но дом наш на ее женских плечах держался, ее руками выхожены мы
были. Теперь не на кого надеяться. Следующие мы уйдем... Старшие из  До-
линых... А ведь именно ты был у матери любимцем. И талант твой от нее...
Знаю, что пишешь, работаешь, рассказал бы, а то  живем  рядом,  работаем
вместе, а как неродные. И отчего так?
   Боль утраты матери, невосполнимой утраты, соединила ее детей,  и  они
исполнили ее завет - Леонид долгожданно открылся навстречу и исповедался
брату.
   Про непреодолимую пропасть одиночества с семьей: с  женой  своей,  из
светлоглазой Таньки переродившейся в угрюмую домработницу своих  родите-
лей и дочки, с единокровной дочерью Еленой Прекрасной, цинично не  приз-
нающей иных ценностей кроме валютных, с внуком, который, как и все дети,
сразу чувствует иерархию семьи, главенство богатого Хозяина  и  незначи-
тельность деда Лени.
   Николай поведал то, о чем они никогда не говорили, о чем Леонид дога-
дывался, но не мог видеть всю драматичность семейной  ситуации  Николая,
который прожил фактически жизнь под каблуком своей  благоверной,  истово
полюбил другую, а не развелся, потому что был партийным секретарем и ру-
ководителем.
   Заговорили про любовь и оба едино решили, что у матери, не то, что  у
ее мужа, никогда не было любовников, хотя один из друзей отца ей явно  и
не просто нравился.  Леонид  стыдливо  признался  в  обжигающей  вспышке
чувств к Ляле.
   Стареем, грустно улыбнулся Николай. Знал бы ты, как я  ненавижу  пар-
тийных бонз, этих всех Петуховых, к которым на поклон хожу,  потому  что
платят. А что поделаешь - стареет не только тело, рушится организм цело-
го общества и гибнут, уходят в небытие поколения живших ложными  идеала-
ми. Наших отцов, матерей. И наше тоже. Потому что мало мы чем от старших
своих отличаемся.
   Это дети от нас другие. Чужие...
   Леонид подивился и светло порадовался, что Николай един с ним в глав-
ном и напомнил брату про человека, лежащего под дулом бронетранспортера,
у которого спрашивают: "Ты кто? Свой или чужой?" И искренне сказал,  что
сомневался он в брате, как в человеке, верующим только в партию... И  не
принимающим ни православного крестика Леонида, ни креста его таланта.
   - У каждого свой крест, - ответил тогда Николай.


Глава семнадцатая




                                --===Крест===--




К Р Е С Т

Глава семнадцатая

"Вот пошел и давно идет дождь и душа моя, как стекло под дождем, в слезах
дождя - то одна из душ твоих, Господи, наполняется шумом капель, падающих с
неба, но не капли то, а мириады ушедших в прошлое душ, серых и талантливых,
низких и высоких, ставших серыми небесами, все стирается, все проходит - и
крик отчаянья, и улыбка мудрости, все бледнеет пред тобой, ВЕЧНОСТЬ.
   Даже улыбка Мадонны. Что зачатие? Связь времен. Сказано  -  непорочно
зачатие Богаматери, ждет ее царствие небесное ВЕЧНОСТИ, и потому  празд-
ником ей была не жизнь, а только Благая Весть  да  Рождество  Сына,  ос-
тальное страдание.
   Хочу непорочным стать, без греха, чтобы облегчить страдания  -  вопит
душа. Не получится, не дано без страданий быть даже Деве Святой  и  Сыну
Божьему. Истина - свойство Бога. Поиски истины - то, что принадлежит че-
ловеку. Ищете, да обрящете, а отдать другим истину постигнутую без стра-
даний невозможно. Каждый сам пройдет свой путь и только от  тебя  самого
зависит - светел ли он или темен.
   Серо и на сером, как морщины на коре деревьев, черные потеки дождя  и
видится одно - не скрывайся искренности, не бойся восторга, дай ближнему
тепла своего греховного и согрей чужого соучастием.
   И веры нет, только поиск веры есть.
   Кто сказал: из праха вышли, в прах вернемся? Не из праха я вышел,  из
женщины теплой вышел, из матери моей, из ее  влагалища,  куда  отец  мой
теплое семя свое посеял.
   И вырос я и исполнил долг свой: посадил дерево, построил дом,  вырас-
тил ребенка.
   И, слава Господу, СОЗДАЛ ДЕРЕВО стиха и  рассказа,  плодами  которого
кормятся души человеков. В созидании смысл и моего бытия и братьев  моих
по этой Земле.
   Живи же, созидай, и радуйся каждому утру, каждому дню, каждому  вече-
ру, каждой ночи. Да будет так на все оставшиеся дни пока не призовешь ты
меня, Господи."

Леонид смотрел на еще пахнущую типографской краской страницу книги. Не было бы
ее, если бы не Николай, спасибо Колянычу...
   Пришел внук, залез на колени к Леониду. Увидел:
   - Подари крестик!
   - У каждого свой крест. Будет свой и у тебя.