рт, опять легавый идет...
     Они вернулись в  тюрьму. Если не  считать  каменоломни, Эгдон мало  чем
отличался от Блекстона.
     "Парашу за дверь", часовня, одиночество...
     Впрочем,  не  прошло  и  недели, как Поль  почувствовал, что  о нем  не
забыли. Первой ласточкой был разговор со священником.
     -- Вот, принес вам книги, -- сообщил он как-то раз, впорхнув в камеру к
Полю и протягивая  ему два  новеньких  томика  в суперобложках и с ценниками
книжного магазина на Пикадилли. -- Если эти не годятся, у меня  с собой  еще
несколько на выбор, --  он показал на пачку книг в ярких переплетах, которую
неловко придерживал под  мышкой.  --  Может,  хотите  новый роман Вирд-жинии
Вулф? Позавчера вышел.
     Благодарю вас, сэр, -- ответил Поль.
     Судя по всему, в Эщоне библиотека отличалась куда большим разнообразием
и богатством, чем в Блекстоне.
     --  Могу  еще  предложить  монографию  по  истории  театра, --  добавил
священник  и подал  Полю толстый иллюстрированный  том, на вид  стоивший  не
меньше  трех  гиней.  --   Запишем,   так   уж  и  быть,  как   "пособие  по
самообразованию".
     Благодарю вас, сэр, -- повторил Поль.
     --  Когда захотите обменять книги, скажете, -- продолжал  священник. --
Кстати,  вам  разрешено написать  письмо. И  между  пробудете писать  миссис
Бест-Четвинд, не  забудьте упомянуть, что остались  довольны  библиотекой...
Миссис Бест-Четвинд преподнесла в дар нашей тюремной часовне новую кафедру с
гипсовыми  барельефами,  --  добавил  он  вне всякой связи с  предыдущим  и,
выпорхнув   из   камеры,  направился  к  Граймсу,   которому  и  всучил  том
"Самовоспитания" Смайлса, том, из коего в отдаленном прошлом неизвестный, но
бесчувственный читатель выдрал сто восемнадцать страниц.
     "Еще  неизвестно,  --   подумал  Поль,  --  как  следует  относиться  к
потрепанным бестселлерам,  но вот когда  открываешь еще  никем  не  читанную
книжку,   возникает    удивительное   ощущение...   Зачем   это   священнику
понадобилось, чтобы я написал Марго о библиотеке?" -- недоумевал он.
     В  тот  вечер за  ужином Поль ничуть не  удивился, когда увидел,  что в
подгоревшей подливке плавают угольки  --  такое случалось время от  времени.
Однако   на  ощупь  угольки   оказались   мягкими,  и  это   привело  его  в
замешательство. Тюремная кухня  часто преподносила сюрпризы, тут  жаловаться
не приходилось, но все же... Поль присмотрелся к подливке. Удивительное дело
--  она  была  чуть  розоватая  и  невероятно  густая.  Поль   осторожно  ее
попробовал. Это был паштет из гусиной печенки.
     С тех пор не проходило и дня, чтобы какой-нибудь  таинственный метеорит
в этом роде не залетел с воли в его камеру. Однажды, вернувшись в полутемную
камеру с  пустоши (свет гасили  сразу  после  захода  солнца, а окошко  было
совсем узкое), он почувствовал, что все пространство камеры  залито ароматом
цветов. На столе лежал  букет роз, тех роз, которые по зимнему  времени идут
на Бонд-стрит по три  шиллинга  за штуку.  (Вообще-то, в  Эгдоне разрешалось
держать  цветы  в  камере,  и  арестанты  отделывались  всего  лишь  строгим
выговором, если по дороге с каменоломни срывали лютик или барвинок.)
     В  другой раз тюремный врач  во  время  ежедневного обхода задержался в
камере   Поля,  проверил  его  фамилию  по  карточке,  висевшей  на   двери,
внимательно посмотрел на него и сказал:
     Будете принимать укрепительное.
     Не сказав  более  ни слова, он  удалился, а на следующий день  в камере
появилась большая аптекарская бутыль.
     -- По два стакана после еды, -- изрек надзиратель. -- Пей на здоровье.
     Поль так и не понял, как на этот раз отнесся к нему надзиратель, но пил
он, действительно, "на здоровье" -- в бутыли был херес.
     В другой  раз  в  соседней  камере разразился  грандиозный скандал:  ее
обитателю, взломщику-рецидивисту,  по оплошности  выдали порцию черной икры,
предназначенную для  Поля. Арестанта утихомирили, сунув ему порядочный кусок
сала, но дежурный надзиратель все беспокоился, как  бы обиженный взломщик не
нажаловался начальнику тюрьмы.
     --  Я не скандалист  какой, --  рассуждал взломщик, когда он как-то раз
остался  с Полем  с глазу на  глаз  в  каменоломне. --  Но обращение ты  мне
подавай  уважительное.  Посмотрел  бы  ты на  ту  черную кашу,  что они  мне
подсунули! Глядеть -- и то тошно. И это в день,  когда положено сало! Разуй,
парень, глаза, я тебе дело  говорю. Ты ведь у нас новичок. А то они  и  тебе
всучат эту пакость. Не ешь, погоди. Придержи ее до прихода начальства. Нет у
них такого права -- нас черной кашей кормить. Это и дураку ясно.
     Затем пришло письмо от Марго, не сказать чтобы очень длинное.
     "Дорогой Поль!" --  говорилось в нем. -- Мне  очень трудно тебе писать,
потому что я вообще  не  знаю,  как писать письма, а  тут  еще  эти  ужасные
полицейские  будут  его  читать и вычеркнут все, что  им  не понравится, а я
понятия  не  имею,  что  им  нравится. Мы с Питером вернулись  в Королевский
Четверг.  На Корфу  было чудесно, но  нам не давал покоя тамошний доктор  --
англичанин и страшный зануда. Дом мне  разонравился. Буду его перестраивать.
Что ты  на  это скажешь?  Питер теперь граф -- ты слышал? -- и довольно мил,
хотя завоображал; вот уж  чего не ждала от Питера! Я, если можно, как-нибудь
в свободное время заеду с тобой повидаться: после смерти Бобби П. у меня дел
невпроворот.  Надеюсь,  книжек,  еды  и  всего  прочего  у тебя  достаточно.
Интересно,  вычеркнут  они  эту фразу или  нет?  Целую,  Марго.  Дорогой!  В
Нью-Маркете  я  встретила  леди Периметр,  и она со  мной  не поздоровалась.
Представляешь? Бедняга Контроверс сказал, что, если я не буду себя вести как
подобает,  общество  подвергнет  меня остракизму. Правда  очаровательно?  Я,
может быть, ошибаюсь, но, по-моему, молодой Трампингтон в меня влюбился. Как
быть?"
     И вот Марго явилась собственной персоной.
     Они увиделись впервые с того июньского утра, когда она отправила Поля в
Марсель  на помощь перетрусившим девицам... Свидание  происходило  в  особой
комнате для посетителей. За столом  друг  против друга сидели  Марго и Поль,
между ними -- надзиратель.
     -- Руки на стол, -- сказал надзиратель.
     --  В  "гоп-доп" сыграем?  -- вяло пошутила  Марго, и ее безукоризненно
наманикюренные ручки появились на столе, рядом с перчатками и сумочкой.
     Только тут Поль заметил, как загрубели его неуклюжие ладони. Минуту оба
молчали.
     -- Я, наверно, ужасно выгляжу? -- спросил наконец Поль. -- Я ведь давно
не гляделся в зеркало.
     --  Ну,  может, самую  малость  mal soign 1, дорогой.  Тебе,
наверно, не разрешают бриться?
     --  Обсуждать   тюремный  режим  запрещается.  Заключенным  разрешается
сообщать  посетителям  о состоянии своего  здоровья, но жалобы  и  замечания
касательно распорядка не допускаются ни под каким видом.
     --  Боже  мой!  --  ахнула  Марго.  --  Как  же  нам  быть?  О  чем  же
разговаривать? Я, наверно, зря приехала. Ты не рад, милый?
     -- Коли хотите говорить на  личные темы, не обращайте на меня внимания,
леди, -- добродушно молвил надзиратель. -- Я здесь для того, чтобы заговоров
не допускать.  Если что и услышу, дальше меня не пойдет,  а слышу я столько,
что  дай  бог  всякому. С женщинами  вообще  морока: то ревут, то в обмороки
падают,  то  в истерику пускаются.  С одной, --  со смаком  прибавил он,  --
падучая приключилась.
     -- То  же,  видимо, ожидает и  меня, -- вздохнула Марго.  -- Мне  здесь
что-то не по себе. Поль, да скажи же хоть слово, умоляю тебя?
     -- Как там Аластер? -- спросил Поль
     --  О, очень  мил! Днюет и ночует в Королевском Четверге.  Он мне очень
нравится.
     Снова молчание.
     -- Знаешь, -- сказала наконец Марго. -- Очень это странно: жила я, жила
и  вдруг поняла, что меня больше не считают порядочной женщиной. Я ведь тебе
писала: леди  Периметр  со  мной  не  здоровается. Она-то,  конечно,  просто
вздорная старуха, но в последнее время это не единственный такой случай. Как
тебе это нравится?
     1 Неухожен (фр.).
     -- Не все ли тебе равно? -- ответил Поль. -- В конце концов, все они --
зануды.
     -- Конечно, зануды, но мне неприятно, что это они меня бросили. Мне все
равно,  но  все-таки обидно,  особенно  за  Питера.  Тут ведь  не  одна леди
Периметр, а и леди Вагонсборо,  и Фанни Простотакк, и Сперты -- словом, все.
Какая жалость, что все это  началось, как раз когда до Питера дошло наконец,
что он -- граф... Это внушит ему всякие неправильные мысли, как ты находишь?
     -- Что новенького в Южной Америке? -- резко перебил ее Поль.
     -- Поль, не будь злюкой! -- прошептала Марго. -- Ты бы этого не сказал,
если бы знал, каково мне.
     -- Извини, Марго. Но я действительно хочу знать, как там дела.
     -- Дело мы сворачиваем. Нам  мешает одна швейцарская фирма.  Но, говоря
словами Контроверса, к остракизму это никакого отношения не имеет. По-моему,
я просто старею.
     -- Чушь! Всем этим мымрам за восемьдесят, а тебе еще до этого далеко.
     -- Я так и знала, что ты не поймешь, -- ответила Марго и умолкла.
     -- Еще десять минут, -- сообщил надзиратель.
     Все получилось не так, как мы хотели... -- сказала Марго.
     Они поговорили  о том, где бывает Марго и что читает  Поль. Потом Марго
сказала:
     -- Поль, я пошла. Я больше не могу этого выдержать.
     -- Спасибо тебе, что пришла, -- ответил Поль.
     -- Я приняла одно важное решение, -- проговорила Марго. -- Только  что.
Я выхожу замуж за Контроверса. Как это ни грустно, но выхожу.
     -- Это из-за того, что я так кошмарно выгляжу? -- спросил Поль.
     -- Нет,  просто так получается. Из-за  того, что  ты сказал, тоже, но в
другом смысле, Поль. Я не могу поступить иначе. Понимаешь, милый? Это и тебе
поможет. Только ты не думай, что это из-за тебя одного. Просто так уж вышло.
Милый, милый, до чего же трудно это объяснить!
     -- Если желаете поцеловаться на прощанье, --  вмешался тюремщик,  -- то
тем, которые неженатые, это, вообще, не положено... Ну, да уж для вас сделаю
исключение!..
     О, черт! -- сказала Марго и, не оглядываясь, вышла вон.
     Поль  вернулся  в  камеру.  Его  ждал  ужин  --  пирог  с  голубями,  в
крахмальной салфетке. Но Полю  было не до  еды:  ему было больно оттого, что
ему нисколечко не больно от всей этой истории.

        "Глава 5"
     СМЕРТНЫЙ ЧАС ПИТОМЦА ЗАКРЫТОЙ ШКОЛЫ
     Дня через два Поль свиделся с Граймсом в каменоломне. Когда надзиратель
отошел, Граймс сказал:
     -- Старина, я больше не могу. Мне здесь худо.
     --  От этого никуда не уйдешь, -- ответил Поль. -- По-моему, тут вполне
терпимо -- не хуже, чем в Лланабе.
     -- Но  не  для Граймса! -- воскликнул Граймс. -- Он  изнывает в неволе,
как жаворонок. Тебе-то все едино: ты любитель почитать, поразмышлять  и тому
подобное. А я человек иного склада. Люблю выпить, поразвлечься, перекинуться
словечком-другим с приятелями.  Я  человек  общительный. Каторга меня заела.
Тошнит  меня  от здешнего священника. Он  вваливается  ко  мне  без спроса и
допытывается, "не  забыл  ли  я Господа". Конечно, забыл! Так ему и отвечаю.
Все могу  снести, старина,  кроме  неволи. Это сломало меня  в  Лланабе, это
допечет меня и  здесь, если я сам о себе не позабочусь. Граймсу пора улетать
в теплые страны.
     -- Отсюда невозможно сбежать, -- сказал Поль.
     -- Ничего, вот дождемся тумана...
     По  счастью, туман  появился  уже на следующий день.  Внезапно, как это
водится на Эгдонской пустоши, на землю опустилась густая  беспросветная мгла
и окутала арестантов и всю каменоломню.
     -- Стройся! -- скомандовал дежурный надзиратель. --  Шабаш  и  стройся!
Эй,  ты,  кретин!  --  крикнул  он Граймсу, зацепившемуся за провод полевого
телефона. -- Если порвешь связь, завтра поговоришь с начальником.
     --  Посторожи лошадь, -- сказал  другой надзиратель и протянул  Граймсу
поводья.
     Надзиратель  наклонился   подобрать  кандалы,  в   которые   заковывали
заключенных, чтобы довести их до дому. Граймсу никак не удавалось управиться
с лошадью, которая переступала с ноги на ногу и тянула его в сторону.
     Тебе даже лошадь доверить нельзя! -- заворчал надзиратель.
     Но  тут  Граймс ловко поймал ногой  стремя,  вскочил в седло и поскакал
через пустошь.
     Назад! -- проревел надзиратель. -- Стрелять буду!
     Он приложился к винтовке и пальнул в туман.
     -- Никуда не  денется, -- хмыкнул он.  --  Отсюда надолго  не  сбежишь.
Получит, дурачье такое, одиночку и диету номер один.
     Это  происшествие никого  не  всполошило, даже  когда  выяснилось,  что
телефонная связь прервана.
     --  На что  ему  надеяться!  --  говорил  надзиратель.  -- Такое  часто
случается. Бросит кайло и деру. Но куда убежишь в  полосатой куртке, да  еще
без  гроша в кармане!  Сегодня  же  вечером  сообщим  о  нем всем  окрестным
фермерам. Отсидится где-нибудь пару дней, а потом, с голодухи, вернется. Или
в деревне его сцапают. Нервы сдали -- вот и сбежал.
     Вечером вернулась  лошадь.  Граймса  не  было. Разослали  патрульных  с
овчарками;  известили  всех фермеров,  живших на пустоши,  и  взбудораженные
жители  заперлись  на все  замки, категорически запретив  детям  выходить на
улицу;  перекрыли дороги и,  к великому  огорчению законопослушных  граждан,
обыскивали все автомобили. Граймса не было... Арестанты хихикали и бились об
заклад  насчет того, на  какой  день  сцапают  беглеца,  но  дни  проходили,
проигравшие расплачивались хлебными пайками, а Граймса и след простыл.
     Через неделю  священник  прочел  по  Граймсу  заупокойную,  а начальник
тюрьмы вычеркнул его из списка  заключенных и известил  министра  внутренних
дел, его честь сэра Хамфри Контроверса, что Граймс умер.
     -- Его конец был ужасен, -- поделился священник с Полем.
     -- Тело нашли?
     -- Нет, в том-то весь и ужас. Овчарки дошли по следу до Эгдонской топи.
Там  след обрывался. Пастух, который знает тропинку через трясину, нашел его
шапку на кочке  в самом опасном месте. Сомнений нет -- он погиб мученической
смертью.
     Бедный Граймс! -- вздохнул Поль. -- А ведь учился в Харроу...
     Но вечером, обдумывая всю эту историю за ужином и глотая устриц одну за
другой,  Поль вдруг понял,  что Граймс  жив. Умер  лорд Тангенс, умер мистер
Прендергаст  --  придет время, умрет и Поль Пеннифезер, но  Граймс, внезапно
осознал  Поль,  Граймс  принадлежит  к лику  бессмертных.  Он  -- воплощение
жизненной  силы.  Приговоренный к  казни во Фландрии, он объявился в Уэльсе;
утонув в Уэльсе, он возродился в Южной Америке; поглощенный при таинственных
обстоятельствах эгдонской  топью, он  когда-нибудь возникнет на новом месте,
отрясая  с  ног своих могильный  прах.  Да! В далекой  Аркадии  он вместе  с
наядами водил вакхические  хороводы, наигрывал на легендарной свирели,  сидя
на  берегу канувшего  в небытие  ручья,  и обучал наивных сатиров  искусству
любви. Он вышел невредимым, нетронутым  чудовищными проклятиями оскорбленных
богов, вышел целым и невредимым из исторических сражений, из огня, из медных
труб, из разверзающихся пропастей, из мора и чумы. Как часовой Помпеи, стоял
он  на  страже, и  скалы рушились над его  головой. Как  покрытая  нефтяными
разводами лодка, которая пересекла Ла-Манш, встречал он грудью волны Потопа.
Незримый носился он над водою, когда тьма объяла ее.
     -- Я все  думаю, нет  ли  тут и моей вины, -- признался  священник.  --
Ужасно,  что  человека,  вверенного моему  попечению,  постиг  такой ужасный
конец. Я пытался утешить его и примирить с жизнью, но  ведь  все так сложно!
Мне стольким надо дать утешение...  Несчастный! Только вообразите:  один,  в
трясине, и никто не спешит на помощь...

        "Глава 6"

        "СМЕРТНЫЙ ЧАС ПОЛЯ ПЕННИФЕЗЕРА"
     Прошло несколько дней, и Поля вызвали к начальнику тюрьмы.
     --   Мною  получено   распоряжение  министерства  внутренних  дел.   Вы
направляетесь в  частное  лечебное заведение на операцию  аппендицита. Едете
сегодня же, в гражданском платье и под охраной.
     -- Но, сэр, -- возразил Поль, -- я не  хочу никакой операции. Тем более
что аппендикс мне вырезали, когда я учился в школе, много лет назад.
     -- Вздор! -- ответил начальник.  -- У меня имеется  особое распоряжение
министра. Надзиратель, возьмите этого человека и выдайте ему одежду.
     Поля  увели. Одежду, в которой  он в свое  время предстал  перед судом,
переслали из Блекстона вместе  с ее хозяином. Надзиратель вытащил сверток из
шкафчика, развернул его и отдал Полю.
     -- Ботинки,  носки, брюки, жилет, пиджак, рубашка, воротнички, галстук,
шляпа,  --  бормотал надзиратель. --  Распишитесь  в  получении. Ценные вещи
выдаче не подлежат.
     Он вынул из карманов Поля часы, запонки, булавку для галстука, записную
книжку и прочие мелочи и запер в шкафу.
     -- Парикмахера у нас нет, -- добавил он, -- но вам разрешено побриться.
     Полчаса  спустя  Поль   вышел  из  камеры,  обретя   облик  нормального
интеллигентного человека, с каким каждый день можно встретиться в автобусе.
     -- Отвык  небось? -- заметил  надзиратель  у  ворот.  --  А  вот и твоя
охрана.
     Еще один  нормальный интеллигентный человек, с каким каждый  день можно
встретиться в автобусе, предстал перед Полем.
     Если вы готовы, -- сказал человек, -- нам пора.
     Теперь, в обычной одежде,  они,  конечно же, обращались  друг  с другом
по-человечески. В тоне охранника Полю даже послышалось уважение.
     -- Ничего не понимаю! -- говорил Поль по дороге на станцию. -- Конечно,
с начальством  не поспоришь, но тут какое-то недоразумение. Мне давным-давно
вырезали аппендикс!
     -- Ничего  вам не вырезали,  --  подмигнул ему охранник. -- И  вы лучше
потише. Шофер не в курсе.
     Для  них было забронировано купе первого класса. Когда  поезд тронулся,
охранник лукаво произнес:
     --  Ну,  теперь  не  скоро  обратно.  Как  подумаешь  о  смерти,  сразу
содрогнешься, верно? -- И снова подмигнул.
     Они   позавтракали   в   купе:   Полю   неловко   было   показаться   в
вагоне-ресторане без шляпы, остриженным "под  ноль". После завтрака выкурили
по сигаре. Потом охранник вытащил пухлое портмоне и расплатился.
     -- Чуть не забыл! --  схватился он за голову. -- Вот ваше завещание  --
подпишите на всякий случай.
     Он достал длинный голубоватый лист и  протянул  Полю. Сверху было четко
выведено: "Последняя воля и завещание Поля Пеннифезера". Далее в  документе,
с обычными юридическими  увертками, говорилось, что Поль оставляет  все свое
имущество Марго Бест-Четвинд. Внизу уже стояли подписи двух свидетелей.
     --  Чрезвычайно странно, -- сказал Поль и подмахнул  бумагу. -- Что все
это значит?
     -- Понятия не имею, -- ответил охранник.  -- Завещание мне передал один
молодой человек.
     -- Какой еще молодой человек?
     --  А я почем  знаю! -- пожал плечами охранник. -- Тот, который обделал
все это дело.  Молодцы,  составили завещание! Не  ровен час, что случится во
время операции. У  меня тетка померла,  когда  ей удаляли камень из почки, а
завещания-то и не было. Вот и вышел конфуз -- она  с мужем жила невенчанная.
А  с  виду крепкая была -- ей бы жить да жить.  Но вы, мистер Пеннифезер, не
волнуйтесь. Все идет согласно распоряжениям.
     -- Вы хоть знаете, куда мы едем?
     Охранник молча вынул из кармана карточку, на которой было напечатано:
     "Клифф  Плейс,   роскошный   частный   санаторий.  Первоклассный  уход.
Электрические  и тепловые процедуры  под врачебным  наблюдением. Владелец --
Огастес Фейган, доктор медицины".
     -- Одобрено министерством внутренних  дел, -- сообщил охранник. --  Так
что жаловаться не приходится.
     К вечеру  они были  на месте.  Их  ждал лимузин, чтобы отвезти  в Клифф
Плейс.
     -- Мои обязанности  на этом кончаются, -- сказал  охранник.  --  Теперь
вами займется врач.
     Как и все начинания доктора Фейган