ська.
     Сгниет  --  не  найдут,  илом  занесет  али  в  реку  унесет--  добавил
карманник.

        ""КАТОРГА""
     Не  всякий поверит,  что в центре  столицы, рядом с  блестящей роскошью
миллионных домов, есть такие трущобы, от одного воздуха и обстановки которых
люди, посещавшие их, падали в обморок.
     Одну из подобных трущоб Москвы я  часто посещал в продолжение последних
шести лет.
     Это -- трактир на Хитровом рынке, известный под названием "Каторга".
     Трущобный  люд,  населяющий  Хитров рынок, метко скрестил  трактиры  на
рынке.  Один  из них назван "Пересыльный", как намек на пересыльную  тюрьму,
другой "Сибирь",  третий "Каторга". "Пересыльный"  почище, и  публика  в нем
поприличнее,  "Сибирь"  грязнее  и  посещается нищими и мелкими воришками, а
"Каторга" нечто еще более ужасное.
     Самый Хитров рынок с его ночлежными домами служит притоном всевозможных
воров, зачастую бежавших из Сибири.
     Полицейские протоколы за  много лет могут подтвердить, что  большинство
беглых из Сибири в Москве арестовываются именно на Хитровом рынке.
     Арестант бежит  из Сибири с одной целью  -- чтобы  увидеть  родину.  Но
родины у него нет. Он отверже-кец общества.  Все отступились от него,  кроме
таких  же-как он, обитателей трущоб,  которые  посмотрят  на него,  "варнака
Сибирского, генерала Забугрянского", как на героя.
     Они, отверженцы,-- его родные, Хитров рынок Для него родина.
     При прощаньях арестантов в пересыльной тюрьме"
     оавляющихся в  Сибирь  в каторжные  работы без  емка,  оставшиеся здесь
говорят:
     Прощай, бог даст увидимся в "Каторге".
     . Постараемся! --отвечают сибиряки, и перед гла-
     ами их рисуется Хитров рынок и трактир "Каторга".
     J/[ в Сибири при встрече с беглыми  арестанты-москвичи повторяют  то же
заветное слово...
     Был  сырой,  осенний  вечер, когда я  в  последний  раз отворил  низкую
грязную  дверь "Каторги";  мне  навстречу  пахнул  столб  белого пара, смеси
махорки, сизухи и прелой тряпки.
     Гомон стоял  невообразимый. Неясные  фигуры, брань, лихие песни,  звуки
гармоники  и  кларнета, бурленье  пьяных, стук  стеклянной  посуды, крики  о
помощи... Все это смешивалось  в общий хаос,  каждый звук раздавался сам  по
себе, и ни на одном из них нельзя было остановить своего внимания...
     С чем бы сравнить эту картину?!
     Нет!  Видимое  мной  не  похоже  на  жилище  людей,  шумно  празднующих
какое-нибудь торжество... Нет, это не то... Не похоже оно и на берлогу диких
зверей, отчаянно дерущихся между собой за кровавую добычу... Опять не то...
     Может быть, читатели, вы слыхали от старых нянек сказку о  Лысой  горе,
куда слетаются ведьмы, оборотни, нетопыри, совы, упыри, черти всех возрастов
и  состоянии  справлять адский карнавал?  Что-то напоминающее этот сказочный
карнавал  я и увидел  здесь. На  полу  лежал  босой старик с раскровавленяым
лицом. Он  лежал на спине и судорожно подергивался... 1-130 рта шла кровавая
пена...
     А  как раз над его головой, откинувшись  на  спинку самодельного стула,
под звуки квартета и гармоники ставной солдат в опорках ревет дикую песню:
     Ка-да я был слабодна-ай мальчик...
     Головой с бутылкой водки к двумя  стаканами перегнул  через лежавшего и
побежал дальше...
     прошел в середину залы и сел у единственного пустого столика.
     Все те же типы, те же лица, что и прежде Лаврова  я знаю давно.  Он сын
священника, семинарист, совершенно спившийся с кругу и ставший безвозвратным
завсегдатаем  "Каторги" и  ночлежных  притонов.  За  все  посещения  мною  в
продолжение многих лет "Каторги" я никогда не видал Лаврова трезвым... Это--
здоровенный двадцатипятилетний малый,  с громадной,  всклокоченной  головой,
вечно босой, с совершенно  одичавшим, животным лицом. Кроме водки, он ничего
не  признает, и только страшно сильная  натура выносит  такую  беспросыпную,
голодную жизнь...
     К  нашему столу  подошла одна из "теток", баба  лет тридцати, и, назвав
меня "кавалером", попросила угостить "папиросочкой". Вскоре  за ней подсел и
мужик, справлявшийся  у Лаврова  обо мне и успокоившийся окончательно, когда
после Лаврова один из половых, знавших меня, объяснил ему, что я не сыщик.
     Уж извините, очень приятно быть знакомыми-с, а  мы было в вас ошиблись,
думали, "легаш",-- протянулон мне руку, без приглашения садясь за стол.
     Водочки дозвольте,  а  мы вам песенку  сыграем.  Вы у нас  и так  гостя
спугнули,-- указывая на место, где сидел плечистый брюнет, сказал песенник.
     Я дал два двугривенных, и песенники грянули "Капказскую".
     В дверях  главной  залы  появился новый  субъект,  красивый,  щегольски
одетый мужчина средних лет, с  ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На
руках его  горели дорогие  бриллиантовые перстни,  а  из-под темной  визитки
сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
     То был хозяин заведения,  теперь почетный гражданин и кавалер, казначей
одного благотворительного общества, а ранее--буфетчик в трактире  на  том же
Хитровом рынке теперь умершего Марка Афанасьева.
     Хозяин самодовольно взглянул на  плоды  рук  своих,  на гудевшую пьяную
ватагу,  мановением  руки  приказал  убрать  все  еще лежавшего и хрипевшего
старика и сел за "хозяйский" стол у буфета за чай...
     "Каторга"  не   обратила   никакого  внимания   на  хозяина   и  гудела
по-прежнему...
     В  углу  барышник снимал  сапоги  с  загулявшего  маете-го  окруженного
"тетками",  и  торговался, тщательно нотиривая голеиищи и  стараясь отодрать
подошву.
     ТрИ  рубля,  хошь умри!--топая  босой ногой  погрязному полу,  упирался
мастеровой. ^
     Шесть гривень хошь,-- получай! -- в десятый раз
     овторяли оба, и каждый  раз барышник тыкал в лицо сапогами мастеровому,
показывая,  будто  "подметки-то отопрели,  оголтелый  черт! Три  рубли, пра,
черт!"
     Отопрели! Сам ты, рыжая швабра, отопрел! Нет,ты кажи, где отопрели? Это
дом, а не сапоги, дом...
     Карраул, убили! --заглушили слова  торгующихсядикие крики во весь пласт
рухнувшей на грязный пол "тетки", которую кулаком хватил по лицу за какое-то
слово невпопад ее возлюбленный.
     Это за любовь-то мою, окаянный... за любовь-то МО...
     Караул, убили! -- еще громче завопила она,  получив  новый удар сапогом
по лицу, на этот раз от мальчишки-полового.
     Знай наших,  не  умирай  скорча! --кто-то с хохотом  сострил по  поводу
плюхи...
     Я расплатился и пошел к выходу.
     Несколько лет тому назад здесь при мне  так же  поступили с  княжной. Я
вступился за нее, но,  выручая  ее,  сам едва остался  цел  только благодаря
тому, что княжну били у самого выхода да со мной был кастет и силач товарищ,
с которым мы  отделались от дравшихся  на площади, где завсегдатаи "Каторги"
боялись очень шуметь,  не желая привлекать постороннюю публику, а пожалуй, и
городового.
     л  вышел  на площадь. Красными  точками  сквозь  туман  мерцали  фонари
двух-трех  запоздавших торговок съестными  припасами. В нескольких  шагах от
двери ваялся в грязи  человек,  тот самый, которого  "убрали"  по  мановению
хозяйской  руки с пола трактира... Тихо было площади, только сквозь  кой-где
разбитые  окна  "кое где слышался гомон, покрывавшийся то октарова, оравшего
"многую лету", то визгом пьяных "теток":
     Пьем и водку, пьем и ром,
     Завтра по миру пойдем...

        "ПОСЛЕДНИЙ УДАР"
     (Очерк из жизни биллиардных)
     Он  вошел в биллиардную. При его появлении  начался шепот, взгляды всех
обратились к нему.
     --  Василий   Яковлевич,  Василий   Яковлевич...  капитан   пришел!  --
послышалось в разных углах.
     А он стоял  у дверей,  прямой и стройный,  высоко подняв  свою, с седой
львиною гривой,  голову, и  смотрел  на играющих.  На его болезненно-бледном
лице  появлялась  порою  улыбка.  Глаза  его  из   глубоких  орбит  смотрели
бесстрастно,  и  изменялась  лишь  линия  мертвенно-бледных   губ,  покрытых
длинными седыми усами.
     Капитан --своего рода знаменитость в мире биллиардных игроков.
     Игра  его  была  поистине  изумительна.  Он  играл  не по-маркерски, не
по-шулерски, а блестящим вольным ударом.
     Много лет существовал он одною игрой, но  с каждым годом ему труднее  и
труднее приходилось  добывать рубли концом  кия, потому  что его игру узнали
всюду  и брали с  него  так  много вперед, что  только  нужда заставляла его
менять свой блестящий "капитанский" удар на иезуитские штуки.
     В  биллиардных  посетителям  даются  разные прозвища, которые настолько
входят в употребление, что собственные имена забываются. Так, одного прозвал
"Енотовые штаны" за то, что  он когда-то явился в махровых брюках. Брюк этих
он и не носил  уж после того много  лет, но прозвание так и осталось за ним;
другого  почему-то  окрестили  "Утопленником",  третьего  --  "Подрядчиком",
пятого -- "Кузнецом" и т. п.
     Василия же Яковлевича звали  капитаном, потому что он на самом деле был
капитан в отставке -- Василий Яковлевич Казаков.
     В юности,  не кончив курса  гимназии,  он поступил  в пехотный  полк, в
юнкера.  Началась разгульная казарменная жизнь, с  ее ленью, с ее монотонным
шаганьем "справа  по одному",  с  ее  "нап-пле-чо!" и  "шай, нак-кра-ул!"  и
пьянством  при  каждом удобном  случае.  А  на пьянство  его  отец, почтовый
чиновник какого-то уездного городка, присылал рублей по десяти  в месяц, а в
праздники, получивши мзду с обывателей, и по четвертному билету.
     "Юнкерация"  жила в казармах, на  отдельных  нарах,  в ящиках  которых,
предназначенных  для  белья  и  солдатских  вещей, можно было  найти  пустые
полуштофы,  да  и то  при  благосостоянии  юнкерских  карманов,  а в  минуту
безденежья  "посуда"  пропивалась, равно как и  трехфунтовый хлебный паек за
месяц  вперед,  и юнкера  хлебали  щи  с "ушком"  вместо  хлеба. Батальонный
остряк, унтер-офицер  Орлякин, обедая  со своим взводом, бывало,  откладывал
свой хлеб, левой рукой брался за ухо,  а  правой держал ложку  и, хлебая щи,
говорил: "По-юнкерски, с ушком".
     У юнкеров была одна заветная вещь, никогда не пропивавшаяся: это гитара
Казакова, великого виртуоза по этой части.
     Под звуки ее юнкера пели хором песни и плясали в минуту разгула. Гитара
сделала Казакова первым биллиардным игроком.
     Переход от первого инструмента ко второму совершился  случайно. Казаков
прославился игрой на гитаре по всему городу, а  любители, купцы и чиновники,
таскали его на вечеринки и угощали в трактирах.
     Казаков  стал  бывать  в  биллиардных, шутя  сыграл партию с кем-то  из
приятелей, а через год уже обыгрывал всех маркеров в городе.
     Дорого,  однако,  Казакову  стоило  выучиться.  Много  раз  приходилось
обедать  с "ушком" вместо  хлеба, еще  больше  сидеть  в темном корпусе  под
арестом за опоздание на ученье...
     Его произвели в офицеры, дали роту, но он не оставлял игры.
     Слава  о нем, как о  первом игроке, достигла столиц, а  вскоре он и сам
сделался профессиональным игроком.
     Опоздав на какой-то важный смотр, где присутствие  его было необходимо,
Казаков, по предложению высшего начальства, до которого стали доходить слухи
о нем как о биллиардной шулере, должен был выйти в отставку.
     Ему некуда было больше идти, как в биллиардную. И пошла жизнь игрока.
     То  в  кармане  сотни рублей,  то  на  другой день капитан пьет  чай  у
маркеров и раздобывается "трешницей".
     Когда своих денег  не было  подолгу, находились  антрепренеры, водившие
Казакова по биллиардным. Они давали денег на крупную, верную  игру, брали из
выигрыша себе львиную долю и давали капитану гроши "на харчи".
     Он играл в клубах, был принят  в порядочном обществе, одевался у лучших
портных, жил в хорошем отеле и... вел тесную дружбу с  маркерами и шулерами.
Они сводили ему игру.
     Шли  годы.  Слава   его,  как  игрока,  росла,  известность   его,  как
порядочного человека, падала.
     Из  клубных биллиардных  он  перебрался в  лучшие трактиры;  потом стал
завсегдатаем трактиров средней руки.
     И здесь  узнали  его.  Приходилось сводить  игру  непосильную,  себе  в
убыток.
     Капитан  после случайного крупного  выигрыша бежал из столицы  на  юг и
начал  гастролировать по  биллиардным. Лет в семь он объездил  всю Россию и,
наконец, снова появился в столице.
     Но уж не тот, что прежде: состарился.
     От прежнего джентльмена-капитана остались гордая, военная осанка, седая
роскошная шевелюра, поношенный, но прекрасно сидевший черный сюртук.
     Вот каким он явился в биллиардную бульварного трактира.
     Играли на деньги два  известные столичные игрока: тарик, подслеповатый,
лысый, и молодой маркер из соседнего трактира.
     Маркер проигрывал и горячился, старик  хладнокровно выигрывал партию за
партией и с каждым ударом жаловался на свою старость и немощь.
     Ничего, голубушки мои, господа почтенные, не
     вижу, ста-арость  пришла!  --  вздыхает старик  и  с  треском  "делает"
трудный шар.
     -- Старый черт, кроме лузы ничего не видит! -- сердится партнер.
     •-- Подрезаю красненького.
     Тридцать пять, и очень досадно!-- считаетмаркер.
     В угол.
     Не было. Никого играют, тридцать пять дожидают!
     Батюшки мои светы! Кого это я вижу, сколько лет, сколько зим, голубушка
Василий Яковлевич! Какими судьбами-с?
     На твою игру, Прохорыч, посмотреть приехал; из Нижнего теперь...
     Прохорыч, живо кончив партию,  бросил кий, и два  старика, "собратья по
оружию", жарко обнялись, а потом уселись за чай.
     Где побывал, Василий Яковлевич?
     -- Дурно кончил. Теперь из Нижнего, в больнице лежал месяца три, правая
рука сломана, сам развинтился... Все болит, Прохорыч!
     Прохорыч вздохнул и погладил бороду.
     --  Руку-то где  повредил?  --  спросил  он,  помолчавши. --В Нижнем,  с
татарином играл. Прикинулся, подлец. неумелым. Деньжат у меня а-ни-ни. Думал
--  наверно  выиграю, как и всегда, а тут вышло иначе.  Три их стало за мной,
да за партии четыре с полтиной.

     Татарин  положил кий:  дошлите,  говорит, деньги! Так  и  так,  говорю,
повремените: я, мол,  такой-то. Назвал себя. А татарин-то себя  назвал: а я,
говорит, Садык... И руки у меня опустились...
     Садык, Садычка? -- Ну, на черта, Василий Яковлевич, налетел.
     Да, Садык. Деньги, кричит, мне подавай. Маркерза партии требует. Я было
и наутек, да нет...
     Ну, что дальше, что?
     Избили, Прохорыч,  да в окно выкинули... Со второго  этажа  в окно,  на
мощеный двор... Руку сломали...
     И надо же было!.. Н-да. Полежал я в  больнице, вышел --  вот один  этот
сюртучок на мне  да  узелочек  с бельем.  Собрали  кое-что маркеры в Нижнем,
отправили по железной дороге, билет купили.  Дорогой же -- другая беда, указ
об отставке потерял -- и теперь на бродяжном положении.
     Капитан,  за  несколько  минут перед  тем  гордо  державший  по военной
привычке свою голову и стан, как-то осунулся.
     -- Ну, а игра, Василь Яковлевич, все та же? Капитан встрепенулся.
     Не знаю; из больницы вышел, еще не пробовал.  Недели две только  руку с
перевязки снял.
     Поди, похуже стала.
     А  может, отстоялась.  Когда  я долго  не играю --  лучше  игра.  Думаю
свести.
     Своди,  что же  -- на красненькую...--  Прохорыч  незаметно  сунул  под
блюдечко десятирублевку.
     Спасибо, старый друг, спасибо,-- выручаешь в тяжкую минуту.
     -- Мы старую хлеб-соль не забываем! Капитан взял кий в руки.
     --  За  капитана  держанье,   держу   за  капитана  красный  билет!  --
послышалось во всех углах. Посыпались на столы кредитки...
     Капитан гордо выпрямился.
     Его партнер,  известный  игрок Свистун,  молодой мальчик, начал партию.
Ловко, "тонким  зефиром"" его шар скользнул  по  боку  пирамидки  и вернулся
назад.
     Капитан  оперся  на  борт,  красиво согнул  свой тонкий, стройный стан,
долго  целился и  необычайно сильным  шаром  "в лоб"  первого шара  пирамиды
разбил все
     У  ары,  а  своего   красного  вернул  на   прежнее  место.   Удар  был
поразительный.
     Браво, капитан, браво! -- аплодировала, восхищаясь, биллиардная.
     Но  капитану было  не до  того. Он схватился  левой рукой  за  правую и
бледный, как мертвец, со стоном опустился на стул.
     Свистун  сделал удар --  и  не  отыгрался.  Его  шар  встал  посередине
биллиарда,  как раз под всей партией. Стоило положить одного шара и выиграть
все.
     А  капитан,   удививший  минуту  тому  назад  биллиардную  своим  былым
знаменитым "капитанским" ударом, продолжал стонать, сидя на стуле.
     Вся биллиардная столпилась около него.
     -- Рука моя... рука... Умираю... Она сломана! --стонал капитан.
     Ему дали воды. Он немного оправился и помутившимися глазами  смотрел на
окружающих.
     Играйте, играйте, ваш удар!--требовал Свистун и державшие за него.
     Пусть   другой  играет,  он  не  может,  видите,  болен!   --  говорили
противники.
     А болен, не берись! Мы тоже деньги ставили.
     Послушай, Свистун, я стою подо всей партией,разойдемся! -- посмотрев на
биллиард, промолвил капитан.
     Играйте-с!
     Капитан, бледный, с  туманным  взором,  закусив  от боли  губу, положил
правую руку за борт сюртука, встал, взял в левую руку кий и промахнулся.
     Свистун  с удара  сделал партию  и получил  деньги.  Капитан без чувств
лежал на стуле и  стонал. а.то-то, уплачивая  проигрыш, обругал его  "старым
вором, бродягой".
     его выгнали, больного, измученного, из биллиардной  и  отобрали  у него
последние деньги.  На  улице бед-родняли  Дворники  и отправили  в  приемный
по-Прошло  несколько месяцев;  о  капитане никто  ни- чего не слыхал,  и его
почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной стали достигать  слухи о
капитане будто он живет где-то в ночлежном доме и питается милостыней.
     Это было  верно:  капитан действительно жил  в  ночлежном  приюте, а по
утрам  становился на паперть вместе с нищими,  между которыми он известен за
"безрукого барина". По  вечерам  его  видали сидящим  в  биллиардных грязных
трактиров.
     Он  поседел,  осунулся,   стан  его  согнулся,  а   жалкие  лохмотья  и
ампутированная рука сделали его совсем непохожим на былого щеголя-капитана.

        "НЕУДАЧНИК"
     Вы,   батенька   мой,  зачем  пожаловали?--Этими   словами  в  прихожей
классической  гимназии  остановил   инспектор  Тыква  входившего  гимназиста
Корпелкина.
     Как, куда? В классы, Евдоким Леонидович!
     Зачем это?
     Как зачем? На переэкзаменовку!
     Поздно-с!  Вчера  совет вас исключил, переэкзаменовка вам не разрешена,
можете завтра прийти за получением бумаг...
     Как?  Почему  не  разрешена переэкзаменовка? Ведь  у  меня  только одна
двойка  и  то  из латинского...  Отчего  же Куропаткина  и  Субботина  вчера
переэкзаменовали? У них по две двойки...
     Не знаю-с, завтра получите бумаги, а сегодня можете идти.
     Корпелкин вышел. Слезы и злость душили его.
     •-- Господи, да  что же я за несчастный такой? Из-за пустой двойки... И
почему это других допустили до переэкзаменовки, а  меня нет? А я имел больше
права, у меня одна двойка... да за что же, за что!
     На другой день ему были выданы из гимназии бумаги.
     *
     Прошло  около  пяти  лет  после  этого  случая.  Корпелкин  сын  бедных
родителей, жил дома, прибиваясь кой-как дешевыми уроками, которые давали ему
руб.  лей  около  восьми  в  месяц. Первые  два года, впро. чем,  он  горячо
принялся готовиться  в  университет, хотел держать  экзамен,  причем  сильно
рассчитывал на  обещанный урок  у одного купца,  чтобы добыть необходимых на
поездку денег, но урок этот перебил его бывший товарищ по гимназии Субботин.
     Прошло  еще  три  года после этого. Университет  забылся, о продолжении
ученья и помину нет -- жить стало нечем, пришлось искать  М!еста. Эти поиски
продолжались  около года, во  время  которого предлагал дальний родственник,
исправник,   поступить  в  урядники,  но  молодой  чело