век,   претендовавший
поступить  в университет, отказался,  за что, впрочем, от родителей  получил
нагоняй.
     Наконец, по хлопотам одного  знакомого  секретаря  управления  железной
дороги, приятеля его отца,  ему  было обещано место помощника счетовода  при
управлении.
     В  назначенный  день  в  передней  управления  сидели  двое:  маленький
невзрачный  молодой человек,  с птичьей запуганной  физиономией,  и  рослый,
бородатый мужчина, с апломбом говоривший, с апломбом двигавшийся.
     --  Господа, пожалуйте к управляющему! --  заявилим  чиновник,  и через
пять минут оба стояли перед управляющим дорогою.
     --~  Господин Ловитвин,--  обратился  он  к бородатому,-- я вас назначаю
помощником счетовода, а вас,  гссподин Корпелкин, в  статистику, на тридцать
пять рублей в месяц. Прошу служить аккуратно, быть исправным!
     -- Господин управляющий, мне обещали...
     Но  управляющий   взглянул   в  лицо  Корпелкина,  как-то  презрительно
улыбнулся вместо ответа, повернулся спиной и вышел...
     Богато и весело справлял  свои  именины секретарь  Станислав  Францевич
Пульский его просторная чистенькая квартирка была  переполнена гостями.  Две
комнаты были  заняты  карточными  столами,  СТ которых "винтили" и "стучали"
чиновники посолиднее,  а  молодежь  отплясывала  в зале. Два железно-орояшых
сторожа обносили барышень фруктами и чаем.
     Станислав Францевич не жалел угощенья... Да и жалеть-то нельзя было: на
вечерах этих он лицом показывал свой  товар, трех дочерей: Клементину, Марию
и Цецилию. Старшей было двадцать два года, младшей -- восемнадцать лет.
     Веселились  все, танцевали...  Только  в углу, как  "мрачный демон, дух
изгнанья", сидел Корпелкин, не  отрывая глаз  от  Клементины, в которую  был
влюблен и уже считался женихом ее...
     А  смущал  его  армейский подпоручик, не  отходивший  от Климочки,  как
мысленно называл  ее  Корпелкин,  и танцевавший  с ней все  танцы. Она  тоже
умильно нежничала с военным и только раз, да  и  то как-то презрительно, как
показалось Корпелкину, взглянула в тот угол, где сидел страдалец.
     Клементина Станиславовна!  Позвольте вас  просить  на  тур  вальса!  --
как-то  робко  заявил  ей,  наконец,  Корпелкин, улучив минуту,  когда  она,
усталая после кадрили, сидела в углу и обмахивалась батистовым платком.
     Видите, я...-- начала было она, но подлетевший подпоручик выручил ее.
     Клементина Станиславовна, позвольте... Да. с  удовольствием,-- не  дала
договорить Кли-мочка, и новая пара закружилась по зале.
     пи слова  более не сказал  Корпелкин; пробравшись отихояьку в переднюю,
он оделся и ушел домой.
     *
     Вася, слышал? Станислав Францевич дочь  вчера сватал! -- на другой день
в конторе заявил ему товарищ Колушкин.
     Вчера?!
     Да, и шампанское  пили! Клементину  Станисла.Свсвну,  за офицера, что с
ней танцевал.
     Как? Что? За этого офицера?.. Ты не шутишь?Нет?..
     Да  вот  хоть  самого  спроси.   Что  за  шутки,  и  свадьба  в  ноябре
назначена...
     Свадьба?.. Нет, этого не может быть... что ты... нет!..
     Честное  слово! Мы приглашены на  свадьбу, уздневеста меня  и в  шафера
выбрала...
     Прошедший мимо управляющий прекратил дальнейший разговор.
     *
     Боже  мой, боже мой!.. Что  же это такое?  Что я за несчастный такой?..
Ничего-то, ничего в жизни не удается мне!.. Наконец она!.. Она, по-видимому,
интересовавшейяся  мною,  променяла меня  на  какого-то офицерика..  А  ведь
вместе росли... Еще  в гимназии  мечтали о  нашем будущем счастии... И отец,
определяя меня на службу  к себе, намекал на это... И вдруг офицер этот... А
чем я, спрашивается, хуже его?  А вот  нет, не везет... И наградой обошли...
Когда   директор  назначал  награды,  призвал  нас,  посмотрел  сначала   на
Ловитвина,  потом на меня -- и назначил ему сто  рублей,  а  мне тридцать...
Отчего  это?  Так  вот, не понравился что-то, а отчего  --сам не придумаю...
Отчего же в  самом деле? И всегдадь так...  Разве я меньше стою, чем другие?
Работаю меньше?  -- вслух рассуждал Корпелкин,  шлепая по  грязи... Он  то и
дело оступался и попадал в лужи, но незамечал ничего и рассуждал сам с собою
до тех  пор,пока не наткнулся  на  церковную ограду.  Церковь была  освещена
ярко.  У подъезда  стояли  богатые  кареты  Сквозь  раскрытые  форточки окон
неслось "Исайя ликуй".
     Пойти хоть на чужое счастье посмотреть, если свое не удается.
     В церкви была толпа, давка.
     Куда лезешь,-- остановил его околоточный.
     В церковь! -- ответил он.
     Говорят, нельзя...-- И его кто-то вытолкнул изцеркви...
     "Приидите  все несчастные  и  обрящете  здесь  покой>( написал какой-то
местный юморист-завсегда-
     ай  на почерневших дверях  погребка  красным  карандашом.  Надпись  эта
существует, полустершаяся, неразборчивая, давно,  ее  все обитатели погребка
знают наизусть.
     Погребок  этот  замечательный.  Он  стоит  в  укромном  уголке  бойкой,
оживленной ночью и днем разгульной улицы, и в него не заглядывает всевидящее
око полиции.
     В погребке особая жизнь, гармонирующая с обстановкой.
     Прямо от входа, в первой комнате, стоит буфет, сзади которого на полках
красуется коллекция вин и водок. На буфете горой поднялся бочонок и стоят на
подносе  стаканчики, так  как  погребок, вопреки  существующим  законам,  по
неисповедимой воле  судеб,  доказывающей, что  нет  правил  без  исключений,
торгует   круглые  сутки  распивочно  и  навынос...  Снаружи  все  прилично,
сравнительно  чисто.   За  буфетом  стоит  солидный,  со  степенной  бородой
буфетчик,  бесстрастно,  никогда  не  изменяя   своей  холодной  физиономии,
смотрящий на окружающее.
     Двери  то и  дело отворяются.  Вбежит извозчик,  распояшется,  достанет
пятак  и,  не говоря  ни  слова,  хлопнет  его  об  стойку. Буфетчик  ловким
движением  руки  сгребет этот пятак  в ящик, нальет  стакан  и наклонится за
прилавок. В руках его появляется  полупудовая, черная,  как  сапог, печенка,
кусочек которой  он  стукнет о прилавок  и пододвинет его  к  извозчику.  За
извозчиком ежит весь согнувшийся сапожник с колодками под мышкой.
     Опохмелите, Афанасий Афанасьевич! -- попросит н изагремит колодками  по
прилавку.
     Опять безмолвно наливается стакан водки, режется ок печенки, и сапожные
колодки исчезают за буфет
     И так с утра до утра...
     Неизменным завсегдатаем  погребка сделался и Корпелкин. С утра он сидел
в  задней  темной  комнате,  известной под  именем  "клоповника",  вместе  с
десятком оборванцев, голодных, опухших от пьянства, грязных.
     Было утро. Один за другим оборванцы наполняли "клоповник".
     Они проходили поодиночке мимо буфетчика, унижен. но  кланялись, глядя в
его  бесстрастное,  холодное лицо,  и  садились  в  "клоповник".  Затем  шли
разговоры, где бы добыть на еду, на водку.
     Петька, давай перекатим твою поддевку, может, бумажку дадут!--предлагал
босой, в одной рубахе, оборванец своему соседу в кафтане.
     Отчепись;  по  тваму,  што  ли,  дойти?..  Вылицевали  уж  меня, нечего
сказать...-- протестует Петька.
     Сейчас водочки бы, Петя... Стюденю потом на пятак... А стюдень хороший,
свежий... С хрящом, зна ешь...Ну тебя!..
     И хренку  дадут...  Хорошо...Убирайся...  Ни  за  что...  К крестной  в
воскресенье пойду...  Она  жалованье  получит...Да  мы найдем надеть-то... А
сейчас, понимаешь, стюдню.  По баночке, и стюдню...Петька, а  ты не ломайся,
это не по-товарицки...-- вмешался третий оборванец.
     Стюдень-то све-жай...
     А  Корпелкин сидел  в углу и связывал  веревкой  развалившийся  опорок,
подобрав под себя босую ногу-
     Он был погружен в свое занятие и не обращал внимания на окружающее.
     -- Ишь ты, проклятый, как его угораздило лопнуть- то... Н-да!..
     Он связал опорок и посмотрел на него.
     -- Ладно, потерпит,-- решил он.
     "А у Климочки тогда были розовые ботинки... Каблучок с  выемкой... Тоже
розовый..." -- вдруг пришло на ум Корпелкину. Он зажмурил глаза...
     "В  каких  же она  ботинках венчалась? Должно быть, в белых... Всегда в
белых венчаются. Должно быть..--
     R-помнил он,  как  его не пустили в церковь, как он в  трактир, напился
пьян, неделю без просыпу
     ПО^1 л т-тгтю Л Ы ГП ГЛ\*"Ж(ЛЬТ ^Я ГТК СИГТТЭГ" М W Я Ь1 Г\и
     И так с утра до утра...
     Неизменным  завсегдатаем  погребка сделался и  Кор.  пелкин. С утра  он
сидел в задней темной  комнате, известной под именем "клоповника", вместе  с
десятком оборванцев, голодных, опухших от пьянства, грязных.
     Было утро. Один за другим оборванцы наполняли "клоповник".
     Они проходили поодиночке мимо буфетчика, унижен.  но кланялись, глядя в
его  бесстрастное,  холодное  ли-цо,  и  садились  в  "клоповник". Затем шли
разговоры, где бы добыть на еду, на водку.
     Петька, давай перекатим твою поддевку, может, бумажку дадут!--предлагал
босой, в одной рубахе, оборванец своему соседу в кафтане.
     Отчепись;  по  тваму,  што  ли,  дойти?..  Вылицевали  уж меня,  нечего
сказать...-- протестует Петька.
     Сейчас водочки бы, Петя... Стюденю потом на пятак... А стюдень хороший,
свежий... С хрящом, зна ешь...
     Ну тебя!..
     И хренку дадут... Хорошо...
     Убирайся...  Ни  за  что...  К  крестной  в  воскресенье  пойду...  Она
жалованье получит...
     Да мы найдем надеть-то...  А  сейчас, понимаешь,  стюдню. По баночке, и
стюдню...
     Петька, а  ты  не  ломайся, это не  по-товарицки...--  вмешался  третий
оборванец.
     Стюдень-то све-жай...
     А  Корпелкин сидел  в  углу  и связывал  веревкой развалившийся опорок,
подобрав под себя босую ногу-
     Он был погружен в свое занятие и не обращал внимания на окружающее.
     -- Ишь ты, проклятый, как его угораздило лопнуть- то... Н-да!..
     Он связал опорок и посмотрел на него.
     -- Ладно, потерпит,-- решил он.
     "А у Климочки  тогда были розовые ботинки... Каблучок с выемкой... Тоже
розовый..." -- вдруг пришло на ум Корпелкину. Он зажмурил глаза...
     "В каких  же она ботинках венчалась? Должно быть,  в белых...  Всегда в
белых венчаются. Должно быть как его выгнали со службы за пьянство и как он,
опустил с себя приличное платье, стал завсегдатаем  ебка... Вот уж  с лишком
год, как он день сидит  в П а на ночь выходит  на угол улицы и протягивает Н
ку за пятаком на ночлег, если не получает его от за-лявшего в погребке гостя
или если товарищи по "клоповнику" не раздобудутся деньгами.
     Старые товарищи раза три одевали его с ног до головы, но он возвращался
в  погребок, пропивал все  и оставался, по местному  выражению, "в сменке до
седьмого колена", то есть в опорках и рваной рубахе... Раз ему  дали занятие
в  конторе  у  инженера.  Он проработал месяи,  получил  десять  рублей. Его
неудержимо влекло в погребок похвастаться перед товарищами по  "клоповнику",
что он на месте, хорошо одет и получает жалованье.
     А, барин,  ишь  ты!  Поздравляем!  --встретили  его оборванцы, даже сам
буфетчик  руку подал и взглянул как-то странно на его костюм, будто оценивая
его. Потом Корпелкин угостил всех  на радостях водкой,  а сам долго не хотел
пить больше одной рюмки, но не вытерпел. К полуночи все его платье очутилось
за буфетом, а он сам, размахивая руками, кричал, сидя в углу:
     Н-ну их, подлецов...  Кланяться  за  свой  труд...  Не  хочу,  подлецы!
Эксплуататоры! Десять рублей в месяц...
     Ну, в трущобе я... В трущобе... А вы, франты, не в трущобе, а? Да черти
вас возьми... Холуи... Я  здесь зато сам по  себе... Я никого  не боюсь... Я
голоден -- меня накормят... Опохмелят...  У меня есть --  я  накормлю... Вот
это  по-товарищески...  А  вы...  Тьфу! Вы  только едите  ДРУГ друга... Ради
прибавки  жалованья, ради заслуг каких-то продаете других,  топите их... как
меня утопили... .за что меня;> а зачто--кричал Корпелкин, валясь на пол...
     Пьяный  он  всегда  ругался и  кричал  в том же а  трезвый ни с  кем не
говорил ни слова, а только
     Думал, как бы добыть водки, чтоб напиться и ругаться.
     --  Вчера бы  гривенник дали, на стаканчик  бы,  а  теперь и пятака  не
дадут! -- посмотрел он опять ца опорки.
     Потом опять мелькнули  в  его воображении  строи, ные  ножки  в розовых
ботинках. Он  посмотрел на един-ственный в "клоповнике" стол. Петька сидел в
одной рубахе и  наливал  в стакан из штофа водку. Перед ним стоял студень  с
хреном.
     -- Эй, барин, подходи,  твой черед,  мы уж опохмелились! -- крикнул  он
пьяным голосом Корпелкиму.
     Корпелкин подошел и взял стакан.
     -- И  стюдень хароша-ай! -- причмокивал оборванец,тыча грязной  рукой в
жидкую, бурую массу...

        "ПОТЕРЯВШИЙ ПОЧВУ"

     Подпоручик  Иванов вышел  в отставку и  с  Кавказа, где квартировал его
полк,  приехал в  один из  городов  средней  России. Еще будучи юнкером,  он
получал от своей единственной родственницы, старушки  тетки,  жившей  в этом
городе,  небольшие  суммы  денег  и  теперь,  бросив  службу  "по  служебным
недоразумениям",  приехал  к тетке, чтобы пока, до новой должности, пережить
трудное время.
     Дорогой  Иванов  скромно  мечтал о какой-нибудь  должности  на железной
дороге или в конторе, о чистенькой комнатке, о женитьбе.
     Но предположения его не сбылись. Тетка умерла несколько лет тому назад,
и он, совершенно  одинокий, очутился в чужом  городе без средств, без знания
жизни. За  короткое время  розысков Иванов потратил несколько рублей, бывших
при нем, и распродал остатки гардероба; у него осталось одно военное, сильно
поно-Шенное  пальто, и  то без погон,  которые  он не  имел  право носить  в
отставке  и  продал  барышнику  "на  выжи-У*-  Дошло  до  того,  что  хозяин
гостиницы,  где  остановился  Иванов,  без церемонии  выгнал его за неплатеж
'скольких  рублей,  и  он  вышел на улицу  полуголодный, оскорбленный...  За
неделю, даже накануне, он и не  мечтавший таком положении, в каком очутился.
он  пошел по улице  и начал  заходить из  магазина  в магазин  из  конторы в
контору, просил занятий, рассказывал обстоятельства, заставившие его  искать
работы, и всюду получал отказ то в притворно вежливой, то в бой форме.
     Так, один купец, повертев в руках  его  чистенький  указ  об  отставке,
предложил поступить в швейцары подъезду.
     -- Двери будешь отворять, калоши,  платье снимать... жалованья пять, да
чайных  с  красненькую набежит,  а к празднику и с четвертную наподают,  то.
услужить смоги!
     Иванов  счел   это   предложение   за  глумление  и  yi  сопровождаемый
насмешками.
     Заходил он под вечер на железную дорогу, в i дуктора просился, но здесь
ему прямо сказали, что особой протекции высшего начальства мест не д никому.
     Последняя надежда  лопнула, и  он  бесцельно t дил по улицам, шлепая по
лужам, образовавшимся два дня оттепели...
     --• Куда  же идти? --  поминутно  задавал  он  себе прос и  не  находил
ответа.
     Мысли, одна нелепее другой, несбыточные надды мелькали в его голове:
     "Что бы  я нашел  сейчас на улице тысячу  рублей?.. Оделся  бы щеголем,
квартирку  бы  нанял...  Кабинет, чтобы выходил  окнами на  полдень... Шторы
сделаю,  как у  командира полка, суровые, с синей  отделкой...  Непременно с
синей..." Потом  мысли его  вдруг  перескакивают:  он  в бою,  бросается  со
взводом на дымящийся редут, захватывает неприятельское знамя...
     Его поздравляет  отрядный командир; целует,  навешивает ему с  себя  на
грудь беленький крестик... Он уже ощущает крестик у себя на груди...
     -- Эй, берегись! --раздается голос извозчика и разрушает сладкие мечты.
     Иванов   вдруг  огляделся  и  почему-то   устыдился  своего   военного,
форменного пальто,-- того самого пальто, надев которое два года тому назад в
первый раз,  при  производстве,  он воображал  себя на  верху  счастья  --и с
презрением оглядывал всех "штафирок".
     А теперь ему  самому  казалось, что  все  на него  смотрят,  как на  не
годного никуда человека, потерявшего почву бездомника.
     Он при каждом случайно  остановившемся  на нем взгляде прохожего как-то
терялся и отворачивался в сторону...
     Оборванный рабочий, несший мешок щепок, своим  взглядом также сконфузил
Иванова.
     "Отчего это этот оборванец идет гордо, не стыдится, а мне стыдно своего
пальто, еще очень приличного?"--задавал себе вопрос Иванов.
     "Оттого, что у меня нет почвы,  оттого,  что рабочий, если его спросят,
чем  он занимается, ответит: "Работаю", а если его спросят, где он живет, он
назовет свой угол... Вот отчего..." -- думал Иванов и шел вперед без цели...
     Он  еще  больше  ослаб,  утратил  последнюю  энергию.  Зимняя  оттепель
способствовала этому, а голодный желудок усиливал нравственное страдание. Он
в сотый раз  ощупывал свои пустые карманы, лазил за подкладку пальто, мечтая
разыскать завалившуюся, может быть,  монету.  Наконец, снял  ремень, которым
был подпоясан, и продал его за семь копеек в съестной лавке.
     Он вспомнил, что  при въезде в город видел ряд постоялых  дворов. Пятак
он  оставил в кармане для уплаты за  ночлег, а за две копейки купил мерзлого
хлеба и, спрятав в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это  подкрепило
силы.  Проходя мимо часового магазина, он взглянул в окно.  Большие  стенные
часы показывали семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел в
биллиардную.  Комната  была  полна  народом.  Шла  крупная интересная  игра.
Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
     Иванов, игравший когда-то сам, увлекся,  и, сидя около печки, пригрелся
и забыл обо всем...
     Однако   игра  кончилась.  Кукушка  выскочила  из  часов  и  прохрипела
одиннадцать раз.
     Боясь  опоздать  на  ночлег,  Иванов с трудом  расстался с теплым углом
светлой, веселой комнаты и вышел на улицу.
     Подмерзло.  Крупными хлопьями,  напоминавшими куски  ваты, валил  снег,
густым пологом спускаясь на улицу и ослепляя глаза.
     Иванов  долго шел, спрашивал прохожих и, наконец  добрался, окоченев от
холода, до окраины. Вопотя одного из  постоялых дворов  были не  заперты. Он
во-шел в кухню.
     Переночевать  бы у  вас,-- обратился  он к дворни- ку, аппетитно евшему
жирные щи с крошеной солониной
     С лошадью?--спросил дворник.
     У меня лошади нет... я один...
     Один? Без лошадей не пускаем... Мы уж учены...обкрадывали...
     Рядом ступай, там и жуликов пускают! -- послышался голос с полатей... И
еще новый голос энергичноприбавил:
     Гони его к лешему, Федот, по шее его!..-- Иванов вышел.
     Из теплой избы, с запахом горячих щей, он опять очутился на улице.
     Он  постоял на  улице, посмотрел, цел  ли  пятак в  кармане,  подошел к
соседним воротам и долго прислушивался. Было тихо, только слышалось фырканье
лошадей и изредка удар копыт о полозья саней.
     Он начал стучаться и стучал долго.
     Кто тут? -- отозвались наконец со двора.
     Пустите переночевать!

     Двор  полон, лошади негде поставить! Дверь отворилась.  На пороге стоял
дворник.
     Я. заплачу... Вот пять копеек...
     -- Уходи, пока ребра целы, жулье... Ишь, ворище, барабанит, будто домой
пришел!
     Дверь с треском захлопнулась.
     Измученный,  голодный, оскорбленный,  Иванов  скорее упал, чем  сел  на
занесенную снегом лавочку у  ворот. В голове шумело, ноги коченели, руки  не
попадали в рукава...  Он  сидел. Глаза невольно  начали слипать-ся... Иванов
сознавал, что  ему  надо идти, но  не в силах был подняться...  Он понемногу
замирал...
     Удар часового  колокола вывел его на момент из  забытья... Бьют часы...
Он считает: один... два... три., четыре... пять.
     Звуки    все   учащаются   Он   считает    двенадцать,    тринадцать...
четырнадцать... двадцать... Все чаще и  чаще бьют удары колокола... Пожарный
набат...  Зарево передним.. Вот он около пожара.. Пылает  трехэтажный дом...
Пламя длинными языками вырывается из окон третьего этажа...
     Вдруг  в одном  окне  показывается  стройная  женская  фигура в голубом
платье...