времени и почему он тут сидит.  Он закрыл глаза, но цветы точно так
же  горели  перед  ним,  как  и  наяву.  Такие же чудеса случались с ним в
детстве от голода.  Идти домой  обедать  после  школы  не  хотелось.  Мать
приходила с работы поздно вечером, и надо было самому возиться с вонючей и
вечно коптящей  керосинкой,  а  потом  есть  жидкий  суп  с  разварившейся
капустой. Он целый день - сначала один, а потом появлялись друзья - шлялся
в парке,  где в ту пору всегда размещался елочный базар,  играла музыка  и
было  несколько укатанных ледяных горок.  Бегая за кем-нибудь или забирясь
на гору,  Иван вдруг чувствовал,  что в голове начинает  шуметь,  закрывал
глаз,  но все вокруг - елка, палатки и гирлянды разноцветных лампочек - не
исчезало,  а сверкало,  искрилось еще ярче,  явственней, только звуки были
глуше и доносились откуда-то издалека.
     С усилием вырвавшись из оцепенения,  он поднялся и  двинулся  дальше,
опять продираясь сквозь чащобу, перелезая через завалы, отдыхая на редких,
сплошь покрытых грибами полянах.  "Нарежу,  когда пойду назад", - решил он
про  грибы.  И тут же перед ним открылось болото - ровное поле с огромными
кочками и бесчисленными бочагами, наполненными коричневой жижей, огромное,
как  море,  только  на  горизонте впереди темнели островки деревьев.  Было
такое ощущение,  что здесь кончается земля, как то пространство, где можно
существовать   человеку,   можно   жить,  строить  -  а  дальше  хаос  или
бессмысленная вечная неподвижность.
     Невдалеке прямо из  воды торчало огромное высохшее и  сбросившее кору
дерево.  Его  ствол  и  ветви были  отполированы ветром и  дождями.  Ивану
подумалось,  что он  впервые вышел не только на край земли,  но и  на край
своей жизни.  Впервые он  не  думал о  том,  что его ждет завтра или через
месяц,  ибо все,  что занимало его существование,  показалось ему внезапно
недостойным того, чтобы помнить здесь о нем и продлевать его в будущее.
     Какая-то  птица,  спрятавшись в  кустах,  заныла  навзрыд,  жалобно и
протяжно.  И  полированное дерево  вдруг  шевельнуло своими ростопыренными
руками,  будто  приглашая Ивана подойти.  Он  невольно отшатнулся от  края
болота.  "Как же,  подойду я  к  тебе,  здесь только шаг сделаешь -  и  до
свиданья".  Тут же  он остро почувствовал никогда ранее не переживаемое им
ощущение себя,  себя всего полностью,  каждую клеточку своего тела, каждый
мускул,  куждую мысль  и  воспоминание,  когда-нибудь проносившиеся в  его
голове, - все было тут, сейчас, в это мгновение.
     Все собралось в единый импульс,  и он ясно ощущает, что живет, дышит,
что сам видит и это не охватываемое взглядом болото,  и лес позади,  видит
каждый дрожащий на ветру листок и всех живых тварей вокруг, спрятавшихся в
болоте и  в лесной чащобе и смотревших на него мириадами глаз,  испуганных
или   любопытных.   Иван  почувствовал  ту   тяжелую,   почти  неподвижную
мысль-думу,  которой пронизано все пространство вокруг. Она подавляла его,
пригибала к земле,  от нее каменело все внутри и в то же время наполнялось
плотной обнадеживающей уверенностью.  От  этого  необычного,  тревожного и
одновременно счастливого состояния у  него закружилась голова,  захотелось
присесть, но вокруг было сыро, и он решил пойти назад, тем более, что явно
собирался дождь, небо потемнело, стало сумрачно и неприятно вокруг.
     Чуть правее того места,  где  он  вышел к  болоту,  в  лес  врезалась
широкая лощина.  Он двинулся по ней.  Дунул ветер,  деревья слева и справа
тревожно зашумели,  и тут он краем глаза увидел, что сплошная серо-зеленая
масса слева -  это вовсе не деревья,  а  огромный всадник на лошади тяжело
скачет рядом,  пытаясь обогнать его и заглянуть в глаза, а он с замирающим
сердцем  отворачивается,  смотрит  вправо,  но  и  там  что-то  шевелится,
вытягивается,  скручивается и  то  ли  приветливо,  то  ли угрожающе машет
крыльями.   И  хотя  было  совсем  не  страшно  -  достаточно  внимательно
вглядеться и увидишь,  что ничего там нет,  -  Иван все же вглядываться не
решился и  побежал.  Бежал до тех пор,  пока не кончилась лощина,  пока не
оказался в приветливой и надежной темноте леса.
     Он  увидел тропинку и  быстро пошел  по  ней,  отгоняя всплывшую было
мысль о  грибах.  Тут его кто-то  громко спросил:  "А  ты  помнишь,  как в
детстве тебе пришла мысль о смерти,  и ты долго лежал и плакал от страха в
темноте?" Иван остановился,  как вкопанный, но потом понял, что это он сам
себя спрашивает,  но его внутренний голос звучит громко и со стороны,  как
будто чужой говорит.
     - Да,  помню,  -  ответил он вслух,  -  и все время буду помнить.  "А
помнишь,  как  потом пошел дождь,  глухо барабаня по  крыше,  как он  тебя
уговаривал,  обнадеживал  и  обещал  что-то,  и  ты,  успокоенный наконец,
уснул?" На этот раз Иван ничего не ответил и только ускорил шаг.
     Уже совсем смеркалось,  когда он подошел к  калитке.  Степа сидела на
лавочке и как будто ждала его.
     - Слушай,  парень,  -  сказала она,  не ответив на его приветствие, -
завтра с утра ищи себе другую избу,  а лучше -  вовсе уезжай отсюда. - Она
была чем-то сильно испугана, так, что у нее дрожал голос.
     - А что случилось?
     - То, что я тебе говорила, вытянул ты-таки на себя что-то, догулялся!
     Иван в недоумении пожал плечами.
     - Ты с того пригорка сюда шел?
     Иван посмотрел, куда указывала старуха, и кивнул.
     - Я тебя сразу заметила, еще бы не заметить - за тобой от самого леса
огоньки тянулись, только вот у околицы и пропали. Неужто не видел?
     - Да ну вас, - махнул Иван рукой, - я спать пойду.
     - Ты не маши,  не маши!  Неизвестно,  чем это кончится для тебя, да и
для  меня  тоже.  Так  что  лучше  съезжай завтра,  очень тебя  прошу.  Не
обижайся!
     - Съеду завтра с утра,  не волнуйтесь,  -  крикнул он,  карабкаясь по
лестнице.
     "Совсем спятила старуха от одиночества,  - думал он, залезая в мешок,
- огоньки ей уже мерещатся".
     Проснулся он от голосов внизу. Степа взволнованно говорила что-то, ей
отвечал мужской голос,  потом она засмеялась,  потом вроде заплакала. Иван
поднялся и,  стараясь не  шуметь,  осторожно вылез  на  лестницу.  В  ярко
освещенной комнате у стола сидел мужчина с портрета,  моложавый,  с усами,
и,  обняв Степу,  успокаивающе гладил ее по спине.  Иван нащупал спальник,
рванул его к  себе и  стал спускаться.  Мужчина поднял глаза,  увидел его,
крадущегося к двери, и подмигнул.
     Схватив в  сенях  рюкзак,  Иван  выскочил на  улицу и  быстро пошел к
правлению,  туда,  где по утрам останавливался автобус.  Небо было закрыто
плотными облаками, и избы и сараи по обеим сторонам улицы едва угадывались
в  темноте.  Только впереди,  у  правления раскачивался на  ветру,  мигая,
тусклый фонарь.  Немного придя в себя,  Иван решил, что испугался зря, что
мужчина вовсе  не  такой  молодой,  как  сразу показалось,  а  скорее даже
старый,  старее Степы,  только похож необыкновенно на свой портрет. Тем не
менее  возвращаться было  неудобно,  придется  остаток  ночи  провести  на
скамейке у  остановки.  Иван шел и думал теперь о том,  какой одномерной и
плоской жизнью чаще всего живут люди,  не задумываясь о  том,  как глубоко
нужно заглянуть в  себя и сколько душевных сил приложить,  чтобы появилась
надежда на то,  что мы не исчезнем бесследно в этом мире, что бы с нами ни
случилось.

__________________________________________________________________________

          Губин В. Д.
          Г 93.  Кругом пришельцы: Сборник фантастических рассказов. - М.:
     Изд-во РУДН, 1992. - 152 с., ил.
          ISBN 5-209-00516-X
          Основная тема  рассказов  -  попытка  глазами   героев   увидеть
     фантастическое,   необычное   в  повседневной  жизни.  Книга  поможет
     читателю в  формировании  самобытного  мышления,  в  выходе  из  оков
     привычных  представлений и стереотипов.  Является как бы своеобразной
     литературной иллюстрацией к  научным  трудам  автора  -  философа  по
     профессии,  продолжающего  и  в  опубликованных,  и в новых рассказах
     традиции романтической фантастики в духе Р. Брэдбери, Р. Шекли и др.
          Для широкого круга читателей.
          ИБ ј 782
     Художникї                С. Ю. Гїаївїрїиїлїоївїа
     Редакторї                Л. Г. Тїяїгїлїоївїа
     Художественный редакторї Е. А. Иїоїнїоївїа
     Корректорыї              Е. В. Кїоїлїчїиїнїа, Е. Е. Мїиїтїиїнїа

__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.03.2002
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/




                         Валерий Дмитриевич ГУБИН

                                 ПАМЯТНИК

                          Фантастический рассказ


     - Опять  мой  агрегат  барахлит,  -  Спиридонов в  сердцах стукнул по
ящику.  Тот  задребезжал,  выпустил струю пара,  и  еще  одна капля черной
жидкости упала в кружку.  Кофеварка была гордостью Спиридонова. Он собирал
ее из железного лома целый год,  после того как нашел дерево, чьи зерна по
виду были очень похожи на кофе.  И по запаху тоже. Но работала она плохо -
редкий  день   удавалось  сварить  достаточное  количество.   Трудно  было
отрегулировать  подачу  пара,   часто  он   выходил  совсем  не  туда,   в
какую-нибудь новую трещину.
     - Ты  все  же  постарайся  отладить,  -  сказал  наблюдавший  за  его
манипуляциями Калнынь,  -  такой день,  а  мы  без кофе.  Как-то ведь надо
отметить, не липучку же снова глотать.
     Уже  много лет  назад они научились выделять из  растения с  толстыми
мясистыми стеблями,  похожего на столетник, сладкий тягучий сок. Но сейчас
хотелось именно кофе -  крепкого, густого, после которого колотится сердце
и чувствуется, что жизнь продолжается.
     Сегодня исполняется ровно тридцать лет со дня их неудачной посадки, в
результате  которой  ракета  превратилась  в  груду  лома,  а  они,  чудом
спасшиеся,  -  в  пожизненных пленников этой затерянной в глубинах космоса
планеты.  Тридцать лет,  в течение которых быстро таяла надежда на помощь,
на то, что кто-нибудь в этом столетии снова сюда заглянет.
     Планета оказалась необычайно привлекательной.  Мягкий  ровный климат,
полное отсутствие крупных хищников, множество съедобных плодов и растений.
Из  обломков ракеты соорудили четыре хижины,  сносную мебель,  даже легкие
металлические копья для  охоты.  Уцелел,  правда,  один бластер с  большим
количеством зарядов к  нему,  но  им  никогда не пользовались,  берегли на
всякий случай.
     За   несколько   первых   лет   они   обследовали  -   километров  на
сорок-пятьдесят -  всю  территорию вокруг.  На  востоке  лежал  бескрайний
океан,  на западе - труднопроходимый лес. А на юг и север тянулась равнина
с  редкими перелесками,  прозрачными речками и небольшими возвышенностями.
Здесь и стоял их лагерь,  здесь они охотились,  путешествовали, здесь же -
недалеко от лагеря -  первые три года рыли огромную, в виде креста, канаву
- опознавательный знак их стоянки, который можно было заметить с высоты.
     Вначале,  теплыми  вечерами,  собирались вместе,  говорили  о  Земле,
вспоминали друзей и  родственников,  потом,  когда темнело,  рассматривали
крупные,   незнакомые  звезды.   И  казалось,  что  положение  не  так  уж
безнадежно,  что они рано или поздно вырвутся отсюда и вернутся домой.  Но
потом,  ночью,  они стонали во  сне,  плакали,  даже вскакивали в  ужасе и
бежали друг к другу,  ища утешения и поддержки.  Однако,  чем дальше,  тем
реже случались подобные взрывы, прошлое отодвигалось, затягивалось туманом
времени, былые надежды и страхи все более представлялись им смешными, и со
временем они  свыклись с  тем,  что  вся  их  жизнь,  большая часть жизни,
пройдет здесь и здесь же окончится,  под вечно голубым небом, среди бурной
растительности этой мягкой плодородной земли. Канаву почти засыпало, и она
заросла так, что, даже стоя рядом, с трудом можно было разглядеть следы их
титанической работы.
     Все  свободные от  добывания пищи  часы  они  отдавали любимому делу:
Спиридонов писал  очередной философский трактат,  Калнынь и  Павлов часами
ожесточенно спорили над  шахматной доской,  создавая математический аналог
"эвристического шахматного анализатора",  а Кирабаев ничего не хотел знать
кроме поэзии,  и  его  стихи -  удивительный синтез средневековой арабской
лирики и европейского символизма - вызывали неизменное восхищение.
     Так  прошло  десять  лет,   потом  еще  десять,   появились  болезни,
накапливалась усталость.  И  интерес к  прежней работе начал падать.  Они,
наконец, пришли к мысли, что все их творчество - лишь попытка искусственно
продлить прошлую  жизнь,  попытка  вымученная и  нелепая на  этой  далекой
планете.  Нужен был новый смысл,  который помог бы им просто и естественно
жить  здесь,  и  друзья  стали  пристальнее  всматриваться в  то,  что  их
окружало,  -  деревья,  растения - вслушиваться в шум ветра и голоса птиц.
Они,  сами того не сознавая,  пытались обнаружить следы того,  что здешняя
природа не  просто терпит их,  но  что она их  приняла,  и  они постепенно
становятся необходимой частью ее существования.
     И  вот  однажды появилось эхо.  Спиридонов,  обжегшись паром,  громко
вскрикнул,  и через несколько секунд этот крик прозвучал снова - сначала с
одной стороны поляны,  потом с  другой,  уже  глуше.  Друзья переглянулись
удивленно и  замерли.  Через минуту крик опять повторился,  только уже  не
такой пронзительный и раздраженный, скорее даже уже не крик, а звук трубы,
его воспроизводящий,  -  мелодичный и яркий.  Он снова прозвучал еще через
минуту,  затем еще и еще,  и каждый раз все дольше и все музыкальнее.  Они
начали петь, кричать, стучать палками по железу и были буквально затоплены
какофонией звуков, которые эхо возвращало к ним со всех сторон. Потом этот
шум как-то  упорядочился и  стал походить на музыку,  словно кто-то собрал
все  звуки,  обработал,  пригладил  и  попытался  найти  в  них  гармонию,
насколько это было возможно.
     - Вы слышите,  она учится разговаривать,  - уверял Калнынь, - природа
ведь - большой ребенок. До нас ей говорить было не с кем, и она молчала. А
теперь пытается и подражает.
     Иногда среди ночи их будил голос, громко распевающий песню, - слов не
уловить,  мелодия немного странная,  -  но  голос,  если  вслушаться,  был
кирабаевский,  его интонации,  Кирабаев часто напевал за работой.  Так они
лежали 10 -  15 минут без сна, потом кто-нибудь не выдерживал, высовывался
из хижины и кричал:
     - Прекратить!
     - Прекратить,  прекратить, прекратить... - сразу обрадованно трещало,
булькало, свистело со всех сторон, и тотчас складывалась мелодия со словом
"прекратить". Под нее они и засыпали.
     Потом что-то  случилось с  атмосферой.  Временами вся ее  толща вдруг
становилась мощным  увеличительным стеклом,  и  они  видели то,  что  было
скрыто  далеко  за   горизонтом.   Прямо   перед  лагерем  возникал  океан
необыкновенной синей воды  или  вставал густой непроглядный лес  с  такими
высокими деревьями, что приходилось запрокидывать голову. А иногда картины
совсем непонятные - заснеженные скалы, пустыня с огромными барханами.
     - И  стало  видно  далеко-далеко,   во  все  концы  света,  -  обычно
комментировал каждое новое явление Спиридонов,  содрогаясь в  душе от этих
странных видений.
     Однажды  они  услышали  грозный  ракетный  рев,  выскочили и  увидели
корабль,  идущий на посадку,  потом раздался взрыв, оторвался искореженный
стабилизатор,   сам  корабль  вновь  подбросило  вверх,   и  он  исчез  за
горизонтом.   Все  это  происходило  в   десяти  метрах  от  них,   но  не
чувствовалось ни ударной волны, ни опаляющего жара.
     - Это  она  нам показывает нашу катастрофу,  -  догадался Калнынь.  -
Что-то на поверхности взорвалось от пламени двигателей.
     - Видимо,   так,   -  согласился  Спиридонов,  -  интересно  было  бы
посмотреть на это место.
     Еще  несколько раз  они видели себя -  как копают канаву,  как ставят
свои  хижины,  как  Павлов  собирает из  ракетного хлама  свою  знаменитую
"платформу-велосипед",   на   которой  они   совершали  путешествия,   или
конструирует  солнечные  батареи  к  кофеварке.  Павлова  показывали  чаще
других,  видимо,  он  сильно  интересовал своими  произведениями.  Он  был
замечательным механиком,  способным из  ничего  создать полезную вещь.  Но
иногда они могли часами наблюдать,  как Павлов, огромный, в десяток метров
высотой,  задумчиво сидит  на  пне,  а  глаза у  него  грустные -  вот-вот
заплачет.
     - Не было этого,  -  горячился в таких случаях оригинал,  - не было у
меня никогда такого печального лица. Фантазируют, искажают реальность!
     И вот однажды,  несколько месяцев назад,  они услышали далекий мощный
гул, доносившийся с запада из-за леса.
     - Ракета, - вскочил Павлов, - это же корабль идет на посадку!
     - Брось,  -  махнул рукой Калнынь, - опять наша хозяйка балуется. Это
же наш корабль. Двигатели наши - я слышу.
     - А вдруг это все-таки настоящий?
     - Я рассчитал,  -  повернулся к нему Кирабаев,  -  что теоретически в
этот сектор корабль может зайти раз в двести лет.
     - А я все-таки пойду.
     - Куда?  Если это не  фокусы нашей благодетельницы,  то  до источника
звука километров сто, не меньше.
     - Ну и что! За две недели обернусь.
     - Сходи,  проветрись, - разрешил Спиридонов, - только помни, что тебе
не сорок, и даже не пятьдесят лет. Мы будем волноваться.
     Уже много лет никто из них не отходил далеко от лагеря - силы не те -
и  только Павлов время от  времени все  еще  совершал походы,  будто искал
что-то,  иногда пропадая на  два-три дня.  Возвращался усталый,  с  черным
лицом и никогда ничего не рассказывал.
     Павлов ушел,  взяв с собой бластер и все заряды. Друзья смотрели, как
он идет,  опираясь на палку,  старый и совсем седой,  долго смотрели, пока
его маленькая фигурка не скрылась за холмом.
     Как  только  стемнело,  они  разожгли  огромный  костер  и  всю  ночь
поддерживали его,  молча сидели, глядя в огонь, и каждый думал: а что если
и  правда это настоящий корабль,  и  их жизнь второй раз круто повернется?
Никакой радости по этому поводу они не испытывали, скорее тревога начинала
понемногу просыпаться в  их  душах.  Что им  делать на Земле -  они теперь
музейные экспонаты,  которых  будут  показывать экскурсантам:  "Космонавты
прошлого века!  Живая легенда!" Их друзья -  кто живы -  наверное, большие
начальники.  Их девушки уже вышли на пенсию.  А  рев и  грохот городов?  А
прокопченная насквозь атмосфера?
     Утром они увидели огромного,  до  небес,  Павлова.  Он  шел медленно,
тяжело дыша, приближаясь к встающему на горизонте лесу.
     - Толя, держись! Мы тебя видим! - закричал Спиридонов.
     - Толя,  толя,  толя,  толя,  -  запело все вокруг, засвистел ветер в
кустарнике и засуетились потревоженные птицы.  Образ помутнел,  съежился и
медленно растаял.
     Через неделю они  снова услышали грохот -  сильные глухие взрывы один
за другим в течение нескольких часов доносились с той же стороны.
     - Это  наш  корабль взрывается,  мы  еще много раз будем это слышать.
Нашей малышке понравился звук,  вот она и развлекается и нас развлекает, -
объяснил Калнынь,  но друзья видели по его лицу, что он сам не очень в это
верит.
     Наступил  юбилейный  день.   Аппарат  удалось  наконец  наладить,  но
Спиридонов никак  не  мог  отделаться от  вяжущего  чувства  беспокойства.
Что-то произошло в их мире, что-то изменилось, а он не мог понять - что.
     Все собрались за столом.  Кирабаев взял кружку с дымящимся напитком и
попросил слова:
     - Сегодяшний день,  - сказал он, - похож на все другие, так же как он
будет похож и на те, которые нам осталось прожить. Но