духе, переставшем быть опорой, теряя с рамы последние перья, нелепо изломанный, глухо
ударился о поверхность моря. Плавать он не умел  - сразу погрузился в воду. Его жалобный,
словно у большой раненой чайки, крик подобно занозе застрял в ушах отца.
У Дедала пресеклось дыхание. Тело сделалось непослушным и тяжелым, стало деревенеть, и
он испугался, что рухнет за сыном. Если бы он мог, он бы закричал или застонал, но ни крик, ни
стон нельзя было выдавить из одеревеневшей гортани. Он не мог ничем помочь. И не мог
снизиться: это означало бы еще одну бессмысленную гибель. Неужели, о боги, его настигла кара
за ту, давнюю вину? Неужели он платит собственным сыном за гибель талантливого племянника
Тала?!
     На слабой ряби виноцветного моря плавала только горстка мелких пестрых перышек... Так
вот какова она  - цена за горький путь познания и свободы!
"Сынок... сынок...  - мучительно и беспомощно взывал Дедал, делая широкие печальные
круги над местом гибели мальчика.  - Ну почему ты не внял моим советам? Почему?! Вот вечная
проблема отцов и детей... Если бы можно было вложить в них свой выстраданный опыт! Но нет...
Каждое поколение рождалось и будет рождаться вновь и вновь для повторения своих собственных
ошибок. А ведь сыновья становятся крылатыми за наш, отцовский счет... Ах, сынок, сынок... Горе
мне, горе!"

     Дедал благополучно дотянул до берега. И там, в полном одиночестве, проклял тот день и
час, когда в его мозгу зародилась сумасшедшая идея побега с Крита воздушным путем. Это был
путь богов, и этот путь всегда оказывался преждевременным для человека.
Он изломал и сжег свои крылья на пастушьем костре, и плакал от горького вонючего дыма,
наблюдая, как трещат и плавятся в огне пестрые перья...

     Дедал жил еще долго и счастливо. У людей странная память: давнее его преступление
     - убийство Тала  - прочно забылось, но все помнили и прославляли нелепую смерть Икара.
Глупые восторженные художники изображали на черно-красных вазах, как он, Дедал, привязывает
юноше крылья, похожие на лебединые. Дедал только усмехался в бороду, начавшую седеть  - и не
поправлял невежественных художников. Этим неучам все равно бесполезно объяснять, что
подъемная сила таких крыльев мала для человеческого тела...
Дедал, повторяю, долго и счастливо жил в Сицилии, у царя Кокала. Он изобрел топор и
бурав, принимал щедрые подношения современников, но никогда больше не возвращался к
своему великому и печальному, летучему изобретению  - дельтаплану...


        "КОРРИДА"

     Бык был белым.
     Вероятно, кому-нибудь, особенно в такой жаркий полдень, он мог показаться огромной
кучей сливочного мороженого. Однако, Эгина сознавала, что это не так...
Он медленно топтался у выхода на арену древнего каменного амфитеатра, огражденную
сделанными по специальному заказу стальными решетками. Под его тяжелыми копытами хрустел
свеженасыпанный песок с побережья - тоже белый, с почти неуловимым розовым оттенком за
счет обломков мелких ракушек. Влажный и хорошо укатанный песок. Когда Эгина шла по нему,
под подошвами ее сандалий с золочеными ремешками, завязанными высоко над щиколотками,
похрустывали нежные раковинки.
     Бык был белым, за исключением большого пятна на мощной груди, которое казалось
сероватым, словно бы у него под короткой шеей была подвязана мокрая салфетка. А вот его рога -
острые, длиною фута в полтора каждый, разведенные в стороны, тщательно отполированные и
выкрашенные, сияли пронзительным ярко-алым цветом.
Цветом крови.
     Двое ассистентов (или - служителей?) в полном вооружении древнегреческих гоплитов, в
высоких шлемах с гребнями из крашеных в разные цвета конских волос сквозь прутья решетки
покалывали быка меж грандиозных ребер своими копьями, понуждая его выйти на середину
арены.
     Эгина - маленький, невольно съежившийся от страха комочек плоти с задних скамей
амфитеатра, расположенного на склоне холма, казалась хрупкой белой бабочкой, случайно
опустившейся в центре круга, очерченного прочной решеткой.
Но задние, полуразрушенные и изъеденные солеными ветрами, а главное - временем,
каменные скамьи оставались пустыми. В расщелинах между рядами росла жесткая упорная буро-
зеленая трава. Всего несколько десятков ярко одетых мужчин и женщин сидели в первых рядах
театра, а ведь каких-нибудь два с половиной тысячелетия назад, в четвертом или пятом веках до
нашей эры он вмещал на своих представлениях до десяти тысяч зрителей. Вернее сказать -
мужчин, ибо зрителями древнегреческих трагедий могли быть только мужчины, а женщинам -
под угрозой смерти! - было запрещено посещение подобных зрелищ. Даже на этом острове-
государстве, небольшом клочке земли вдали от метрополии. И вот теперь - женщина стояла на
древней сцене, превращенной в арену!

     Бык, в последний раз глухо взревев от боли, тяжело переступая копытами, двинулся к ней,
склонив массивную голову с огромными красными рогами. Цвета крови. Ничего не скажешь - на
фоне белого песка это зрелище выглядело весьма эффектно!
Зрители зааплодировали.
     Порыв ветра с моря вздернул на Эгине коротенькую девичью тунику и показал зрителям, что
под нею - только ничем не защищенное тело. В правой руке девушка неумело сжимала почти
бесполезную игрушку - бронзовый клинок с двусторонним лезвием длиной не более восьми
дюймов.
     Белый бык вдруг всхрапнул, яростно копнул землю задними копытами и так же,
набычившись, то-есть, с нагнутым лбом и выставленными рогами - бросил свою тушу на
девушку. Быстро и неожиданно, словно каменная глыба, выпущенная из катапульты.
Эгина чисто инстинктивно отпрянула назад, запнулась и упала на спину. Бык с разгона
перескочил через нее. Мужчины и женщины в передних рядах оживленно засмеялись.
Бык, звякнув рогами по стальной решетке ограждения, развернул свою тушу и начал
принюхиваться, ударяя хвостом по бокам. Девушка вскочила, чтобы не быть растоптанной
огромными копытами. Она вытянула вперед руку с клинком, словно умоляя животное пощадить
ее и не приближаться.
     Бык изменил тактику нападения. Он кидался вперед и тут же отскакивал. Впрочем, быть
может, ему мешал солнечный блик, игравший на полированном металле клинка, потому что он
встряхивал головой, словно бы солнечный зайчик попадал ему в зрачки.
Тем не менее он постепенно, шаг за шагом, теснил и теснил девушку, которая отступала под
его натиском - и наконец, почти обессиленная, коснулась спиной створки металлических ворот,
выпустивших быка на арену. Она закрыла глаза. Бык сделал последний бросок...
Большинство женщин, целуясь и рожая, закрывают глаза. И в минуту смертельной опасности
     - тоже. Но по чистой случайности красные широко расставленные рога уперлись в металлическую
пластину створок, и тело девушки, как в капкане, оказалось зажатым чуть выше колен между их
разведенными концами.
     Зрители повскакивали с мест и завопили от восторга, размахивая руками и азартно хлопая
друг друга по спинам.
     Несколько мгновений бык и Эгина оставались неподвижными. Она чувствовала пер-
вобытную мощь его черепа, невольно замечала мокрые от пота завитки шерсти на его загривке,
слышала его шумное дыхание из низко склоненных ноздрей, а воздух, вырывавшийся из них,
словно из компрессора, буквально обжигал ее голые ноги...

     Эгина училась на историческом факультете Афинского университета и считалась
перспективной студенткой. Она читала, конечно, о древнеминойских играх со священными
быками, но никогда не могла бы предположить, что нынче, в середине XXI века, может оказаться
их невольной участницей. Ее похитили ночью из комнатки, которую она снимала в тихом зеленом
пригороде близ Пирея. И как она оказалась здесь, на этой арене, она совершенно не помнила и не
понимала.
     Зато она прекрасно помнила из древних хроник, что положение, в котором она очутилась,
предусматривалось жрецами и называлось "знаком Зевса". И случай, когда бык не мог убить, а
жертва не могла освободиться, по спортивной терминологии древнего мира считался ничейным
результатом, и жертва - в знак несомненной милости богов - освобождалась при общем
одобрении зрителей.
     Но ее не освободили...
Ассистенты в доспехах древнегреческих гоплитов, видимо, получили какой-то тайный знак,
     - и ее безвольное тело вытянули из-под бычьих рогов вверх, ободрав кожу, а потом швырнули на
арену уже с противоположной от ворот стороны.
Бык повел ноздрями и кинулся к ней. Тогда девушка, уже почти ничего не соображая,
кинулась бежать вдоль решетки. Она почти завершила круг, когда бык нагнал ее и ударил в спину.
Раздался хруст ломающихся костей, и красный конец чудовищного рога высунулся наружу между
грудей девушки, пропоров белую тунику...
     Бык несколько раз мотнул головой, пытаясь стряхнуть безжизненное тело с рога. Наконец,
ему это удалось. Теперь не только рога, но и бычья голова отливала ярким алым цветом.
Трагедия закончилась.
     Гоплиты открыли створки стальных ворот, и быка загнали сквозь них в большой автофургон
на низких колесах.
     Труп девушки подхватил подмышки третий служитель, уже снявший шлем с прорезями для
глаз, и поволок по арене, оставляя за собой узкую алую дорожку.
Мужчины и женщины не торопились расходиться, весело переговариваясь и обсуждая
подробности сыгранной пьесы. Женщинам-зрительницам на этот раз смерть не угрожала...

     - Великолепный сценарий, Кидд! - одобрительно произнес крупный мужчина в строгом
костюме и горошиной мощного радиотелефона в правом ухе, обращаясь к невысокому человеку с
бородкой. - Поздравляю!
     - Спасибо, босс! - почтительно отозвался тот. - Я почти буквально следовал древним крито-
минойским источникам. Согласно им...
     - Ну, ну! Не увлекайся... - почти добродушно прервал его тот, кого назвали боссом, и даже
шутливо потрепал бородатого по плечу. На его крепкой волосатой руке тускло блеснули
массивные золотые часы с крупными бриллиантами вместо цифр. - Мне плевать на твои
изъеденные молью источники. Надеюсь, я хорошо плачу своему научному консультанту! - он
коротко хохотнул и спросил с любопытством: - А чем ты опоил быка, хитрожопый?
     - Ну, босс... - залепетал научный консультант, выставив вперед ладошку, словно защищаясь.
     - Пусть это будет, так сказать, моей коммерческой тайной...
     - Ладно, ладно... - миролюбиво согласился тот и без малейшего нажима в голосе
поинтересовался: - Куда вы денете труп этой красотки?
     - Все предусмотрено, босс! В самых лучших традициях древности... Вы же видели этот
пифос? - и он показал рукой немного вбок.
     - Что-что? - удивленно переспросил мужчина с золотыми часами. - Пифос? А... Этот
огромный кувшин с двумя ручками и весь в каких-то ракушках?
     - Это - балянусы... - поправил человек с бородкой. - Они нарастают на всех предметах,
долгое время находящихся в морской воде. Их еще называют "морскими желудями".
     - Короче!
     - Между прочим, этот пифос - подлинная музейная реликвия. Ему около двух с половиной
тысяч лет...
     - Да причем тут этот... как его... пифос?!
     - Мы поместим тело девушки в этот сосуд. И зальем оливковым маслом. В смеси с медом. И
запечатаем воском...
     - И бросите в море в хорошем месте... - догадался хозяин. - Забавно. Его занесет песком и
илом, - и пусть потом ученые очкарики вроде тебя разгадывают новые загадки! Ха-ха-ха!
     - А ваши... гм... гости? - осторожно спросил "научный консультант", - не расколются?
     - Мои гости? - босс сделал сильное смысловое ударение на первом слове, - нет, вряд ли.
Настоящие развлечения нынче стоят дорого, очень дорого! Мои гости не расколются. Это было бы
для них слишком большой ошибкой!
     И он, по-прежнему довольно похохатывая, прошел к кучке дожидавшихся его у своих
вертолетов и флаеров зрителей. Под его туфлями, сшитыми на заказ из хорошо выделанной
бычьей кожи, тяжело похрустывал белый прибрежный песок. В петлице его пиджака алела
некрупная местная роза.
     Цвета крови...


        "ГРАНИЦА"

        "I"

     Странный случай, о котором я хочу вам рассказать, произошел в маленьком селении одной
небольшой страны. Какой именно, спрашиваете? В общем - шибко суверенной, замысловато
независимой, очень гордой и очень, очень бедной. Я бы даже добавил - гордой не по средствам и
независимой не по разуму...
     Да не приставайте ко мне с вопросами, где она, эта самая страна находится: ткните пальцем
наугад в большую карту - и ежели вашему пальцу станет горячо, можете быть уверенными, что
попали. Я думаю - вряд ли промахнетесь: много их нынче, таких горячих точек на нашем глобусе.
Разве что молятся и ругаются там на различных языках, а в остальном - все похоже!
Селение, о котором идет речь, отличалось от других таких же селений тем только, что
находилось на самой-самой границе с другой страной, точно такой же - суверенной, бедной и
гордой.
     Стало быть, село, расположенное в плодородной межгорной долине, по всем правилам
межгосударственных отношений следовало называть приграничным.
То ли в результате некоего божественного умысла, то ли в силу исторической обу-
словленности, а скорее всего - просто из-за игры слепой случайности, но так или иначе
государственная граница между двумя соседними независимыми державами проходила по
околице села. И многие его огороды всей своей кукурузной мощью упирались в ничейную зону. А
бессловесные культуры (их еще, в отличие от культур человечества, называют бахчевыми), а
именно - кабачки и тыквы - ухитрялись даже протягивать свои хитроумные растительные
щупальца (о, я совсем не имею в виду шпионских намерений!) на святая святых пограничной зоны
     - на КСП, что в расшифровке следует понимать как Контрольно-Следовая Полоса.
Конечно, что скрывать, - такая полоса в развитых странах - это вчерашний и даже по-
завчерашний день, культурно выражаясь  - глубокий плюсквамперфектум, но я уже имел честь
сказать, что данная страна был суверенной, но бедной. И не располагала эффективными, но весьма
дорогими средствами электронного слежения и прочими достижениями современной науки. У нее
(у страны, а не у науки!) не хватало денег даже на колючую проволоку, поскольку вся она уходила
на собственные... гм... как бы это помягче, поделикатней выразиться, чтобы не вызвать крайне
нежелательных дипломатических осложнений? ...скажем так: на внутренние нужды.
Поэтому за контрольно-следовой полосой (а она еще будет играть важную роль в нашем
рассказе) наблюдал и ухаживал пограничный пост из трех солдат под началом бравого, но
ленивого сержанта. Или капрала. Или даже - синьора комманданте. В общем, как ни кинь -
командира.
     Начальник трех солдат неукоснительно носил приличествующий его рангу мундир,
перетянутый скрипучим ремнем (только, разумеется, не в жаркий полдень!), а пряжка этого
пресловутого ремня висела под обширным брюхом уже почти на других частях тела, а на шеях
всех трех солдат висели автоматы непременного заграничного образца. Но гораздо чаще, чем
автоматами, эти три солдата работали граблями, тщательно ровняя и разглаживая мягкую серую
землю вверенной их заботам и попечениям полосы, которая тянулась вдоль сельских огородов по
берегу реки до скалистых отрогов горной гряды. Горы начинали круто вздыбливаться к небу
примерно в двух верстах (а может, и милях) от села.
Местные контрабандисты, естественно, пользовались именно горными тропами, на которых
не оставалось следов, ну, а ежели и оставались... но за это они ежемесячно выплачивали
пограничникам соответствующую мзду, - просто так, для душевного спокойствия. Зато
контрольно-следовая полоса, эта охраняемая Богом и тремя солдатами полоска земли, хранила
девственную неприкосновенность, и на ней был заметен даже след трясогузки, гоняющейся за
мошкой, даже следок зеленой гусеницы, в поисках пропитания измеряющей собственным телом,
словно складным сантиметром, свой нелегкий крестный путь...
Я говорю об этой полосе так подробно, ибо полоса эта будет еще играть важную роль в моем
повествовании.

        "II"

     Незнакомый человек несколько подозрительного вида, безусловно, не пересекал контрольно-
следовой полосы. Это было очевидно, ибо с той стороны все было тихо и спокойно. Пограничная
стража не любила чужаков, не жаловала чужеземцев, косилась на странников и, как правило,
палила сразу - без предупреждения и без разбора. Бдительность есть бдительность!
Не трогали они (как я уже отмечал выше) только контрабандистов, но ни на торговца
наркотой или оружием, ни на любого другого "делового" незнакомец не походил.
Не мог он спуститься и с гор, - попросту потому, что его обувь - простые легкие сандалии с
сыромятными ремешками вокруг лодыжек никак не выдержала бы подобного путешествия. Быть
может, его и подвезла какая-то машина, но никто не слышал звука мотора.
Таким образом, никто не заметил, откуда появился чужеземец, если не считать двух-трех
куриц, меланхолично копошащихся в пыли, одной пятнистой свиньи и ребенка. Но их в силу
юридической недееспособности нельзя признать полноценными свидетелями...
Следовательно, остается признать, что незнакомец возник посредине площади внезапно, -
словно бы ниоткуда. На него обратили внимание тогда, когда он уже почти пересек эту площадь,
единственную в селе. На ней мирно соседствовали церковь и... нет-нет, уж никак не салун из
дешевых вестернов, а пожалуй, простой трактир или - если угодно побольше местного колорита -
траттория. Впрочем, - точь-в-точь такие же, как по другую сторону границы...
Площадь была немощеной, и в жару она становилась пыльной, а в дождь - грязной, и -
конечно же! - звалась она не иначе, как Площадь свободы! Ведь маленькие страны точно так же,
как и большие, очень любят громкие названия...
В описываемый нами исторический момент в смысле климатических условий стоял как раз
промежуточный период, и в привлекательной луже прямо перед входом в церковь блаженно
разлеглась уже упоминавшаяся свинья.
     Чужеземец прошествовал мимо благодушествующей свиньи (ежели, разумеется, у этого вида
животных имеется душа!), ничем не потревожив ее и не пнув ногой по всеобщей,
распространеннейшей привычке. Это обстоятельство привлекло к нему дополнительное внимание.
Свинья даже не повернула рыла и не хрюкнула: так деликатно прошелестел мимо ее пятака новый
человек. А он миновал еще нескольких куриц, что-то выклевывающих в земле, перемешанной с
сухим конским навозом, и курицы тоже не всполошились и не бросились врассыпную, как
обычно.
     Одежда пришельца выглядела весьма необычно: на нем тяжелыми складками свисал почти
до земли балахон из грубой серой ткани, похожей на крашеную мешковину, а сам балахон,
подпоясанный крученой веревкой, напоминал не то больничный халат, не то монашескую рясу с
капюшоном.
     Так что незнакомец мог оказаться как странствующим проповедником, так и беглецом из
сумасшедшего дома. Оба предположения были равно вероятны, но никто их не высказывал,
поскольку сельская площадь в знойный полдень, когда человеческая тень, скуля от жары, целиком
прячется под подошвы, была совершенно пустой. Правда, если не считать единственного ребенка,
сидевшего в теплой ямке в одной замазюканной рубашонке до пупка. Мальчонка при виде
незнакомца почему-то весело загулькал и протянул к нему обе ручонки с растопыренными
пальцами, похожими на запачканные лепестки жасмина.
Тот подхватил мальчика подмышки, высоко поднял, вежливо подождал, пока младенец с
высоты орошал его одеяние тонкой струйкой, поцеловал в лоб и снова опустил, угнездив крепким
задиком в насиженном месте.
     Малыш продолжил свое занятие, сосредоточенно пересыпая черные козьи орешки из
кулечка в ладошку и обратно.
     Прохожий же, - с непокрытой головой, кстати сказать, и это, прости господи, в полдень-то!
     - направился не в храм - отметим это особо! - а толкнул дверь в харчевню.

     Он спустился по каменным ступеням в темноватую прохладу и разглядел за стойкой хозяина.
     - Мир дому сему! - приветствовал его вошедший.
     - Эх, да какой тут мир, когда все вокруг взбесились? - не слишком дружелюбно буркнул