кое-что купить на
дорогу и уложить вещи.
     Мы, не отпуская такси,  зашли  в  городскую кассу  и взяли билеты, и  я
запомнил номера вагона и их двухместного купе, а потом отвез ее домой.
     --  Мы попрощаемся здесь,  -- сказала она, когда  мы вышли из  машины и
остановились у ее подъезда.
     Мы поцеловались.  Это  был торопливый  поцелуй на глазах  у  водителя и
прохожих.
     --Я тебя всегда буду помнить -- сказала она.
     -- Я тоже  буду тебя  помнить. Я не прощаюсь сейчас с тобой. До встречи
вечером на вокзале,
     -- Не  надо,  -- сказала она.  --  Не приходи меня провожать. Я не хочу
этого.
     Это меня удивило, но потом мне  пришла  в  голову  мысль,  что ей будет
неприятно, если я  увижу,  как будут поднимать и вталкивать в  дверь  вагона
кресло с ее матерью. Я не стал настаивать.
     -- Может быть, нужна моя помощь в чем-нибудь?
     -- Нет. Я бы сказала. Поцелуй меня и уходи.
     -- Я буду с нетерпением ждать твоего приезда, -- сказал я.  -- Позвони,
как только приедешь.
     -- Хорошо, -- что-то в выражении ее лица показалось мне странным, и это
не давало мне  покоя. Странным и непонятным. Я думал над  этим  в машине всю
дорогу до института,  но так  ничего определенного  и не решил, потому,  что
никак  не  мог  согласиться  с собой  в  невозможном, в  том,  что при  моих
послед-них  словах  она посмотрела  на меня  с выражением на лице и в глазах
явственного  любопытства,  и, что было бы  невыносимым  совсем,  если бы все
обстояло  так,  как  мне  показалось,  с оттенком  насмешливого недоверия  и
горечи.
     Первой,  кого  я встретил в коридоре,  была Седа, секретарша Директора.
Длинноногое, милое и привлекательное создание -- она поступила на эту работу
приблизительно   в  одно  время   со   мной.  Внутриинститутская  статистика
утверждала, что  среди  вновь поступивших молодых  сотрудников  не  было  ни
одного который не просидел бы в приемной шефа без  надобности какое-то более
или менее длительное время,  безуспешно пытаясь нала-дить с ней более тесные
контакты.  Каждый  год  она  брала  месяц  отпуска  для  того,  чтобы  сдать
вступительные экзамены  в  инсти-тут, и  каждый год возвращалась на  "работу
раньше  срока  из-за проваленного экзамена. А потом,  полтора  или  два года
назад, она взяла отпуск  на шесть месяцев,  декретный, и это уже после того,
как вышла замуж за особенно настойчивого молодого со-трудника.
     --  Ой! -- сказала она.  -- Посмотрите, пожалуйста, кто при-шел! Ужасно
рада я! . '
     --Имей  в виду, --  поздоровавшись и  разузнав все послед-ние  новости,
сказал я, -- срок моего бюллетеня  кончается толь-ко завтра, а я уже сегодня
хоть и в конце дня, но все-таки при-шел. Доведи это, соответствующим образом
прокомментировав, до  сведения шефа, это укрепит  его веру в лучшие качества
чело-вечества.
     --И зря  пришел,  --  сказала  Седа.  -- Сразу  видно,  что ты  еще  не
выздоровел. А с другой стороны, тебе идет такая блед-ность и томность.
     --Закон  жизни, --  философски сказал  я. --  В  одном про-игрываешь, в
другом выигрываешь.
     Она  шла  рядом  со  мной по направлению  к нашей  лаборато-рии  и  без
остановки   говорила   о  событиях  последней  декады,  а  я   довольно-таки
внимательно слушал, стараясь в этой шумной  бессистемной лавине  сведений не
пропустить что-нибудь, пред-ставляющее  интерес  и для делового  человека. И
вдруг  я  увидел седые  волосы:  их  было  не очень много,  несколько  седых
воло-сков. По правде говоря, они были и не очень заметны в ее пышных светлых
локонах.
     -- Сколько времени мы уже работаем вместе?
     --В этом году  лет семь будет, -- подумав,  сказала она. -- А почему ты
спросил?
     -- Просто так. Как дела дома?
     -- Хорошо, -- сказала она. -- Все в порядке.
     -- Дачу свою оборудовали?
     --Да. Надоело уже, каждую субботу и воскресенье только там и проводим.
     -- Как-нибудь приеду в гости.
     -- Не верю я тебе. Каждую весну обещаешь.
     --Приеду, приеду.
     -- А зря ты на работу раньше времени пришел. .Я на твоем месте пошла бы
домой и полежала. Очень у тебя вид болез-ненный.
     --Все понятно, -- сказал я. -- Ты, кажется, в медицинский поступала?
     _ Свинюшка ты, -- беззлобно сказала она. -- А я его еще жалею. Вот твоя
противная лаборатория, куда я отныне ногой

     не ступлю.
     --  Завтра  же придешь, --  пообещал я.  --  После  того  как  весь  ее
коллектив  явится к тебе  и объяснит тот  факт, установ-ленный в  результате
многолетних исследований, что ты самая красивая среди всех женщин страны, не
имеющих высшего обра-зования. Так сказать -- "мисс необразованная  женщина",
прости, точнее -- "мисс-- среднее образование". Теперь ты по-нимаешь, как бы
ты погорела, если  бы окончила институт и стала бы рядовым врачом?  Потеряла
бы сразу все!
     --Очень интересный факт, --  поразмыслив, сказала она  и улыбнулась. --
Приходите  все вместе  и еще раз подробно объяс-ните мне это.  Может быть, я
вас всех за это чаем угощу.'
     Все  было  в  порядке.  Показания приборов  и стабильность  прохождения
реакции  точно   соответствовали  графику,  не  было  ни   одной  неприятной
неожиданности.
     Медленно, но  неуклонно наливались  соком зрелости прекрас-ные плоды --
Результат, Успех и Признание, первый сбор кото-рых, по моим расчетам, должен
был  состояться месяцев через семь-восемь. И ребята были все на месте, и все
были искренне рады моему  приходу, что доставило мне  такое же удовольствие,
пожалуй, не меньшее, как чтение последних страниц лаборатор-ного журнала.
     И  все-таки  в   атмосфере  этой  комнаты  ощущалось  наличие   чего-то
непривычного. Ярко  светило солнце, но  ласточки поче-му-то летали низко над
самой травой,  а издали доносились еле слышные, но  отчетливые  раскаты. Все
трое  сидели  за  лаборатор-ным  столом  и   дружно   поддерживали   беседу,
стенограмма  кото-рой представила бы интерес для самого  узкорафинированного
научного  журнала, настолько  она  была лишена  слов  и понятий,  не имеющих
самого непосредственного  отношения  к нашей ра-боте. Я помолчал,  давая  им
возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
     -- Ладно, -- вздохнув, сказал я. -- Выкладывайте, в чем Дело.
     Все трое переглянулись,  но не проронили ни слова. Я с досадой подумал,
что не мешало  бы позвонить  и  сооб-щить  завхозу, что весна наступила, как
всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так
яростно отапливать здание института.  Было очень жарко, я  чувствовал, как у
меня вспотел лоб.
     -- Тимо,  сделай одолжение,  открой форточку. Как вы выдер-живаете  эту
жару? И ради бога, объясните мне, что здесь  проис-ходит? Алик, говори ты, и
поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
     -- Тимо уходит, -- сказал Алик.
     --Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
     Тимо, стоя -на табурете у окна, кивнул головой.
     -- А почему он уходит?
     --  Он говорит, --  сказал Алик, -- что ему предложили на  химкомбинате
место начальника крекинг-установки,  зарплата на  сорок рублей больше, чем у
нас.
     -- Это правда?
     Тимо вздохнул и опустился на пол.
     -- Все правильно, -- сказал я. -- Кроме суммы. Эти сорок рублей  звучат
как тридцать сребреников... А, Тимо?
     ---Зря  ты так, -- вяло  сказал Тимо. -- Ничего особенного, перехожу на
другую работу. -- Он старательно прятал от меня свои глаза.
     --  Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли.  Проводи меня  немного. Или  ты  и
разговаривать не хочешь?
     -- Да ладно, -- сказал Тимо, -- ничего особенного не проис-ходит. Ухожу
на химкомбинат. Ждал тебя...
     --Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня,  я тороп-люсь. Придется с
этим  карьеристом по  дороге  поговорить.  Мы вышли  на  улицу  и  пошли  по
направлению к рынку.
     -- Рассказывай.
     -- Да  нечего  рассказывать, --  сказал Тимо. -- Ухожу на  химкомбинат.
Ничего особенного. Хорошие условия.
     -- Вон до той будки...
     -- Что до будки? -- подозрительно спросил Тимо.
     -- Я буду терпеть эти "ничего особенного" и "химкомбинат".
     -- Не гожусь  я для этой  работы, -- объявил Тимо  еще  рань-ше, чем мы
дошли до будки. -- Я же давно над этим думаю.
     -- И это все? Тимо кивнул.
     --Индюк! -- с облегчением сказал я. -- Я-то думал! Так и сказал бы, что
из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
     Тимо даже приостановился:
     -- Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил.
А  несколько дней назад  решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там
спокойно  работать. Крекинг-установку я  знаю  хорошо...  А  институт не для
меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сем знаешь.
     -- Что я знаю?
     --  Да  ты сам сколько  раз говорил, что у  нас  в институте  на каждые
десять  человек  приходится   всего  двое,   ив  которых  мо-жет  получиться
что-нибудь  путное в смысле  науки.  Остальные все  иждивенцы. Ты думаешь, я
забыл? - Все время помню.
     -- Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
     -- Не ты. Я это решил.
     -- А ты не подумал, что можешь ошибиться?
     -- Подумал...


     .-- Ну и что?
     - Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
     -- Все это не так. Работаешь ты нормально.
     ---- Как арифмометр, --  сказал Тимо. -- Как логарифмическая линейка. А
я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
     -- Не знаю, -- сказал я сердито. -- Ничего не знаю. Легче всего на меня
все  свалить.  А  сейчас  тебе уходить нельзя. По-дожди окончания  работы, а
потом уходи куда хочешь.
     -- Нет.
     -- Что нет?
     --Ждать долго, -- объяснил  Тимо. -- И потом, какое я имею право на эту
работу? Никакого.
     Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
     --  Выбрось ты все  это  из головы,  --  сказал я.  -- У каждого бывают
сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
     -- А я не сразу.
     -- Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
     -- Ты знаешь, я раньше над этом как-то  не думал, -- сказал  Тимо. -- А
после того как женился, и особенно после того как  у нас ребенок появился, я
все  больше стал думать о себе и вообще о жизни.  И тебя часто вспоминал, ты
же  мой  самый близкий  друг.  И'  потом я  вдруг  понял, что  я и есть  тот
иждивенец, о ко-тором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень
я не хочу получать за  чужой  счет. Никто мне не  скажет этого.  Даже, может
быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иж-дивенец. И всю жизнь так. Не
хочу.
     --  Тимо,  --  я  не знал,  что ему сказать, потому  что никак не  мог-
собраться с мыслями. -- Но почему ты не  пришел ко мне, почему ты мне ничего
не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле...
     -- Надо было, -- вяло сказал Тимо. --  Все собирался. Знаешь, я  всегда
целину вспоминаю.  Как мы там хорошо с то-бой жили. Помнишь нашу  палатку? Я
все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.
     -- Так что же, ты со мной только в Актюбинске можешь Дружить ?
     -- Да нет, --  сказал Тимо. -- Дело не в Актюбинске. Что-то в нас самих
переменилось.  Больше  в  тебе, по-моему.  Слушай,  а чего  это мы на  рынок
пришли?
     --  За цветами  --  сказал- я. -- Надо купить букет  цветов, желательно
хороших роз.
     Мы их купили. Большой букет свежих пунцовых роз.
     --Ты куда это собрался?
     -- На  вокзал, -- сказал  я. -- Провожать одну приятельницу.  Тимо, дай
мне  время подумать, я тебя прошу. И ничего без меня не решай. Я тебе честно
скажу -- уходить тебе или нет. Ты мне веришь?
     -- Верю, -- сказал Тимо. -- Но я и себе верю.
     --Правильно, -- сказал я. -- Но я ведь умнее. А, Тимо?
     -- Иди к черту! -- сказал Тимо и в первый раз улыбнулся.
     -- Обещаешь?
     -- Ладно. Подожду немного.
     -- Только не устанавливай срока. Я тебе скажу. Честно. Мне
     надо подумать.
     Мы попрощались. Я  шел и думал, словно  выполнял  обещание, только  что
данное Тимо. Странно устроен человек,  странно и хрупко. Я ведь не Тимо имел
в виду, когда, говорил об "ижди-венцах науки". Честное  слово, не его.  А он
все принял на свой счет... А может быть, он прав? Так прав или нет?! Тебе ли
решать это?.. Надо  же! Даже не помню, когда  и что я ему наго-ворил. Слова.
Просто слова... А  они,  однажды сказанные, су-ществуют отдельно  от тебя  и
что-то меняют в  окружающем мире.  Просто слова.  Однажды сказанные и  давно
забытые. Мы еще поговорим, Тимо. Обещаю.
     Я спросил у дежурного  по станции, где стоит состав, отправ-ляющийся на
Трускавец.  Он сказал, что на перрон он будет подан  часа  через полтора, не
раньше, а сейчас стоит где-то в
     депо.
     Проводник первого вагона, полная женщина средних лет,
     мыла пол.
     -- Хорошее дело -- цветы, -- одобрила она и открыла мне
     дверь в третье купе. -- Вот это, что ли?
     --Да.
     Это было  удобное  двухместное купе,  в  котором  так  любят  совершать
свадебное путешествие молодожены. В  купе  было прохладно  -- так и тянуло к
дивану, хотелось прилечь и закрыть глаза. Я разложил на столике цветы в виде
немыслимо  запутан-ного пасьянса и присел на несколько минут,  только сейчас
ощу-тив  усталость  от  хождения.  Спустя некоторое  время  в купе заглянула
проводница:
     --Вы еще не ушли?
     --  Да вот думаю  еще записку  написать... --  сказал я,  чтобы  как-то
объяснить  свое пребывание  в пустом купе. Я подумал,  что и впрямь  было бы
неплохо  написать  записку,  но  мысль  о  том,   что  надо  думать  над  ее
содержанием,  показалась мне  невыноси-мой.  Да и в конце  концов  цветы  --
достаточно полнозвучный и гармоничный завершающий аккорд,  не нуждающийся ни
в ка-ких дополнительных эффектах.
     Я пошел к выходу. Протянул розу проводнице.
     -- Спасибо, -- сказала она. -- Вот и у меня праздник. Написали записку?
     -- Нет, -- сказал  я. --  К чему?  Все слова -- ложь. -- Очевидно, надо
было улыбнуться, потому что проводница посмот-рела на меня с удивлением.

     Я  шел по вечерней улице к отцу. Я позвонил, и он открыл дверь. Это был
странный и все  же приятный вечер.  Мы почти ни о чем не  говорили,  изредка
обмениваясь словами. Было до-вольно-таки поздно,  когда я собрался уйти.  Он
предложил мне остаться, и я был склонен к тому, чтобы согласиться, испытывая
в  теле  какую-то  вялость и  ломоту, но  отказался,  потому  что мне  вдруг
захотелось  очутиться  у  себя  дома.  Я  попрощался  с  ним, обещав  завтра
позвонить, и ушел. Он стоял на лестничной пло-щадке и смотрел мне вслед.

     Было  очевидно,  что ждать  такси не имеет никакого смысла.  За полчаса
моего пребывания на стоянке очередь претендентов на услуги этого удобнейшего
вида  городского  транспорта  умень-шилась   настолько   незначительно,  что
простейший  расчет предус-матривал появление моей машины  в лучшем случае на
рассвете. Самое  правильное было  бы уйти,  но сама мысль о ходьбе,  даже до
троллейбусной  остановки,  казалась мне  невыносимой.  Каж-дый раз,  завидев
приближающийся  зеленый  огонек,  лидеры  очереди  бросались к  машине,  но,
услышав  немыслимый  марш-рут,  предлагаемый  закончившим  смену  водителем,
понуро  отхо-дили  на  исходные позиции. За  все  время  подъехали всего три
машины, водители которых в этой ситуации произвели впечатле-ние безрассудных
великодушных  чудаков,  по  непонятным  при-чинам разрешивших  сесть  в свою
машину каким-то посторонним людям с улицы.
     Подъехало еще одно  такси, водитель высунулся в окошко  и объявил,  что
едет в шестой парк. На стоящих это не  произвело никакого впечатления, да  и
по  тону водителя  чувствовалось,  что  он остановился  просто  для  очистки
совести, даже мысли не допуская о том, что найдется хоть 'один человек, кому
понадо-бится ночью ехать в этот шестой парк, находящийся, очевидно, в полном
удалении от мест, пригодных для обитания человека.
     -- Прекрасно, -- испытывая прилив жгучей  ненависти  ко  всем таксистам
мира, неожиданно для себя сказал я. --  Шестой парк -- это как  раз  то, что
мне нужно. Поехали!
     Водитель, коренастый парень в гимнастерке, с полным добро-душным лицом,
удивленно посмотрел на меня, по-видимому, не сразу поверив в свою удачу.
     --Вам куда? -- на всякий случай переспросил он.
     -- Я же сказал, в шестой парк, если только вам это по пути, конечно...
     ----Как же! Машина же к шестому парку приписана, вон и на стекле цифра,
-- он открыл  предусмотрительно  запертую изнутри переднюю дверцу, и  я  под
завистливыми взглядами очереди сел рядом с ним. Он включил счетчик, и машина
сорва-лась с места.
     --  Да, вот еще что, поедем  в шестой парк, но по дороге  заедем в одно
место, -- я назвал свой адрес.
     -- Это же в другом конце города, -- озадаченно сказал ои.
     -- Известное дело, что  в другом, -- сварливо сказал я.  -- Ну  и  что?
Может быть, туда проезд такси запретили?
     --  Смена кончилась, -- пробормотал парень. -- Я и так опаздываю, а это
верных полчаса лишних.
     Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Голова налилась тяжестью, ломило
кости.  Не  хотелось двигаться. Я непроизволь-но вздохнул, когда увидел, что
машина замедлила ход у моего дома.
     -- Сдачи не надо, -- он молча посмотрел на меня, и мне стало неловко за
мой вынужденный обман. -- В следующий раз - сказал я.-- В следующий раз мы с
тобой, друг, непре-менно  съездим в шестой парк, а сегодня, извини, не могу.
За-болел я, кажется.
     Я неподвижно сидел в кресле и не испытывал никакого же-лания  подняться
и включить свет или произвести любое другое действие, свойственное человеку,
пришедшему в свою квартиру. Я вспомнил, что  это  последний вечер так хорошо
проведенного отдыха, но подумал об этом как-то нехотя и  так же вяло, сделав
усилие,  отогнал  эту  почему-то  вдруг  показавшуюся   мне   неприят-ной  и
неуместной мысль.
     С удивлением ощутил, что  мое состояние даже отдаленно не соответствует
привычному  удовлетворению и спокойствию, ох-ватывающим  меня каждый раз  по
возвращении домой. Напро-тив,  я  испытывал какую-то  беспричинную тоску,  и
беспокойство, и тревогу оттого, что я бессилен остановить поток, в который я
погружался с каждой минутой все глубже, парализующий мою волю и Мышление.
     Я встал, и включил свет, и заходил по комнате, выглядевшей в этот вечер
непомерно большой  и до отвращения неуютной, всем своим существом, буквально
физически ощущая тоску, не понимая,  в  чем причины  ее и истоки.  Это  было
настолько непо-нятно  и  несвойственно мне,  что  я  испугался. Я  попытался
свя-зать в один  клубок разбегающиеся мысли, и, когда,  собрав все силы, мне
на  одно  мгновение  это  удалось,  я увидел  вокруг себя пустоту, в которой
бесполезно было  искать ответа. Это продол-жалось долго. Я бесцельно блуждал
по комнате и передней, за-шел в ванную и так же машинально, как и все, что я
делал в этот  вечер, включил свет. Из зеркала глянуло на  меня неестественно
бледное, измученное, с  искаженными чертами лицо человека, в котором ни один
из моих знакомых не признал бы меня.
     Я  вышел в переднюю,  но  что-то увиденное заставило меня  вернуться  и
снова подойти к зеркалу. На стеклянной полочке рядом с бритвенным прибором и
тюбиком зубной пасты лежал  гребень. Я взял его в руки. Это был обыкновенный
пластмас-совый гребень, забытый здесь ею после утренней ванны.
     Я стоял с этим гребнем в руках и очень  отчетливо, во всех подробностях
вспоминал  сегодняшнее  утро  и чувствовал,  как,  вытесняя прочь все,  меня
обволакивает теплая душистая  волна нежности. Я  стоял и вспоминал, а память
услужливо проворачи-вала  передо  мной  красочную ленту,  истинную стоимость
каждо-го кадра которой я, кажется, начинал узнавать...
     Я почувствовал, как прорвалась какая-то  липкая пелена, до  этой минуты
покрывавшая мое  сознание, изолировавшая