дается!
     Н о р а. Доктор Ранк, вы, верно, охотник до маскарадов?
     Р а н к. Да, если много забавных масок...
     Н о р а. Слушайте же, чем нам с вами нарядиться в следующий раз?
     Х е л ь м е р. Ах ты, ветрогонка! Ты уж думаешь о следующем разе?
     Р а н к. Нам с вами? Сейчас скажу. Вам - баловнем счастья...
     Х е л  ь м е р.  А  ты придумай-ка наряд,  который бы  ясно выразил эту
мысль.
     Р  а н  к. Пусть твоя жена  явится  такой, какой  она  всегда бывает  в
жизни...
     Х  е л ь  м  е  р.  Вот  это метко сказано. Ну, а ты придумал, чем  сам
явишься?
     Р а н к. Да, дружище, это у меня решено.
     Х е л ь м е р. Ну?
     Р а н к. На следующем маскараде я появлюсь невидимкой...
     Х е л ь м е р. Вот так выдумка!
     Р  а  н к.  Есть  такая  большая  черная шапка, - или  ты не  слыхал  о
шапке-невидимке? Стоит надеть ее - и человека как не бывало.
     (*440) X е л ь м е р (подавляя улыбку). Да, это так.
     Р а н  к.  Но  я совсем забыл, для  чего,  собственно,  зашел. Хельмер,
дай-ка мне сигару, из гаванских, потемнее.
     Х е л ь м е р. С величайшим удовольствием. (Предлагает портсигар.)
     Р а н к (берет одну и обрезает кончик). Спасибо.
     Н о р а (зажигая спичку). А мне позвольте предложить вам огоньку.
     Р а н к. Спасибо вам.
     Она держит перед ним спичку, и он закуривает.
     И прощайте!
     Х е л ь м е р. Прощай, прощай, дружище!
     Н о р а. Спокойного сна, доктор Ранк.
     Р а н к. Спасибо за пожелание.
     Н о р а. Пожелайте мне того же.
     Р а н к. Вам? Ну, раз  вы хотите - спокойного сна. И спасибо за огонек.
(Кивает им обоим и уходит.)
     Х е л ь м е р (вполголоса). Здорово выпил.
     Н о р а (рассеянно). Пожалуй.
     Хельмер вынимает из кармана ключи и идет в переднюю.
     Торвальд... зачем ты?
     Х е л ь м е  р. Надо опорожнить ящик. Он уже полон. Места не хватит для
утренних газет...
     Н о р а. Ты хочешь работать ночью?
     Х е л ь м е  р. Ты знаешь, что не хочу... Что это? Тут кто-то возился с
замком!
     Н о р а. С замком?
     Х  е л ь м е р. Да, конечно. Что же это там застряло? Нельзя допустить,
чтобы прислуга... Да, тут сломанная шпилька. Нора, твоя шпилька!
     Н о р а (быстро). Ах, так это, верно, дети...
     Х е  л ь  м  е  р. Ну,  их  надо отвадить  от  этого.  Гм!.. Гм!..  Ну,
наконец-то  удалось отпереть.  (Вынимает из ящика письма и  кричит в кухню.)
Элене! Элене! Надо погасить лампу в передней. (Входит  в  комнату и запирает
дверь в переднюю, показывая Норе кипу писем.) Вот видишь, сколько набралось!
(Перебирая письма.) Это что такое?
     Н о р а (у окна). Письмо! Не надо, не надо, Торвальд!
     (*441) Х е л ь м е р. Две визитных карточки от Ранка.
     Н о р а. От Ранка?
     Х е  л  ь  м  е р (глядит  на них). "Доктор медицины  Ранк". Они сверху
лежали: видно, он сунул их, уходя.
     Н о р а. На них что-нибудь написано?
     Х  е  л  ь м е р. Над именем сверху  черный крест. Гляди. Что за жуткая
фантазия! Точно извещает о собственной смерти.
     Н о р а. Так оно и есть.
     Х е л ь м е р. Что? Ты что-нибудь знаешь? Он тебе говорил что-нибудь?
     Н  о р а. Да. Раз мы  получили эти  карточки, он,  значит,  простился с
нами. Теперь запрется у себя и умрет.
     Х е л ь м е р. Мой бедный друг!.. Я так и знал, что мне недолго удастся
сохранить его.  Но  чтобы так  скоро...  И спрячется  от  всех,  как раненый
зверь...
     Н о р а. Раз чему быть - так лучше без лишних слов. Так ведь, Торвальд?
     Х е л ь м е р  (ходит взад и вперед). Мы так сжились с ним. Я как-то не
могу себе представить, что его не будет. Он,  его страдания, его одиночество
создавали какой-то легкий облачный фон нашему яркому, как солнце, счастью...
Ну,  а  может  быть,  оно   и  к  лучшему.  Для  него,   во  всяком  случае.
(Останавливается.)  Да, пожалуй, и для нас,  Нора.  Теперь мы  с тобой будем
одни - всецело друг для друга. (Обнимая ее.) Моя любимая... Мне все кажется,
что  я недостаточно крепко держу тебя. Знаешь,  Нора... не раз мне хотелось,
чтобы тебе  грозила  неминуемая беда  и чтобы я  мог поставить на карту свою
жизнь и кровь - и все, все ради тебя.
     Н о  р  а  (высвобождаясь, твердо, решительно).  Прочти же твои письма,
Хельмер.
     Х е  л  ь  м е  р.  Нет, нет,  не  сегодня. Я  хочу  быть с тобой,  моя
ненаглядная, у тебя.
     Н о р а. Зная, что друг твой умирает?
     Х  е л ь м е р.  Ты права. Это взволновало нас обоих.  В наши отношения
вторглось  нечто некрасивое -  мысль  о смерти,  о разложении.  Надо сначала
освободиться от этого. Пока что разойдемся каждый к себе....
     (*442)  Н о р а  (обвивая его  шею руками). Торвальд... спокойной ночи!
Спокойной ночи!
     X е л ь м е р (целуя ее  в лоб). Спокойной ночи, моя  певунья-пташечка!
Спи спокойно, Нора. Теперь я прочту письма.  (Уходит с письмами в  кабинет и
затворяет за собой дверь.)
     Н о р  а (с  блуждающим  взором,  шатаясь,  бродит по  комнате, хватает
домино Хельмера, набрасывает на  себя и шепчет  быстро, хрипло, прерывисто).
Никогда  не  видать его больше. Никогда. Никогда. Никогда.  (Набрасывает  на
голову шаль.) И детей  тоже никогда  не видать. И их тоже. Никогда. Никогда.
Никогда... О-о! Прямо в темную, ледяную  воду... в бездонную глубину... О-о!
Скорее бы уж конец,  скорее... Вот  теперь он  взял письмо... читает... Нет,
нет, еще  не  сейчас... Торвальд,  прощай! И ты и дети...  (Хочет кинуться в
переднюю.)
     В эту минуту  дверь  кабинета  распахивается,  и на  пороге  появляется
Хельмер с распечатанным письмом в руках.
     X е л ь м е р. Нора!
     Н о р а (громко вскрикивает). А!
     Х е л ь м е р. Что это? Ты знаешь, что в этом письме?
     Н о р а. Знаю. Пусти меня! Дай уйти!
     Х е л ь м е р (удерживая ее). Куда ты?
     Н о р а (пытаясь вырваться). И не думай спасать меня, Торвальд.
     Х е л  ь м е  р (отшатываясь).  Правда!  Значит, правда, что он  пишет?
Ужасно! Нет, нет! Это невозможно, чтобы это было правдой.
     Н о р а. Это правда. Я любила тебя больше всего в мире.
     Х е л ь м е р. Ах, поди ты со своими вздорными увертками!
     Н о р а (делая шаг к нему). Торвальд!..
     Х е л ь м е р. Несчастная... Что ты наделала?!
     Н о  р а. Дай мне уйти. Нельзя, чтобы ты платился за меня. Ты не должен
брать этого на себя.
     Х е л ь м е р.  Не ломай комедию! (Запирает дверь  в переднюю на ключ.)
Ни с  места, пока не дашь мне от-(*443)чета. Ты  понимаешь,  что ты сделала?
Отвечай! Ты понимаешь?
     Н о р а (глядит на него в упор и говорит с застывшим лицом). Да, теперь
начинаю понимать - вполне.
     Х е л ь м е р (шагая по комнате). О, какое ужасное пробуждение! Все эти
восемь  лет... она, моя радость, моя гордость... была лицемеркой, лгуньей...
хуже, хуже... преступницей! О, какая бездонная  пропасть грязи,  безобразия!
Тьфу! Тьфу!
     Нора молчит и по-прежнему не отрываясь глядит на него.
     (Останавливается   перед  ней.)   Мне   бы  следовало   предчувствовать
возможность  подобного.  Следовало предвидеть. Все  легкомысленные  принципы
твоего  отца... Молчи.  Ты  унаследовала все легкомысленные принципы  своего
отца. Ни религии, ни морали, ни чувства долга... О, как я наказан за то, что
взглянул тогда  на его  дело сквозь пальцы.  Ради тебя. И вот  как  ты  меня
отблагодарила.
     Н о р а. Да, вот как.
     Х е л ь м е  р. Теперь ты  разрушила все мое счастье. Погубила все  мое
будущее. Ужас подумать! Я в руках  бессовестного человека. Он  может сделать
со  мной,  что  хочет,  требовать от  меня, чего  угодно,  приказывать  мне,
помыкать  мной, как вздумается.  Я пикнуть не посмею. И упасть в такую  яму,
погибнуть таким образом из-за ветреной женщины!
     Н о р а. Раз меня не будет на свете, ты свободен.
     Х е  л ь м е р. Ах,  без фокусов! И у  твоего отца всегда были наготове
такие фразы. Мне-то какой будет прок из того, что тебя  не будет  на  свете,
как ты говоришь. Ни малейшего. Он все-таки может раскрыть дело. А раз он это
сделает, меня, пожалуй,  заподозрят в том, что  я знал о твоем преступлении.
Пожалуй, подумают, что за твоей спиной стоял я сам, что  это я тебя подучил!
И за все  это я могу благодарить тебя! А я-то носил тебя на руках все время.
Понимаешь ли ты теперь, что ты мне причинила?
     Н о р а (с холодным спокойствием). Да.
     Х е л ь м е р. Это до того невероятно, что я просто опомниться не могу.
Но придется постараться  как-нибудь  вы-(*444)путаться. Сними  шаль.  Сними,
говорю тебе! Придется как-нибудь ублажить его. Дело надо замять во что бы то
ни стало.  А  что касается  нас  с тобой, то  нельзя и виду  подавать:  надо
держаться, как  будто все у нас  идет по-старому. Но это, разумеется, только
для людей. Ты,  значит,  останешься  в доме, это само собой.  Но детей ты не
будешь воспитывать. Я не смею доверить их тебе...  О-о! И это мне приходится
говорить  той, которую  я так любил и которую еще... Но этому  конец. Отныне
нет уже речи о счастье, а только о спасении остатков, обломков, декорума!
     Звонок в передней.
     (Вздрагивая.)   Кто   это?  Так  поздно.   Неужели  надо  ждать  самого
ужасного?.. Неужели он?.. Спрячься, Нора! Скажись больною!
     Нора не двигается с места. Хельмер идет и отворяет дверь в переднюю.
     С л у ж а н к а (полуодетая, из передней). Письмо барыне.
     Х е л ь м е р.  Давай сюда. (Хватает письмо и затворяет дверь.)  Да, от
него. Ты не получишь. Я сам прочту.
     Н о р а. Прочти.
     Х е л ь  м е р (около лампы). У меня едва хватает духу.  Быть может, мы
уже погибли,  и  ты  и  я...  Нет, надо же  узнать.  (Лихорадочно  вскрывает
конверт, пробегает  глазами  несколько строк, смотрит на вложенную  в письмо
бумагу и радостно вскрикивает.) Нора!
     Нора вопросительно смотрит на него.
     Нора... Нет,  дай прочесть  еще  раз... Да, да,  так. Спасен!  Нора,  я
спасен!
     Н о р а. А я?
     Х е л ь м е р. И ты,  разумеется. Мы оба  спасены, и ты  и я. Гляди! Он
возвращает  тебе  твое  долговое обязательство.  Пишет,  что  раскаивается и
жалеет... что счастливый поворот в его судьбе... Ну да все равно, что он там
пишет. Мы спасены,  Нора!  Никто тебе  ничего  не может  сделать.  Ах, Нора,
Нора!..  Нет,  сначала  уничтожить  всю  эту га-(*445)дость. Посмотрим-ка...
(Бросает взгляд на расписку.) Нет, и смотреть не  хочу. Пусть  все это будет
для меня только сном. (Разрывает в клочки и письмо и долговое обязательство,
бросает  в печку  и смотрит, как все  сгорает.)  Вот так. Теперь и следа  не
осталось... Он писал, что  ты с сочельника... Ах, какие же это были, ужасные
три дня для тебя, Нора!
     Н о р а. Я жестоко боролась эти три дня.
     Х е л  ь м е р. И  страдала и не видела  другого исхода, как... Нет, не
надо и вспоминать  обо  всем  этом ужасе. Будем теперь  только  радоваться и
твердить: все  прошло,  прошло!  Слушай,  же,  Нора,  ты  как  будто еще  не
понимаешь, что  все прошло. Что же это такое...  Ты как будто окаменела? Ах,
бедная  малютка Нора,  я  понимаю, понимаю. Тебе не верится, что  я  простил
тебя. Но я простил, Нора, клянусь, я простил тебе все. Я ведь знаю: все, что
ты наделала, ты сделала из любви ко мне.
     Н о р а. Это верно.
     Х е л ь м е  р. Ты любила меня, как  жена должна любить мужа. Ты только
не смогла хорошенько  разобраться в средствах. Но неужели  ты думаешь, что я
буду  меньше  любить  тебя   из-за  того,  что  ты  неспособна   действовать
самостоятельно? Нет, нет, смело обопрись на  меня,  я буду твоим советчиком,
руководителем.  Я  не  был   бы  мужчиной,  если  бы  именно   эта   женская
беспомощность не делала тебя вдвое милее в моих глазах. Ты не думай больше о
тех резких словах, которые  вырвались у меня в минуту  первого испуга, когда
мне показалось, что все вокруг меня  рушится. Я простил тебя,  Нора. Клянусь
тебе, я простил тебя.
     Н о р а. Благодарю тебя за твое прощение. (Уходит в дверь направо.)
     Х е л ь м е р. Нет, постой... (Заглядывая туда.) Ты что хочешь?
     Н о р а (из другой комнаты). Сбросить маскарадный костюм.
     Х  е  л ь м е р (у дверей). Да,  да, хорошо. И  постарайся успокоиться,
прийти в себя, моя  бедная напуганная  певунья-пташка. Обопрись спокойно  на
меня,  у меня широкие крылья, чтобы прикрыть тебя. (Ходит около дверей.) Ах,
(*446) как у нас тут славно, уютно, Нора. Тут твой приют, тут я буду лелеять
тебя,  как загнанную голубку, которую  спас невредимой из когтей ястреба.  Я
сумею  успокоить  твое бедное трепещущее сердечко. Мало-помалу это  удастся,
Нора, поверь мне.  Завтра тебе все  уже  покажется  совсем иным, и скоро все
пойдет опять по-старому, мне не придется долго повторять тебе, что я простил
тебя. Ты сама почувствуешь, что это так. Как ты можешь думать, что мне могло
бы  теперь  прийти в  голову оттолкнуть  тебя  или  даже  хоть  упрекнуть  в
чем-нибудь? Ах,  ты не знаешь сердца настоящего мужа,  Нора. Мужу невыразимо
сладко и  приятно сознавать, что  он простил свою  жену... простил  от всего
сердца. Она  от этого  становится как  будто вдвойне его  собственной -  его
неотъемлемым  сокровищем.  Он  как  будто  дает   ей   жизнь  вторично.  Она
становится, так сказать, и женой его и ребенком. И ты теперь будешь для меня
и тем и другим, мое беспомощное,  растерянное  созданьице. Не бойся  ничего,
Нора, будь  только  чистосердечна со  мной, и я  буду  и твоей волей и твоей
совестью... Что это? Ты не ложишься? Переоделась?
     Н о р а (в обыкновенном домашнем платье). Да, Торвальд, переоделась.
     Х е л ь м е р. Да зачем? В такой поздний час?..
     Н о р а. Мне не спать эту ночь...
     Х е л ь м е р. Но, дорогая Нора...
     Н о р а (смотрит на свои часы).  Не так  еще поздно. Присядь, Торвальд.
Нам с тобой есть о чем поговорить. (Садится к столу.)
     Х е л ь м е р. Нора... что это? Это застывшее выражение...
     Н о р а. Присядь. Разговор будет долгий. Мне надо многое сказать тебе.
     Х е л ь м е р (садясь к столу напротив нее). Ты меня пугаешь, Нора. И я
не понимаю тебя.
     Н о р а. В том-то и дело. Ты меня не понимаешь. И я тебя не понимала...
до  нынешнего  вечера.  Нет, не прерывай  меня. Ты  только  выслушай меня...
Сведем счеты, Торвальд.
     (*447) Х е л ь м е р. Что такое ты говоришь?
     Н о р а (после короткой паузы). Тебя не поражает одна вещь, вот сейчас,
когда мы так сидим с тобой?
     Х е л ь м е р. Что бы это могло быть?
     Н о р а. Мы женаты восемь лет. Тебе не приходит в голову, что  это ведь
в первый раз мы с тобой, муж с женою, сели поговорить серьезно?
     Х е л ь м е р. Серьезно... в каком смысле?
     Н  о  р  а.  Целых  восемь  лет... больше...  с  первой  минуты  нашего
знакомства мы ни разу не обменялись серьезным словом о серьезных вещах.
     Х е  л ь м е р.  Что же мне было  посвящать тебя в свои деловые заботы,
которых ты все равно не могла мне облегчить.
     Н о р а. Я не говорю о деловых заботах. Я говорю, что мы вообще никогда
не  заводили  серьезной  беседы,  не  пытались вместе  обсудить  что-нибудь,
вникнуть во что-нибудь серьезное.
     Х е л ь м е р. Ну, милочка Нора, разве это было по твоей части?
     Н о р а. Вот мы и  добрались до  сути. Ты никогда не понимал меня... Со
мной поступали очень несправедливо, Торвальд. Сначала папа, потом ты.
     Х е л ь м е р. Что! Мы двое?..  Когда  мы оба  любили тебя больше,  чем
кто-либо на свете?
     Н  о  р  а  (качая  головой). Вы  никогда  меня не  любили.  Вам только
нравилось быть в меня влюбленными.
     Х е л ь м е р. Нора, что это за слова?
     Н о  р а. Да, уж так оно и есть, Торвальд. Когда я жила  дома, с папой,
он выкладывал мне все свои взгляды, и у  меня  оказывались те же самые; если
же у меня оказывались другие, я их скрывала, - ему бы это не понравилось. Он
звал меня своей куколкой-дочкой,  забавлялся  мной,  как я  своими  куклами.
Потом я попала к тебе в дом....
     Х е л ь м е р. Что за выражение, когда говоришь о нашем браке!
     Н о р а (невозмутимо). Я хочу сказать,  что я  из папиных рук перешла в
твои. Ты все устраивал по своему (*448) вкусу, и у меня стал твой вкус или я
только  делала вид, что это  так,  -  не знаю хорошенько.  Пожалуй,  и то  и
другое.  Иногда бывало  так,  иногда этак. Как  оглянусь  теперь  назад, мне
кажется, я вела здесь самую жалкую жизнь, перебиваясь со дня на день!.. Меня
поили,  кормили,  одевали,  а  мое  дело  было  развлекать, забавлять  тебя,
Торвальд. Вот в чем проходила моя  жизнь. Ты  так устроил. Ты  и  папа много
виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло.
     Х  е л ь м е р. Нора! Какая нелепость!  Какая неблагодарность! Ты ли не
была здесь счастлива?
     Н о р а. Нет, никогда. Я воображала, что была, но на самом деле никогда
этого не было.
     Х е л ь м е р. Ты не была... не была счастлива!
     Н о р а. Нет,  только весела. И ты был всегда  так мил со мной, ласков.
Но  весь  наш   дом  был   только  большой  детской.  Я   была  здесь  твоей
куколкой-женой, как дома у папы была папиной куколкой-дочкой. А дети были уж
моими  куклами. Мне нравилось,  что  ты играл и забавлялся со мной,  как  им
нравилось,  что  я играю и забавляюсь  с ними.  Вот  в чем состоял наш брак,
Торвальд.
     Х е л ь м е р. Тут есть, пожалуй, доля правды, как это ни преувеличенно
и ни выспренне. Но теперь у нас все пойдет по-другому. Время  забав  прошло!
Пора взяться за воспитание.
     Но р а. За чье? За мое или детей?
     Х е л ь м е р. И за твое и за их, дорогая Нора.
     Н о р а. Ах, Торвальд, не тебе воспитать из меня настоящую жену себе.
     Х е л ь м е р. И ты это говоришь?
     Н о р а. А я... разве я подготовлена воспитывать детей?
     Х е л ь м е р. Нора!
     Н о р а. Не  сам ли ты сейчас лишь говорил, что не  смеешь доверить мне
этой задачи?
     Х е л ь м е р. В минуту раздражения. Можно ли обращать на это внимание!
     Н о р  а. Нет,  ты рассудил  правильно. Эта задача не  по мне. Мне надо
сначала решить другую задачу. Надо постараться воспитать себя  самое. И не у
тебя мне искать по-(*449)мощи. Мне надо заняться этим одной. Поэтому я ухожу
от тебя.
     Х е л ь м е р (вскакивая). Что ты сказала?
     Н о р  а. Мне надо остаться одной, чтобы  разобраться в самой себе и во
всем прочем. Потому я и не могу остаться у тебя.
     Х е л ь м е р. Нора! Нора!
     Н о р а. И я уйду сейчас же. Кристина, верно, даст мне ночлег...
     Х е л ь м е р. Ты не в своем уме! Кто тебе позволит! Я запрещаю!
     Н о р а. Теперь напрасно запрещать  мне что бы  то  ни было. Я возьму с
собой лишь свое. От тебя ничего не возьму, ни теперь, ни после.
     Х е л ь м е р. Что же это за безумие!
     Н о р  а. Завтра  я уеду домой... то  есть в мой родной город.  Там мне
будет легче устроиться.
     Х е л ь м е р. Ах ты, ослепленное, неопытное созданье!
     Н о р а. Надо же когда-нибудь набраться опыта, Торвальд.
     Х е л ь м е р. Покинуть дом,  мужа,  детей! И  не  подумаешь о том, что
скажут люди?
     Н о р а. На это мне нечего  обращать внимания. Я  знаю только,  что мне
это необходимо.
     Х  е  л ь м  е  р. Нет, это  возмутительно! Ты  способна так пренебречь
самыми священными своими обязанностями!
     Н о р а. Что ты считаешь самыми священными моими обязанностями?
     Х е  л ь  м  е  р.  И  это еще  нужно  говорить тебе?  Или  у тебя  нет
обязанностей перед твоим мужем и перед твоими детьми?
     Н о р а. У меня есть и другие, столь же священные.
     Х е л ь м е р. Нет у тебя таких! Какие это?
     Н о р а. Обязанности перед самой собою.
     Х е л ь м е р. Ты прежде всего жена и мать.
     Н о р а.  Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я  человек,
так же как и  ты, или, по  крайней мере, должна постараться стать человеком.
Знаю,  что  большинство будет  на  твоей стороне,  Торвальд, и  что в книгах
говорится в  этом  же роде. Но  я не могу больше (*450) удовлетворяться тем,
что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об
этих вещах и попробов