им единственным блюдом был  чай с  лимоном и вот однажды утром я
обнаружил ее на кухне, поглощавшую с тигриным аппетитом кремовые пирожные.
 Нет, я не лицемер, отрицающий значение еды. Сделав отступление, замечу,
что неутоленный голод был не единственной причиной моей досады. Пребывание в
"Агиле", кроме обильного ужина, давало еще  и отличную - почти незаменимую -
возможность поговорить,  узнать друг друга поближе,  -  так что  предложение
провести ночь вместе прозвучало бы естественно.  Без ресторана  - какой курс
избрать,  чтобы  привести корабль к месту  назначения? Наверно, я  предложил
самое разумное:
 - Тогда выпьем немного виски и потанцуем?
 Не  считайте,  что  я  сгорал  от  желания  отвести  Перлу  в  одно  из
сверхдорогих  кабаре.  Однако  настоящего  мужчину  узнают  именно по  тому,
сколько он готов потратить ради женщины в такие  моменты. Кроме  того, здесь
были свои  преимущества:  безошибочное действие алкоголя,  темноты и танцев,
плюс  возможность  перехватить,  опять же  под покровом  темноты, что-нибудь
вроде оливок, сыра или арахиса. Итак, проект обладал немалыми достоинствами,
не требующими лишних объяснений. Представьте же мое удивление от слов Перлы:
 - Пригласить  меня  в  oоte! Что  за  первобытный  способ  обольщения!
Настоящий  ребенок, чистая  душа! Я в восхищении,  но  запереться в  четырех
стенах - вас от этого не коробит? Какой ужас!
 Вы,  конечно, понимаете, что я  всерьез  рассердился.  Про себя я сыпал
проклятиями, но к моим губам как бы приросла широкая улыбка. Речь шла уже не
о  самолюбии, а о том, как  спасти  ночь. Эта женщина  своими презрительными
восклицаниями расправлялась с любым из моих планов в зародыше. Одетый легко,
я  начинал  дрожать. Значит,  оставались  улицы города.  Прогулка пешком - в
такой час! -  или  поездка в такси, куда глаза глядят, с болтливым  шофером?
Этот  выбор между двумя  путями  парализовал мой ум,  особенно  потому,  что
существовал  третий  -  и последний: просто  и  бесцеремонно  исключить  все
промежуточные   стадии.  Признаться,  у   меня   недостаточно  смелости  для
откровенных  предложений.  И не подавленное  до конца  сомнение относительно
рода ее занятий... Сомнение, переросшее  в уверенность: я стою в полушаге от
роковой  ошибки. Я чувствовал, что слово "отель" превратит  меня в чужака, в
нежелательного спутника. Если бы еще я обронил громкое название, из тех, что
тешат наше тщеславие,  - "Риц",  "Пласа", "Карлтон", "Кларидж", - но  убогий
приют, чье имя совестно произносить вслух... В предвидении этого я оцепенел:
в уме  нарисовалась гнусная  дыра, набитая  мимолетными  парами, объятия  на
рваных простынях, угрюмый привратник у входа, собирающий деньги... Как можно
заставить женщину пройти через это? Любовь все  поймет и простит?  Да, но на
это нужно время. Времени у меня как раз не было.
 - Отлично, - бросил я. - Мы не пойдем в ресторан. Мы не пойдем в oоte.
Будем голодать. Все, что хотите, только не оставаться на улице.
 Перед тем как составить  в уме следующую фразу - и чтобы перевести дух,
- я остановился:  нужно было объяснить, что время,  отведенное нашей  -  как
сказать: связи, дружбе? - было страшно коротким: два,  три  дня, не  больше.
Неожиданно возникшая - кто знает этих женщин! - боязнь совершить тактическую
оплошность и  услышать в ответ:  "Тогда  давайте  расстанемся!"  -  удержала
готовые вырваться слова. Я не пожалел о своем промедлении. Перла заметила:
 - Наконец-то я слышу от вас что-то стоящее. Ободренный, но растерянный,
я задал вопрос:
 - Куда же мы отправимся?
 - Все равно. Куда-нибудь.
 - Куда-нибудь?
 - Именно так.
 А  потом непредсказуемая  действительность подарила  мне то,  что  я не
раздумывая назову  вершиной жизни, моей самой необыкновенной ночью. Пожалуй,
не  каждый  сможет   остаться  на  высоте  положения  в  такие   пугающие  и
великолепные минуты. Я сам то  и дело  отвлекался, на вершине  блаженства не
теряя  из  виду  циферблата  и  размеряя удовольствие так,  чтобы  успеть  в
ресторан  до двух часов  -  времени  закрытия.  В  океане  страсти,  в  буре
взаимного проникновения, я не забывал о своей маленькой хитрости: ни звука о
скором  отъезде  из  Монтевидео.  Даже  больше:  пока  я  жадно  ласкал  эти
неповторимые руки, это родное мне лицо,  ложная  дальновидность подсказывала
мне,  что  задерживаться   в   Уругвае  не  стоит.  Главное  было  оказаться
победителем а  "еще один  день"  не  будет  ли значить  попросту "следующий
день"?  Улететь  завтра,  первым  же  утренним  рейсом!  Читатель  возразит:
постоянные расчеты  не позволяют назвать  то,  что  я  испытывал, любовью. И
ошибется: память сохранила только ощущение полноты. Ее нужно сильно напрячь,
чтобы вспомнить досадные пустяки, - а без них тоже не обошлось. Трудно убить
червя, что  сидит у  каждого  внутри: мы  охотнее  отдаемся нетерпению,  чем
большому горю или большой  радости.  Жизнь  слишком плотно набита событиями,
чтобы прожить ее без воспоминаний. И все же воспоминания обманчивы. Говоря о
часах, проведенных вместе с Перлой, я не могу  - еще один провал в памяти? -
ничего  сказать  о голоде.  Его упорная  и медленная работа  привела меня  в
расстройство,  которое, должно  быть, усилило почти неземное  волшебство той
ночи.  Нет, не принимайте это за простое увлечение девушкой.  С  беспощадной
ясностью я  осознал:  эта неописуемая  белизна, эта  лишенная  красок  кожа,
способные вызвать у иного насмешку, сотворены для меня эту красоту моя душа
тщетно искала с незапамятных  времен. Потом  были  истории о далекой стране,
замке в моравских  лесах,  матери-англичанке, вспыльчивом  отце-охотнике  а
также тайны Лиги Освобождения, предлагавшей, - если я правильно расслышал, -
возврат  к  прошлому.  Да  простит  меня Бог,  но  я упорно доказывал  себе:
секреты, выданные первому встречному, не следует  принимать  всерьез.  Разве
мог  я  представить,  что не был первым  встречным  и тем  более,  что  мое
непонимание этого  скоро  освободит меня  от  верности Перле.  В общем-то, я
узнал о просторных и светлых комнатах (размером с наши загородные дома), где
жила та самая англичанка, намного больше, чем о тайных собраниях и слежке.
 - Бедняжка, - вздохнул я с жалостью, -  провести детство в замке, чтобы
очутиться со мной в таком месте...
 - Что мне до этого места! - ответила она, оглядываясь  и будто  вправду
не замечая бурого одеяла  сомнительной чистоты,  грубо  сколоченного стола с
зарубками от ножей, стен, покрытых пятнами и карандашными надписями.
 Вскоре я был захвачен беседой.  Перла  говорила быстро и непринужденно.
Впрочем, при виде ее  бледной, как рыбья чешуя, кожи  я  мог восхищаться чем
угодно.  Я  не  сказал  об  этом  Перле,  но  уже  приближался  час закрытия
ресторана: час  неминуемой разлуки.  Настал  момент, и  я решил пожертвовать
предвкушаемой  мной говядиной а la Roii. Каждый доказывает свою любовь на
собственный  лад. Но  повторяю еще раз: та ночь была  самой необыкновенной в
моей жизни. На другое утро я улетел в Буэнос-Айрес.
 И с кем же я столкнулся в самолете? - с мельником из  Росарио. В тесном
проходе, между сумками, пальто и пассажирами, мы раскланялись друг с другом,
чтобы в  итоге стукнуться  лбами. Потрогав ушибленное  место,  мой  знакомый
поинтересовался:
 - Как поездка?
 - Все хорошо.
 Я  снова  обратил внимание  на  любопытную  расцветку  кожи  у  висков,
напоминающую мороженое-ассорти,  вспомнил о пшеничных ростках, о донжуанской
славе мельника и неизвестно почему осмелел. Желая досадить ему немного  моим
триумфом на его же поле, я описал в подробностях прошедшую ночь.  Только  об
этом  и шла  болтовня в  течение  всего  полета и даже на таможне. Вероятно,
глухая неприязнь к этому человеку - который всего лишь защищался как умел от
ударов времени - развязала мне язык и заставила меня без малейшего колебания
принести  Перлу  в жертву,  раздеть  ее  (образно выражаясь)  и выставить на
обозрение. А внутренний голос шептал без умолку: предатель!
 Предатель... но кто не способен им стать? Таких не найти среди людей из
общества, некрепких духом. Может быть, какой-нибудь гордец но допускаю, что
такого  человека  нет  вовсе. Хуже  всего  то, что  признания,  сделанные  в
самолете, стали своего рода тренировкой, прекрасной тренировкой.  Я научился
рассказывать   эту  историю,   со   всеми   забавными   деталями,   добавляя
меланхоличные  вставки  относительно  наших  слабостей.  Как  дрессированная
собачонка, приученная  исполнять один и тот  же трюк, я  рассказывал  о моем
приключении с Перлой каждому случайному собеседнику.
 Тем  не  менее в первый раз я  пожал  не  только лавры:  одна крохотная
заноза еще долго мучила меня. Она таилась в небрежно брошенной фразе:
 - Женщина тебе понравилась, так зачем было ее бросать?
 Ясно, что росариец страдал пороком, присущим всем  знатокам своего дела
или  мнящим  себя знатоками: получив урок от профана, они оставляют за собой
последнее слово, возражая по мелочам. Вопрос, пожалуй, имел вид запрещенного
приема.  Я испытал немалое смущение, но, к счастью, быстро припомнил одно из
выражений, созданных для оправдания любых поступков. И моментально перешел в
контратаку:
 - Разве испанцы не говорят, что в любви побеждает тот, кто уходит?
 Разъяснение вызвало у меня приступ ярости.
 - Нужно довести .женщину до  вершины  наслаждения - вершины, на которой
почти  невозможно удержаться.  Иначе  она не дает  всего,  на что  способна.
Согласен, что, когда доходит до этого, уйти очень трудно но  если этого  не
узнать,  то лучше  и не  начинать. Говорю  как человек опытный: ваш  испанец
понимал в женщинах меньше, чем я.
 Может быть, он сказал "поменьше, чем я"? Так или иначе, последнее слово
осталось  за мельником:  под  предлогом атаки на испанца  он уязвил меня.  К
счастью, я быстро оправляюсь, что и продемонстрировал тем же вечером. Другой
испанец -  торговец мясом  и костями, - увидев заказанный  мной  "фернет"  с
бутербродами, рассказал  какую-то  вульгарную байку о  голоде  в  деревушке,
окруженной во время гражданской войны. Повысив свой и без того резкий голос,
я заявил:
 - Ах, что за голод, что за голод испытал я этой ночью в Монтевидео.
 Последовала история с  Перлой.  Оттуда  я поехал в клуб, чтобы  принять
душ. Под  струями воды голые люди вели  беседу о  спортивной ходьбе. Один из
древних  старичков  -  завсегдатаев  спортивного  клуба  (где  они  выглядят
совершенно не на своем месте) выдал следующее:
 - Если не ошибаюсь, самый быстрый в мире  человек  жил в мое время: это
Пэддок.
 - Голову даю на отсечение, что  вы  имеете в виду Ботафого и Олдмэна, -
вмешался другой.
 Я, в свою очередь, прервал спорщиков:
 - А вот я поставил рекорд быстроты вчера в Монтевидео.
 И пустился  в описание  той  ночи. Постепенно я  оттачивал  мастерство,
выделяя все перипетии, подчеркивая комические эффекты. Странно: чем  дальше,
тем меньше я настаивал на кратковременности случившегося. Объясняю, что если
это и  было искажением истины, то  ненамеренным.  И желание хотя бы  немного
обелить Перлу  здесь  было  совершенно ни при чем.  Просто после  нескольких
часов удовольствия мне уже казалось, что все продолжалось больше одной ночи.
Кто-то возразит,  что мои  воспоминания касались только двух  мест  - театра
"Солис"  и отеля затем  - и  для  игры воображения оставалось не  так  много
места.  Должно  быть, подсознательно, или во сне, я начал как  бы раздвигать
случившееся,  делая  тем  самым  нашу идиллию -  по  крайней мере, в  глазах
слушателей - более совершенной. В сущности,  это обычное дело.  Один вечер в
отеле "Хардин"  в Лобосе превращается в  три-четыре дня тенор поет "когда я
жил в  Асуле",  и  мы вспоминаем  неделю, проведенную  там. Но по-настоящему
любопытно вот что. Одобрение собеседников окружило меня чем-то вроде ореола,
однако счастливым  я себя  не  чувствовал. Глубоко  засевшее беспокойство не
покидало меня. Достойный зависти смельчак, то есть я, не превратится ли он в
самого  несчастного из смертных? Делая из образа Перлы карикатуру, не вредил
ли я  себе  самому? Если  бы  тогда мне задали прямой  вопрос, я бы  ответил
коротким "нет".  Позднее  я  утратил  былую  самоуверенность  и  рассказывал
историю уже через силу,  как  бы  под  влиянием  постыдной привычки.  Каждый
смешок  моих  слушателей  -  бесценная награда  для любого  на  моем месте -
отдавался болью в сердце  и еще  долго звенел во  мне язвительным  эхом.  Но
никто  не  способен  долго отдаваться нелюбимому  делу,  и после  полудюжины
экспериментов я перестал выносить на  суд  других мою связь с Перлой. Сейчас
одна  мысль об этом заставляет  меня вздрагивать кажется, прошла вечность с
тех пор,  как ее имя не слетало с моих губ. Такое каменное молчание никак не
связано  с  забвением. Перла осталась  в  моей  памяти  как  святыня, и я  -
раскаявшийся, стенающий, влюбленный  грешник  -  каждый день отправлялся  на
поклонение ей. О том,  чтобы отправиться на Восточный Берег, найти ее там, я
и  не помышлял: правительство запретило поездки.  При диктатуре  весь  народ
выглядит  немного  глупо  -  послушные  школьники  в  страхе  перед  указкой
учителя...
 Однажды ночью, пять лет  спустя, я был с друзьями в "Охотничьем рожке".
Кажется, мы  сравнивали Буэнос-Айрес в прошлом и  в настоящем, когда  чьи-то
прохладные  пальцы  закрыли  мне  глаза.  Я  обернулся и увидел Сесилию.  Мы
поцеловались  почти  машинально,  и  слова  женщины  -  прозвучавшие  совсем
некстати - отдавали неизбежностью:
 - Куда пойдем?
 Для женщины не существует никаких отговорок и никаких препятствий. Все,
что есть в  мире, -  это пара, половину которой составляет  она сама. Вопрос
Сесилии, хотя и неизбежный, застал меня врасплох. В  таком состоянии у людей
моментально  портится настроение, и я готов  был сопротивляться. Что  скажет
метрдотель? Что  станет  с моим жарким?  Кто его съест? Кто заплатит? Что  я
скажу своим товарищам? Однако за соседним столиком я обнаружил мужа Сесилии,
чья идиотская улыбка была адресована мне, и заменил всю заготовленную обойму
слов на один уважительный вопрос:
 - А как же он?
 - Мой муж понимает все, - гордо ответила Сесилия.
 Все пропало, осталось вести себя как подобает джентльмену. С элегантной
прямотой я объявил приятелям, пребывавшим в полном недоумении:
 - Сеньоры, завтра разберемся с деньгами.
 Проходя мимо мужа, я отвесил ему вежливый - слишком  вежливый - поклон.
"Бедняга  не сознает,  - подумал я, - что, желая его высмеять,  я  изображаю
сочувствие? Ну и пусть".
 Сесилия между тем повторила:
 - Куда пойдем?
 - Домой, - отчеканил я.
 Этим вечером я был прямолинеен.
 - К тебе домой? - переспросила она обескураженно.
 - Да. В такой час нечего шататься туда-сюда.
 - Ладно.
 Похоже, она подавила  улыбку. Отважно шагая, я рассуждал  с необычайной
ясностью: "Говорить немного:  подавали тунца, значит, может  остаться запах.
Затем  моя  комната.  На женский взгляд,  бедлам,  но все же  не  такой, как
обычно".
 Мы  пришли. Я предложил  ей  рюмку  виски, завел пластинку и скрылся  в
ванной,  где  вымыл   руки,  шею,  лицо,  почистил  зубы,  наконец,  облился
одеколоном.  Только   из   уважения  к  Сесилии  я  не  разделся  полностью,
облачившись в легкий и просторный халат, с рукавами-крыльями и разноцветными
драконами на черном фоне. Мой душевный покой нарушила лишь внезапная мысль о
том,  что женщинам  не нравятся мужчины, пахнущие зубной пастой.  Подышав  в
ладонь,  я  убедился  в  правильности  моих  подозрений  и,  отложив  атаку,
приступил  к  легкой болтовне. Речь шла о том о сем,  пока  Сесилия вдруг не
сказала:
 - В Праге я познакомилась с твоей подругой. Угадай, с кем? С Перлой.
 Лишь только я услышал это имя, как  испытал болезненное ощущение, будто
мне сделали  прививку тропической лихорадки.  Спокойный вид Сесилии заставил
меня измениться в лице, задрожать, едва  не упасть в обморок. Несмотря ни на
что,  я попытался сохранить видимость спокойствия: не  могу судить,  удалось
мне это или нет. Сесилия продолжала:
 - Мы встретились на коктейле. Весь вечер она была рядом со мной.
 Беседовать   с  другой   женщиной   о  Перле   было   бы   недопустимым
святотатством. Сдерживая себя, я произнес:
 - Наверное, ты ей понравилась.
 - О нет. Бедняжка только и знала, что говорить о себе и о тебе.
 Она явно не собиралась плохо отзываться о Перле, и я посмотрел на нее с
признательностью.  "Я  не ошибся  в Сесилии,  -  мелькнула  у меня мысль.  -
Сколько благородства, сколько понимания!" И в очередной  раз я удивился, что
мог принять ее  когда-то  за  женщину  моей  жизни.  Верный  друг,  она была
непостижимо далека моему сердцу. Итак, я перешел к той, которая была близка:
 - Перла все еще в Праге?
 - Да, и  не  может вернуться сюда. За ней наблюдают  и не  выпускают из
страны. Стало известно, что она принадлежит к революционной организации.  Ее
взяли,  допрашивали,  пытали,  конечно же, но она утверждает,  что никого не
выдала.  Потом ее выпустили. Возможно, ее считают незначительной фигурой или
хотят  проследить  за  ней, чтобы выйти на руководителей  тайного  общества.
Несчастная знает: один неверный  шаг, и она пропала. Приехать сюда - об этом
нет и речи.
 - А если я поеду к ней?
 -  Эта женщина живет воспоминанием о тебе. Я бы сказала даже, что она с
безразличием  относится  к происходящему. Словно  ей  достаточно  было одной
встречи с тобой.
 - Ты полагаешь, что я все-таки должен решиться и поехать?
 - Я услышала от нее какую-то фантастическую историю. Вы были знакомы до
вашего  знакомства: ты  ей приснился.  Во сне  она  полюбила  тебя,  а когда
увидела наяву, то не удивилась, потому что ждала этого  все время. Объяснять
что-то  не  было  необходимости.  Почему  она  не  могла  влюбиться  в  одно
мгновение?  Достойная женщина, встречающая настоящую любовь,  не прибегает к
уловкам и уверткам: такие игры не для нее. Уверяю  тебя,  что мужчина - если
только  он не безмозглый чурбан - чувствует это. Каждый дурак слышал о любви
с первого  взгляда и знает,  что  влюбленные всегда докажут: то,  что с ними
случилось, должно было случиться.
 - Так, может, мне попробовать найти ее?
 - Лучше не пытайся. Бедняжка похожа на всех женщин: у нее на уме только
ты. Тебе этого не понять, мужчины настолько сдержанны.
 - Ну, не совсем. Стоит послушать их в клубе...
 -  Сразу  же по приезде ты будешь арестован. В конце  концов посольство
вмешается, и тебя вышлют из страны. Лучше не пытайся.
 Страх - чувство объяснимое, но до чего же унылое.

 Примечания

 Карраско - пляж в Монтевидео.
 "Осуждение Фауста"  -  оратория  (драматическая  легенда)  французского
композитора Гектора Берлиоза (1803-1869).
 Кампо   Эстанислао   дель  (1834-1880)   -   аргентинский  писатель   и
общественный  деятель.  Главное  его произведение - поэма "Фауст"  (одна  из
основных  сюжетных  линий поэмы: гаучо  Анастасио  Эль-Польо рассказывает  о
своих впечатлениях от оперы Гуно "Фауст").
 Глюкисты,  пиччиннисты   -   неологизмы   Биой  Касареса.   Глюкисты  -
последователи и  приверженцы австрийского композитора  Кристофа  Виллибальда
Глюка (1714-1787), пиччиннисты -  почитатели итальянского композитора Никола
Винченцо Пиччинни (1728-1800).
 Росариец - уроженец (житель) города Росарио.
 Лобос- округ  в провинции Буэнос-Айрес, где родился  Хуан Доминго Перон
(Генерал Хуан  Доминго Перон (1895-1974) был избран президентом  Аргентины в
1946 г. и свергнут в результате военного переворота в 1955-м. Многие деятели
аргентинской культуры (среди них Борхес,  Кортасар, Биой Касарес) относились
к  правлению  Перона  резко  отрицательно.).  Слово  "Лобос"  в  переводе  с
испанского значит "волки".
 Восточный Берег - Уругвай (так называли территорию современного Уругвая
в колониальные времена).

 Перевод с испанского В.Литуса, 2000г.
 Примечания В.Андреев, 2000г.
 Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г.
 OCR: Олег Самарин, olegamari@mail.ru, 20 декабря 200