роигрыш  причинял  не  только  моральные, но и физические
страдания. Вы  не замечали,  как множатся  у  человека повреждения, травмы и
всяческие недомогания - именно  в том случае,  когда игра оборачивается не в
его пользу?  Последняя  наша  партия завершилась  с неясным результатом, и я
поспешил  истолковать  его  в  пользу  соперника.  В  тот  поздний час  меня
интересовал не столько исход игры,  сколько быстрое ее окончание.  Оказаться
под крышей,  между четырех  стен, - вот чего  я хотел солнце  садилось, уже
веяло  прохладой, и при глотании я ощущал  першение в горле, которое могло -
без  хорошего  душа  и  чашки  горячего  чая  -  закончиться ангиной.  Среди
наблюдавших за игрой, - новичок, незнакомый с подлинной жизнью клуба, всегда
следит с  интересом за  подобными партиями, - я  разглядел Марго, из недавно
пополнивших   наши   ряды:  дама  необычайно  розовая,  белокурая  и   таких
преувеличенных  размеров, что  кажется  высокой.  Я  думал о  скором  заходе
солнца, но должен был отвлечься для ответа на замечание:
 - Неудачная партия.
 - Мой противник как раз считает ее удачной.
 Я  направился к скамейке,  чтобы надеть свитер и другую оставленную там
одежду. При этом я сумел как-то обойти Марго, преграждавшую мне путь.
 - Вам безразлично, проиграете вы или нет?
 - Думаю, что ему было небезразлично выиграть.
 - И чтобы он выиграл, вы сдали ему партию?
 - Ну да.
 - Вот это великодушие. Настоящий спортивный характер.
 Путаясь в рукавах, я взглянул на  нее. Мне  показалось  сперва, что она
говорила в шутку. Но я ошибался. В огромных голубых глазах заблестели слезы,
пальцы привычным движением стирали с лица расплывшуюся тушь.
 Вместе мы  вернулись  на площадку. Мак-Дугал - один из  тех тупиц, что,
заметив  вас  с  женщиной, тут  же  отходят  с  подчеркнутой  учтивостью,  -
пробормотал:
 - Всего доброго.
 И отошел почти бегом. Марго шагала  медленно. Должно быть, ей казалось,
что ее  типу красоты  соответствует  величественная  походка. Я спешил,  пот
струился у меня по плечам и по груди. То раздражаясь, то раскаиваясь в этом,
я  сначала  обгонял  Марго,  а   затем  поджидал  ее.  Марго,  все  еще  под
впечатлением от моего поступка, не обратила внимания на эту странность.
 - Нет, что же вы  так!  - воскликнула  она. - На  вашем месте мне бы не
хватило  тихого  удовлетворения  в  глубине  души.  Я  искала  бы  всеобщего
одобрения и обязательно - какой-нибудь награды.
 - Не преувеличивайте.
 -  А  я  и не  преувеличиваю.  Вы заслужили  это.  Какой  замечательный
проигрыш. Настоящий спортсмен.
 Снова мне показалось, что она издевается надо мной,  но  все исчезло из
памяти при одном виде ее бюста. Самое  замечательное, что в нем  было, - это
величина. Когда мы подошли к зданию клуба, Марго принялась уверять меня, что
футбольные матчи явно лишены рыцарского духа. Если мое здоровье под угрозой,
я  могу временами  проявлять  решительность.  Поэтому  я  пробормотал  нечто
неразборчивое и  побежал  вверх по  лестнице к мужской раздевалке.  Здесь  я
наконец оказался в  безопасности. Я не оглядывался назад: меня веселила одна
лишь мысль о том, как должна опешить несчастная сеньора.
 Раздевшись,  я  ни  на  секунду  не задержался  в  обществе  приятелей,
жаждущих  поговорить со мной, - зачем  мне было  простужаться, оставшись без
одежды? -  обменялся  не то чтобы деланными, но  мимолетными приветствиями и
поспешил в душевую, где отдал себя под долгожданную защиту  горячей воды. Не
обращая внимания на ворчание галисийца: "Больше трех минут - тройной тариф",
-  я  стал  переговариваться  с Мак-Дугалом через  стену кабинки.  Окутанные
облаками  пара,   мы  обсуждали,  посредством  крика,  наших  одноклубников,
возможные варианты сыгранной партии. Неожиданно Мак-Дугал сказал:
 - Поздравляю, приятель. Подцепил толстушку.
 С  каким бы презрением я  ни относился  к вульгарностям подобного рода,
сказанное мне  польстило.  Одевшись, я отыскал Мак-Дугала,  надеясь выпить с
ним чаю.
 - Я еще задержусь, - послышалось в ответ. - Меня не жди.
 Он  явно  хотел  сыграть роль  учтивца.  Я промолчал,  не  желая лишних
объяснений.
 Спустившись в  столовую, я  сел  за  один из  маленьких столиков  -  по
счастью, свободный, - заказал крепкого горячего чаю, тосты  и десерт. Первая
чашка уже начала  оказывать благотворное действие, когда чья-то рука, легшая
на мое плечо, заставила меня прервать поглощение тостов.
 - Я не помешаю? - Слова Марго звучали до невозможности серьезно.
 Простодушие этой  девицы  побуждало  меня попеременно  то  окружить  ее
заботой, то задеть  побольнее. Маленький психолог-всезнайка - тот, что сидит
в каждом  из нас, - нашептывал, что здесь не обходится без желания. Я охотно
воображал  Марго  в виде  округлого золотистого  плода: колоссальной  сливы,
громадного чувственного персика или абрикоса.
 Ее  общество  не  досаждало  мне. Находясь  в  довольно-таки  скользком
положении, мы нашли общий язык, наперебой требуя  добавки  десерта, тостов и
чая. Мы поглощали  все это в дивном согласии: я  набивал  желудок по причине
болезни, она - по ненасытности, изначально свойственной тучным людям.
 Развалившись за  столиком, мы  все  еще  отдувались,  переваривая пищу,
когда  перед нами возник  Модуньо. Благодаря умению  напевать, в итальянской
манере, сладкие парагвайские и  карибские  песенки он сделался сказочным Дон
Жуаном, настоящим соловьем клуба. В тот день Модуньо облачился в нечто вроде
белого скафандра с довольно-таки глубоким вырезом на груди. Не понимаю,  как
я узнал  его в этом  шарообразном одеянии. Пикантность ситуации  была в том,
что он меня не  узнал. По крайней мере,  он  прошел мимо,  не поглядев в мою
сторону.  То, что он  не  поприветствовал сидевшую  рядом женщину, еще можно
было простить, но  меня? Я едва сдержался, чтобы не запеть партию для тенора
из "Все сошли с ума".
 - Я ухожу, - заявил я.
 - Вы на машине? Не подвезете меня? - спросила Марго.
 Если ты ее не проломишь, сказал я про себя. Когда мы вышли вдвоем, весь
клуб  в  молчании смотрел на нас. В приступе мужской гордыни мне подумалось:
"Я шествую под руку с королевой".
 Пока заводился мотор, шлагбаум переезда  опустился  перед  самым  нашим
носом. Я выбрал  дорогу через парк. Примерно минуту разговор вертелся вокруг
достоинств  моей  машины. "Лучшей  нельзя  и  желать!"  -  повторяла  Марго,
упираясь головой  в крышу. Как и  следовало ожидать,  когда  мы оказались  в
довольно  глухом и  темном уголке  парка,  девица  сообщила, что  я заслужил
награду. Я обернулся к ней. Гнусная и понимающая ухмылка исчезла с моих  губ
при  виде  абсолютной  невинности,  написанной у  нее на  лице. Я, не  теряя
хладнокровия,  покрыл  ее поцелуями.  Она стонала, как  будто  мы были уже в
постели. В подходящий момент такие стоны - награда для мужчины, тогда же они
сбили меня с толку  слишком  ранним и  бурным появлением.  Окажусь ли  я  на
высоте? Но и  на этот раз я не растерялся. Марго была слишком светловолосой,
слишком  большой и  слишком  нежной поэтому  я решил отвезти  ее  в один из
отелей за Сельскохозяйственной выставкой.
 Не приписывая себе  невообразимых  подвигов, скажу тем  не  менее,  что
внутри отеля все  пошло  как  надо. Больше всего это напоминало многократное
погружение  в воду  с головой и заставило меня  совсем позабыть  о простуде.
Позабыть совершенно  я, должно  быть,  допустил не одну неосторожность, так
что  к  утру, хотя  я пытался глотать  без  усилия, мой  голос  из  довольно
звучного превратился  в  сдавленный  шепот. Неудивительно,  что  в  припадке
раздражения я свалил всю вину на Марго: обвинять самого себя - ненормально и
не  дает  удовлетворения.  Все же считать  Марго демоном, посланным  с целью
увековечить  мою  простуду  и  свести  меня в могилу,  было с  моей  стороны
несправедливо. Новость,  ждавшая меня  в гараже, только усилила раздражение.
Моя  машина  стояла,  слегка   наклонившись   вправо.  "Парнишка  со  шляпой
набекрень",  -  весело  подумал я,  не  сообразив  сразу,  что произошло.  В
мастерской механик заявил:
 - Повреждена рессора. Нужна замена.
 В  субботу  телефон трезвонил  так,  что  я вскакивал поминутно.  Марго
звонила, не слышала меня, бросала трубку, звонила снова. Я пытался объяснить
этой  дуре, что потерявший  голос человек не  очень-то способен к разговору.
Бесполезно: Марго обрывала связь, как если бы я не говорил вообще.
 В то  утро я почувствовал  себя лучше и  добился того,  что Марго  меня
наконец расслышала. Она немедленно сообщила:
 - Хочу сказать, что в тот вечер ты был неподражаем.
 - Да и ты не отставала.
 - Нет-нет, я о другом. О том вечере, когда ты сдал партию. По-моему,  я
недостаточно тебя вознаградила.
 - Не бери в  голову. Ты дала мне больше, чем нужно. (Отмеряла коробами,
прибавил я мысленно).
 - Когда мы увидимся?
 Мои отговорки не умерили ее пыла, и я покорился, устав от разговоров.
 - Ну хорошо, можно отправиться в Тигре, - дал я  наконец свое согласие.
- Пропустить по рюмочке.
 - Где встречаемся?
 - Сегодня я без машины, - в моем голосе звучала досада. - Не  знаю, как
случилось:  машина  со  сломанной  рессорой, а я без голоса.  Цена славы,  -
заключил я ободряюще.
 Марго  родилась  через  много  лет  после  премьеры  фильма  и  поэтому
пропустила намек мимо ушей.
 -  Значит,  поедем  поездом? -  спросила  она. Посмотрим, насколько  ты
тверда в своем решении меня вознаградить, подумал я.
 -  На  поезде или  как хочешь,  но каждый добирается по отдельности,  -
последние  слова я отчеканил с особенной четкостью. - Ты занимаешь свободный
столик в  каком-нибудь кафе  на  Луханской набережной и терпеливо, как умная
девочка, ждешь меня. Я появлюсь во время вечернего чая.
 Итак, место и  время были точно  определены никаких неясностей. Бедная
Марго, сказал я про себя пророчески.
 Вечером   состояние   моего   горла  не   располагало   к  тому,  чтобы
проветриваться на речном берегу. Доставить радость толстушке или принять душ
в  клубе?  Никаких колебаний! Правда, я поглядел на часы,  но с единственной
целью: убедиться, что времени позвонить ей у меня нет.
 В раздевалке нестройная группа одноклубников развлекалась сомнительного
вкуса  историями о  любовных интригах  и  вообще  о  женщинах. Рядом, словно
шакал, не  осмеливающийся принять участие в трапезе хищников, кружил один из
новых  членов:  один из тех  бедняг, которым  навсегда  остается  недоступна
подлинная жизнь клуба. Рассказчики сменяли  друг друга, он  же не переставая
копался  в своей сумке. Я наблюдал за ним не без жалости: по своим габаритам
этот  шакал  напоминал   скорее   слона  или  по  меньшей  мере  гориллу.  Я
присоединился к группе, не из желания обнаружить свое  присутствие - в клубе
меня знают  все,  - а  скорее повинуясь стадному  инстинкту. Из-за  больного
горла мне приходилось молчать. Тот, кто молчит, присутствуя при товарищеской
беседе, начинает  смертельно скучать. В  конце концов я  решил отправиться в
душ.
 У выхода тот самый новичок окликнул меня:
 - Сеньор, вы на машине?
 Люди  этой породы  никогда  не  забывают  вставить  слово  "сеньор".  Я
отрицательно покачал головой.
 За его  спиной гримасничали несколько  насмешников,  выражая  удивление
моей наивностью. Одни делали знаки рукой: "Не иди с  ним!", другие с помощью
мимики изображали тумаки и пощечины. Как будто из-за  одной  поездки в чужом
автомобиле я должен был отречься от своих убеждений.
 В машине новичок спросил меня:
 - Что вы можете сказать о тех господах из клуба? Я предпочитаю молчать,
чтобы не прибегать к  слишком резким  выражениям. Несчастные  женщины,  если
послушать,  как  говорят  о  них мужчины.  Нет,  разумеется,  я  не  касаюсь
настоящих мужчин, вроде вас, сеньор.
 Нужно  было  наконец  показать,  что я не  глухонемой. Скрывая  по мере
возможности свой недуг, я заметил:
 - Чистейшая правда. Но надо  еще  послушать,  как женщины отзываются  о
нас.
 - Утешительная мысль. Однако все же  этим пошлостям нет оправдания. Так
говорить о  женщинах, которых мы должны окружать почтением  и защитой! Я вам
тоже расскажу  о женщине. Только искренне, без  дешевых  сарказмов.  Там,  в
клубе, вы были так исполнены достоинства, что я подумал: "Я едва знаю его, -
тем лучше. Вот беспристрастный судья. Посоветуюсь с ним".
 Шлагбаум оказался закрытым мы поехали  через парк. В том месте,  где я
поцеловал Марго, новичок  остановил машину.  Мы  прошли вдоль  длинного ряда
освещенных автомобилей. В машинах находились пары.
 - Жалкие сопляки.
 Я предположил:
 - Может быть, остановимся там, где больше света? Он не слушал.
 Знаете,  это  ведь в духе таких  вот сопляков, -  скверно рассуждать  о
женщинах. Впрочем,  хватит.  -  И тут внезапно полилось признание: - Вот что
меня  очень и очень  беспокоит:  моя жена. Мы  обожаем  друг друга.  Близкие
знакомые  называют  нас  ласково  "два  великана"  -  конечно  же,  ласково,
по-дружески. С намеком на  наши габариты.  Моя жена -  это само великодушие,
сама строгость, сама чистота. Выше любви для  нее нет ничего! Говорить с ней
о супружеской жизни, основанной на общих интересах или привычке, бесполезно,
- она не слушает. Попросту не слушает,  как если  бы при ней издевались  над
святыней. К женщинам она питает неподдельное уважение, и ничто не сможет его
уменьшить. А теперь перейдем к самому деликатному. Обещайте только,  что  не
поймете меня превратно. Когда  я - в воспитательных целях - рассказываю жене
истории  о  знаменитых куртизанках,  купавшихся в роскоши, глаза ее блестят.
Догадайтесь, почему? Я-то  знаю, отчего появляется этот блеск. Она  считает,
что те женщины - украшение всего женского пола. Не думайте, прошу вас, что у
нее появляется  хоть  малейшее желание  им подражать. Моя  жена  не забывает
никогда,  что она  настоящая сеньора,  и ведет  себя  соответственно,  - но,
невероятным  образом,  в  то же  время  дарит  себя.  Я  говорил  вам  о  ее
великодушии. Представьте себе,  сеньор, что некто совершил героический, хотя
бы  бескорыстный  -  в  общем,  благородный, -  поступок.  Моя  жена  спешит
вознаградить  этого  человека. Любой красивый жест совершенно ослепляет  ее.
Конечно же, все  женщины в своем  тщеславии тешат себя сладостными мечтами о
том, что им  суждено вручить мужчине высший дар. Моя жена претворяет мечты в
действительность.  Вы меня,  вероятно,  поймете: в случаях никогда не бывает
недостатка,  и  бедняжка  отдается  столько  раз, что это  даже  вредно  для
здоровья. Я же оказываюсь в сложном положении. Зная, что  я всегда ее пойму,
она  ищет  моего сочувствия. Мне  не  хочется  ее  разочаровывать.  Pour  la
oleexxiii:  мои представления о жизни связывают меня по рукам
и ногам, и защита чести становится безнадежным делом. Конечно,  я каждый раз
ищу  удовлетворения.  Раз  в  месяц  или  два   жена  рассказывает  о  своих
донкихотствах, и  если мужчины вели себя не  по-рыцарски, я  - по  порядку -
наказываю их со всей  силой,  данной  мне Господом. Одному  ломаю щиколотку,
другому - ключицу, третьему - одно-два ребра.
 Я  обладаю неплохой интуицией и  живым  воображением, и  на этом  месте
сразу  представил  себе  досадную  неожиданность, приготовленную  для  моего
собеседника.
 -  Мне думается, что со временем, -  продолжал тот, - слухи о сделанных
мной внушениях воздвигнут  вокруг Марго непреодолимый барьер. А  какой совет
вы дали бы мне?
 Вдали показался мигающий огонек, врезавшийся в длинную цепь неподвижных
огней. Я понял  со  страхом:  полиция  проверяет,  чем занимаются  парочки в
машинах.
 - Полиция! - воскликнул я. - Только бы нас не спутали с этими.
 - Еще чего не хватало, - с апломбом возразил мой попутчик.
 - Все-таки я бы на вашем месте постарался избежать неприятностей.
 Он не торопясь  завел машину и продолжал выпрашивать  совет. Я попросил
времени на размышление.
 - Где вы живете? Я отвезу вас домой.
 - Нет-нет, ни в коем случае.
 Я вышел у станции  метро "Агуэро". Дома  поспешно приготовил чемодан. И
вот  я провожу ночь в отеле, сообщив  главному редактору, что беру отпуск на
месяц и  что незаменимых  людей  нет. Завтра я сажусь в поезд и уезжаю.  Что
ждет   меня   после  возвращения?  Не  знаю.  Пока  я  полагаюсь   на  слова
предсказателя: "Прожил день - и слава Богу".


 Примечания

 Баня-Бланка  -  город-порт  на  Атлантическом  побережье,  в  провинции
Буэнос-Айрес.
 Трес-Арройос - город в южной части провинции Буэнос-Айрес.
 Пелота - игра в мяч, напоминающая бейсбол.
 Цена  славы...  -  "Цена  славы"  -  северо-американский фильм  1926г.,
посвященный событиям Первой  мировой войны (режиссер Рауль  Уолш).  В фильме
снималась популярная во всей Латинской Америке мексиканская  актриса Долорес
дель Рио.
 ...  ня  Луханской  набережной  - Лухан  - река,  протекающая  севернее
аргентинской столицы, по пригороду Тигре.

 Перевод с испанского А.Миролюбовой, 2000г.
 Примечания В.Андреев, 2000г.
 Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г.
 OCR: Олег Самарин, olegamari@mail.ru, 20 декабря 2001



 Адольфо Биой Касарес. Большой серафим

 Он шел вдоль скал -  хотел найти более-менее удаленный пляж. Поиски  не
заняли много времени,  ибо  в этих местах ни за  одиночеством,  ни за  самой
удаленностью  не  надо было далеко  ходить. Даже  на пляжах,  примыкавших  к
маленькому  волнорезу,  откуда удили рыбу,  на  тех  самых,  которые хозяйка
гостиницы  окрестила  Негреско  и  Мирамар, народу  было  немного.  Так  вот
Альфонсо Альварес и  обнаружил место,  которое самым восхитительным  образом
соответствовало  сокровеннейшим  порывам  его сердца: романтичную  бухточку,
дикую,  бесприютную, -  и сразу счел ее одним из  удаленнейших  мест на всей
земле.  Ultima  Thule, Приют  Последней  Надежды, а может, что-то еще  более
далекое  -  Альварес теперь облекал свои размышления в  восторженный  шепот:
Беспредельные  Волшебные  Берега,  Фурдурстранди... Море втискивалось  между
бурых отвесных скал, где открывались пещеры.  Скалы оканчивались сверху и по
бокам остриями и  шпилями,  обточенными пеной волн,  ветрами и течением лет.
Все  здесь  представало величественным наблюдателю,  лежащему на песке:  без
труда можно  было  забыть  о масштабах  пейзажа,  на  самом  деле крохотных.
Альварес вышел из глубокой задумчивости, разул свои маленькие бледные ножки,
-  босые,  они  под  открытым  небом  казались  трогательными  порывшись  в
полотняной  котомке,  закурил  трубку  и  приготовил  душу  свою  к  долгому
смакованию ничем  не нарушаемого блаженства. Но с изумлением отметил, что не
испытывает счастья. Его переполняло беспокойство, мало-помалу оформившееся в
некий  смутный  страх.  Он  глянул  по  сторонам,  убедился:  тут  ничего не
произойдет. Отринул абсурдную гипотезу  о пиратском  набеге, исследовал свою
совесть, затем небеса,  наконец море,  -  и не обнаружил ни малейшего повода
для тревоги.
 Пытаясь отвлечься, Альварес принялся  размышлять о скрытых достоинствах
моря,  которое  требует ненасытного  созерцания.  Он  сказал себе:  "В  море
никогда  ничего  не  случается,  разве  что  лодка  или  пресловутая  стайка
дельфинов,  которая появляется строго  по  расписанию - в полдень движется к
югу, затем  к северу:  подобных безделок достаточно, чтобы  люди  на  берегу
стали  показывать  пальцами,  вереща  от  восторга".  Наблюдателю  воздается
фальшивой   монетой:   мечтами    о   приключениях,   дальних   странствиях,
кораблекрушениях, набегах, змеях, чудищах, к  которым нас влечет потому, что
их  никогда не  бывает. Таким-то  мечтам и предался  Альварес,  чьим любимым
занятием  было строить  планы. Без  тени сомнения он  верил, что  будет жить
вечно и  времени  хватит на  все.  Хотя профессия его  скорее  касалась лишь
прошлого - Альварес преподавал историю в Свободном институте,  - он всегда с
любопытством вглядывался в грядущие времена.
 Иногда он забывал о своем беспокойстве, и утро удавалось провести почти
приятно. Приятные утра  и вечера,  хороший  сон по ноч