лько
женщины. Отведя взгляд, я начал объяснять:
 - При таком холоде чувствуешь  себя не в  своей  тарелке...-  И,  после
некоторого колебания, добавил: - Везде.
 - Холод? Здесь, в отеле?
 -  Во всем мире,  - ответил я  с полной искренностью. -  Может, закажем
коньяк, а еще лучше - горячий чай?
 - Возьмем по коньяку.
 Мы  отправились  в  бар. Выпивая  первую  рюмку,  я  заметил - или  мне
показалось,  - что  ее  глаза  не раз искали  встречи с  моими. Я решился на
сравнительно безопасный вопрос:
 - Как жизнь?
 Жизнь  жестока  ко  всем,  почти  ко  всем. Ольгин  ответ  меня поэтому
поразил:
 - Слишком хорошо.
 Просто жизнь и  супружеская жизнь - зачастую  разные вещи,  и  я  задал
следующий вопрос, срабатывающий всегда  - исключая мелочных людей с раздутым
самолюбием:
 - А как у тебя с мужем?
 - С мужем? А что ты думаешь?
 - Ясно, ясно. Сердце меня не обмануло.
 Она перебила меня, и вовремя:
 - Он необыкновенный человек. Хорошо бы вам познакомиться.
 - Это моя мечта, - лицемерно заверил я.
 - Со стыдом признаюсь: он меня обожает. Я этого не заслужила.
 - Не заслужила, - повторил я безнадежно.
 Я  вдруг почувствовал  себя лишним,  подобно  врачу  перед  пациентом в
добром здравии, испытав желание  удалиться как можно скорее. Ольга  -  также
необыкновенная женщина - поняла, что творилось в моей душе.
 -  Извини.   Нет  ничего  хуже,  чем  превозносить   одного  мужчину  в
присутствии другого. Они становятся соперниками, и тогда даже  бык обнаружил
бы больше понимания. Но послушай, мы-то с тобой можем отбросить условности и
поговорить откровенно. Мне это так нужно.
 Последние  слова  обезоружили меня.  Я  оказался в  совершенной  власти
Ольги, готовый на все ради нее, - и сказал  ей об этом. Беря меня  за руку -
нет, до этого  не дошло, но сам жест так отвечал бы моменту, - и глядя мне в
глаза, она произнесла чуть слышно:
 - Спасибо. - И затем два неожиданных слова: - Я несчастна.
 Мне потребовалось собраться с духом, чтобы рискнуть:
 - Ты не любишь мужа.
 - Люблю всем сердцем.
 - А он? Ты же сказала, что и он тебя любит?
 - Конечно.
 - И что же?
 - Как так "и что же"? Именно поэтому! Ты не понимаешь?
 - Не понимаю, - начал раздражаться я.
 Будто  меня  не было  рядом,  будто  разговаривая  сама  с  собой,  она
сообщила:
 - Я ведь дала ему доказательство своих чувств.
 И вдруг я припомнил. Ольга сказала правду. История с долгом чести - как
я   мог  забыть?  Мы  проходим  по  жизни  одиноко,  другие  для   нас  едва
существуют...  Ольга была влюблена  в меня,  затем появился  этот тип - и  я
постарался  стереть  ее   из  памяти.   Я  думал,  что   воспоминания  будут
преследовать меня, но скоро начисто  забыл об  этом.  То ли  из-за того, что
Ольга действительно доказала  свою любовь к мужу то ли  из-за того, что все
вообще забывается.  Муж  прежде был неизлечимым игроком. (Кажется, с тех пор
Ольга его излечила  своими нежными, но уверенными руками.) Однажды  ночью он
проиграл больше, чем у него было а так как  вне долгов чести никакой  чести
он не  знал, то  наутро пожелал  все заплатить. Ольга никогда не  отличалась
особым  великодушием  -  здесь  она  походила на  большинство женщин,  -  но
пожертвовала  для   мужа  немалой  долей  своего   состояния.  Свидетельство
настоящей  любви:  Ольга  не верила  в  подобные  долги,  но твердо верила в
деньги.
 Она заказала  еще  рюмку.  С  какой  быстротой  женщины пьют  и  курят!
Официант отошел, и Ольга произнесла с грустью:
 - Я его недостойна.
 - Твоего мужа?
 Я приподнялся в поисках зеркала оно оказалось слишком большим, поэтому
я просто указал на него Ольге, воскликнув вполголоса:
 - Посмотри сюда!
 Улыбка. Еще прекрасней была  она с улыбкой на лице. Серьезным тоном она
продолжила:
 - Я  его недостойна. Ты  знаешь жизнь и должен  понять. Я хочу сказать,
что потеряла свое достоинство.
 Я  стал уверять  ее,  что  понимаю, но недостаточно  для того, чтобы ей
помочь, и что она, конечно же, не верит  в помощь друзей  или  кого бы то ни
было.  Не  из-за  недостатка желания:  из-за  одиночества каждого  человека.
По-моему,  я оправдываюсь?  Наконец она  поведала  мне  историю  -  довольно
неприглядную  -  ее  падения.  Однажды  вечером  она  очутилась  -  от  меня
ускользнуло,  как  именно,  -  неизвестно где,  наедине  с  донельзя грубым,
отвратительным мужчиной....
 - Человек, способный оттолкнуть любую  женщину одной  своей внешностью.
Кажется, торговец мехом. Ничего не имею против торговцев мехом. Но представь
себе: толстый, с белесыми волосами, на голове  лысина, потное  лицо,  очки в
золотой оправе. И вдруг  я оказалась в его объятиях. Просто  так получилось,
вот и все.
 - Ты видела его после этого?
 - Как ты  думаешь? Никогда. Но  если бы и видела, неважно. Говорю тебе,
его нет.
 - Значит, нет и твоего кошмарного падения.
 Я  пустился в рассуждения о том, что  все  случившееся  будет правильно
рассматривать  как  сновидение, а  значит,  ему  нельзя приписывать  никакой
реальности.
 - Это слишком легко, - возразила она.
 -  Может  ли  миг  внезапного  головокружения поколебать  твою  любовь,
незыблемую  как скала?  И  затем, - продолжал  я, -  близится  время,  когда
общество, люди пересмотрят понятие измены. Измена! Что за устрашающее слово!
Скоро  самые изощренные любовные  истории  станут нечитаемыми, настолько они
покажутся  смехотворными. Никто  не  поймет той  серьезности, с  которой  мы
относились к изменам. В  ней увидят только навязчивую идею писателей  нашего
времени, - как навязчивая идея женской чести, сосредоточенной в одном месте,
занимала умы классиков. Не будем  придавать значения вещам,  которые того не
стоят. Любовь не в этом. Она - не игра и не развлечение. Если мы хотим знать
правду...
 Не помню, чем в точности  я закончил, но там были  слова: "Любовь  выше
всего", и еще я ухватился за "незыблемое".
 Так  приводил  я  одно  доказательство  за  другим  -  а  тогда  я  был
действительно красноречив, не  то, что  сейчас, -  и, опьяненный собственной
логикой, прикрыл глаза помню отлично,  что,  перед  тем  как открыть их,  я
подумал:  "Победа  за  мной"  но  сразу  же пришло и  первое  сомнение: "Не
отвергнет ли она наилучшие доводы?" Сколько раз я встречал  это в  женщинах!
Наверное, им лучше ведомы тайны жизни: мы думаем, что только чудо представит
нам  вещи в другом свете,  а женщины  просто берут и совершают чудо, находят
правильные доводы, которые уничтожают все наши измышления, - и  мы чувствуем
себя глуповатыми детьми, рассуждающими о том, о чем не имеют понятия.
 Ольга  в  знак  отрицания  слегка  покачала  головой.  С  беспредельной
нежностью, будто и вправду разговаривая с ребенком, она произнесла:
 -  Нет,  дорогой мой. Все твои слова  хороши только  в теории. Тебе еще
непонятно, что в любви распоряжаются чувства, а не  разум, - а разве чувства
подчиняются воле? По этой же  причине любовь не  нуждается в длинных фразах.
Возьми религию: мы  думаем, что имеем  дело с чем-то несомненным,  но  стоит
начать рассуждать,  как  ничего  не остается или, еще  хуже,  все становится
просто смешным. Наверное, любовь - игра, а в игре нужно соблюдать правила. В
любом случае  это очень хрупкая вещь: не вздумай обращаться с  нею так,  как
сделала я, иначе она разобьется - и навсегда.
 Тогда я подумал: "Мы ничему не учимся". Как уже не раз бывало, гордость
за свои умственные  способности  заставила меня  впасть в обычную  ошибку: я
представлял жизнь  и мир прозрачными для разума, - и, как уже не раз бывало,
женщина  показала  мне, что  во всем  есть  некий туманный  уголок,  область
необъяснимого.
 -  Настоящая  любовь, - упорствовал я,  -  не  так беззащитна.  Она  не
рассыпается от малейшего дуновения. Любовь выше всего.
 Я  спорил  и возражал со все  возрастающим жаром, убедив  сам  себя. По
Ольге было заметно,  что вся моя диалектика для нее - пустой звук. Она снова
перебила меня:
 - Если бы начать все сначала и пройти по жизни, не оступившись!
 Меня тронула неподдельная боль в голосе Ольги. Чего бы  я не дал, чтобы
утешить ее! Передо мной  сидела  уже  не  женщина, возбуждающая  желание,  а
грустная сестра. Я призвал на помощь все силы  моего рассудка в лихорадочных
поисках  неопровержимого  довода.  Пока что, за неимением  лучшего, я  задал
вопрос:
 - Как случайное падение может запятнать страсть?
 - Никак. Но любовь - это не только страсть.
 Негр  Акоста  как-то  проницательно  заметил,   что  женщины   устроены
по-другому,  чем мы.  Поглощенные  целиком каким-нибудь предметом спора,  мы
всегда забываем, что настоящие причины лежат немного в стороне.
 - Каждое мгновение, - заявил я в конце концов с торжествующим видом,  -
каждый час, каждый день отдаляют тебя от этого, и если ты будешь настойчива,
то однажды все забудется, и очень скоро.
 - Буду настойчива? - Она слегка подскочила на месте. - В чем?
 - В  чем? -  повторил  я,  желая выиграть  время,  настолько плоским  и
ненужным казался мне ответ.  -  В любви к мужу, в верности ему, во всем, что
меня не устраивает, черт побери.
 Я готов был поклясться, что моя идиотская бестактность  вызовет улыбку.
Совсем нет. Я не  преувеличиваю: на лице Ольги внезапно  появилось выражение
смертельной усталости. Будто делая огромное усилие, она ответила:
 - С тех пор и  поныне он не считает нужным соблюдать мне  верность.  Ты
понимаешь?
 Я,  конечно, понял,  но  она  сама  убедила  меня в  обратном  с  таким
искусством,  что  в   тот  момент  я  не  смог   -  как  лучше   сказать?  -
воспользоваться ее несчастьем.
 От  стойки  администратора  донесся  шум:  кто-то  вошел  в  гостиницу.
Несомненно,  у  Ольги  и у меня промелькнула  одна и та же  мысль.  Когда мы
разглядели наконец прибывшего, Ольга произнесла с облегчением:
 - Это не мог быть  мой муж. Я же объяснила,  что он отправился на ферму
на целый день.
 - А где случилась история с торговцем?
 - В отеле...
 Не спрашивайте, в каком городе, -  Асуль или Лас-Флорес, в каком именно
отеле:  разве  это  имеет  значение?  Взамен скажу вам,  что,  отвечая,  она
поглядела мне в глаза с некоторым - слишком громкое слово для столь краткого
события - вызовом.
 Молчание.  Слышно было  тиканье секундной стрелки на  моих часах. Ольга
явно опечалилась. До нее можно было дотронуться -  Боже мой, еще  прекраснее
была  она в печали,  - и я подумал, что если потеряю ее  сегодня, то потеряю
навеки.
 - Еще по рюмке, - попросила она.
 Кто-то из вас, быть может, подумает, что мне хотелось  наказать ее - из
чувства превосходства. Нисколько. Я твердо верю, что она говорила от чистого
сердца и  была  искренней с начала до  конца. Просто мне  не хватило  умения
следовать все время за мыслями  Ольги и быстро переходить от одной к другой.
И только поэтому я ее потерял.

 Примечания

 Название рассказа - это также название стихотворения французского поэта
Стефана Малларме (1842-1898).
 Тандиль - город, округ, горная гряда в провинции Буэнос-Айрес.
 Юг  - так (с большой буквы) в Аргентине  называют Патагонию (территория
между рекой Рио-Колорадо и Огненной Землей).
 Прекрасная эпоха - так французы обычно называют начало XX в. (до Первой
мировой войны).
 Ротарианцы - члены клуба Ротари - международной ассоциации негоциантов,
созданной в 1905 г. в Чикаго. Эмблема клуба - зубчатое колесо..
 Хуарес- здесь: округ на северо-западе провинции Буэнос-Айрес.
 Негр   Акоста  -   в  произведениях   различных   авторов,  описывающих
Буэнос-Айрес середины XX в.,  негр Акоста  упоминается неоднократно: видимо,
он был весьма заметной фигурой в аргентинской столице того времени.
 Асуль - город в южной части провинции Буэнос-Айрес.
 Лас-Флорес - город в Южной части провинции Буэнос-Айрес.

 Перевод с испанского В.Петрова, 2000г.
 Примечания В.Андреев, 2000г.
 Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г.
 OCR: Олег Самарин, olegamari@mail.ru, 20 декабря 2001


 Адольфо Биой Касарес. Лица истины

 Нотариус  Бернардо Перрота  не  напрасно  получил  прозвище "Непоседа".
Ткните  пальцем  в кого  угодно, спросите  о нотариусе, и держу пари, что вы
получите ответ: "Да он крутится как белка в колесе". Но это для меня  звучит
неубедительно: не представляю себе дона Бернардо в  движении. Действительно,
по нашему городку он ездит, восседая на козлах шарабана, в который  запряжен
Осо - чудовищных размеров конь, овладевший искусством  передвигаться во сне.
Но мне дон Бернардо видится прежде всего в конторе, глубоко усевшийся - или,
скорее, утопающий - в кресле. О нет, я преисполнен уважения к своему хозяину
и ни в коем случае не хочу назвать его бездельником. Чтобы покончить с этим,
опишу  его  словами  "медлительный"  и  "неторопливый":  прекрасный  образец
государственного человека, который никогда  не опаздывает, держит свое слово
и, сверх того, не поддается смущающим влияниям. Однако не станем отрицать: в
свете сказанного выше его  странное поведение в дни пятидесятилетнего юбилея
нашего города остается необъяснимым.
 Времени для размышлений  у  меня  в избытке. Дон  Бернардо, добровольно
удалившись под  домашний  арест  вместе  с Паломой,  весь  день  проводит  в
полумраке своей комнаты я  же, на тот случай, если  вдруг объявится клиент,
несу  караул в конторе. Но забредают только куры, собаки,  коты, заплутавшая
мелкая живность. Устав спать, я начинаю лишь подремывать, а после нескольких
чашек  мате  мозги  начинают  понемногу  шевелиться. Почему  поступки  моего
хозяина  встретили  такой  суровый   прием?   Почему   политики   не  даруют
милосердного прощения дону Бернардо? Вот объяснение, хотя и  неполное, оно -
один из плодов моих долгих раздумий:  всю жизнь имея дело с грязью, политики
научились замечательно симулировать  потерю  памяти,  чтобы  не вспоминать о
клевете,  неисполненных  обещаниях,  полицейском  произволе,  предательстве,
сказочных  состояниях государственных  служащих,  грубости  никуда не годных
чиновников.  И  все  же   они  не  стали  подлинными  философами:   простить
возмутителей спокойствия, отнимающих блеск у торжественных церемоний, - выше
их  сил. В этом они совершенно не отличаются от  простых смертных:  лезут из
кожи вон ради юбилеев, крестин, именин, дней рождения и прочих памятных дат.
 Как это признавал и сам дон Бернардо,  он сцепился с фигурами далеко не
последними  в  нашем   краю.  Среди  задетых  им  оказались  вице-губернатор
провинции, приехавший  на праздник по специальному распоряжению губернатора,
один  мэр, принадлежавший к числу вождей партии,  специальный уполномоченный
от ее  руководства и самые авторитетные  из местных партийных  деятелей.  Но
главное,  что  с ними увязалось  много  разного люда, на  который  произвела
плохое  впечатление  такая  крупная  промашка   дона  Бернардо   -  человека
известного и уважаемого в городе - и  грозившая испортить его будущее. Среди
простонародья, как, впрочем, и  среди  людей повыше рангом, ходило множество
разных объяснений, но все  они быстро свелись к  неизменной дилемме: бутылка
или  Палома. По этому поводу  я,  слава Богу,  достаточно  осведомлен, чтобы
опровергнуть сплетни. Нотариус  никогда не был тряпкой и не питал чрезмерной
слабости  к служанкам. И справедливо ли будет обозвать  пьяницей верного, но
благоразумного  поклонника  черешневого  ликера?  Чтобы  покончить  с  этими
сплетнями,  я опираюсь не столько на доводы -  в  нашем кругу их встречают с
недоверием,  - сколько  на  собственные  наблюдения.  Вооруженный ими,  я не
допускаю и  мысли, что причиной стала служанка - будь она с  косами, подобно
Паломе,  или без них, -  или  некий  импортный напиток, способный поколебать
решимость  моего хозяина. Тем  не менее остается фактом,  что  бульшая часть
городка присутствовала  при неслыханном событии: дон Бернардо изменил своему
обещанию взять слово на празднике.
 Ночь за ночью - я видел  это своими  глазами  -  устроившись  в  кресле
напротив своего бюро, он погружался в сочинение речи,  чтобы разразиться  ею
перед  толпой  народа  на  небольшой площади, где у нас проходят  торжества.
Когда  перо  дона  Бернардо  вывело  достопамятное  имя   Клементе  Лагорио,
основателя городка,  названного  в его  честь, я заметил  на щеке достойного
нотариуса слезу. Это  было настолько неожиданно, что я вначале принял  ее за
капельку пота, выступившую от жары или от излишнего напряжения.
 И  настал момент,  когда я  услышал речь целиком. Событие незабываемое:
передо  мной  предстало бесценное творение, где  была рассказана,  почти что
доверительным  тоном,  биография нашего  патриархального  дона Клементе, для
которого дон  Бернардо некогда выполнял деликатные поручения, - так же как я
для него самого.  Эль Лагорио  де Перрота получился героем, титаном, рыцарем
шпаги и креста а что касается его деяний, то это была величественная эпопея
местного масштаба. Здесь  красноречие достигало такого  накала,  что, только
прервав чтение и вспомнив о полном отсутствии индейцев в наших краях к  тому
времени  - подумаешь,  небольшая  ошибка размером  в  пятьдесят пять лет!  -
читатель  протирал   глаза,  разевал   рот,   восставал   против   бездушной
исторической правды, испытывал полное смятение в чувствах.
 Речь была, как видно, мечтательным  повествованием о героической эпохе.
Здесь  мы  встречались  с  мифическими  фигурами,  уже  потонувшими в тумане
легенды: сеньор Олива Кастро, первый владелец эстансии "Ла Сегунда",  старый
соперник  Лагорио  Ансорена  из восточных краев,  бывший  мелкий чиновник и
добросовестный сапожник, дававший полную волю  своему  размашистому перу  на
страницах "Городских вестей",  газеты  с  короткой жизнью, но оставившей  по
себе долгую память - если не  в  истории, то  в сердцах своих  приверженцев
старик Маламбре, симпатичный, невредный, хитроватый и  беззлобный остроумец
Модесто Перес, почтенный хозяин постоялого  двора,  знаток всех - немногих -
любовных приключений в  городке, - пожелаем, чтобы он, крепкий как скала,  в
сопровождении  верного  Пачона  (толстый,  с  длинной  шерстью,  хорошенький
спаниель), опираясь на свою знаменитую  палку,  был  рядом с нами еще годы и
годы! В  огромном  повествовательном полотне, развернутом доном Бернардо, не
было ни следа вкравшейся иронии - оправданной или нет, - никакой мелочности,
ни одной выпирающей сцены. Мужи былых времен - не нам чета!
 Излишне  упоминать  о соображениях,  заставивших  комиссию - во главе с
самим  доном Бернардо  - поручить ему  составление  речи. Нотариус  -  самая
заметная личность в городе сверх того, его крупнейший и,  по правде говоря,
единственный историограф.  С  детских лет,  с  того  далекого дня, когда ему
впервые  попал в руки  учебник  аргентинской  истории  Обена,  дон  Бернардо
посвящал редкие часы  досуга копанию  в местных архивах,  разборке  писем от
секретарей    многочисленных    ученых     обществ,    где    он     состоит
членом-корреспондентом. На  этом поприще  он  пожал  кое-какие  лавры в виде
хвалебных  публикаций  -  после  того  как  (по сообщению  одного  абсолютно
надежного аукциониста)  встал на сторону ревизионистов.  Тот  же  аукционист
уверял, что дон  Бернардо оставил покоиться на пьедестале славы всех прежних
знаменитостей, но  одновременно превозносил и  сомнительных болтунов. Отдать
должное каждому - таково правило моего хозяина.
 А  теперь  перейдем к соображениям,  по которым дон Бернардо  отказался
говорить на юбилее. Робких заранее предупреждаю:  мы  переходим  к леденящей
душу  загадке. В  центре этого тягостного события  - со  всей цепью взаимных
упреков  и обид  -  находится одна из пестрых куриц, все время забредающих в
контору.  Кажется, у этой серовато-белые перья прикрывали зоб на шее. Если я
и  видел  ее,  то  не  обратил  внимания:  зачем  мне  выделять  какую-то  в
особенности?  Дон  Бернардо  возразил,   что  в  ней-то  все  и  дело  могу
поклясться, что он тогда же взял ее на заметку. Что значит - смотреть на мир
не так, как все!
 Рискну  утверждать, что причиной