ам - все  это было для
него насущной необходимостью. Врач высказал свое суждение:
 - Хватит  уже глотать пилюли, слышите: я настаиваю, чтобы вы  удалились
из Буэнос-Айреса, от забот и трудов. Но вам не следует покидать город, чтобы
снова  смешаться  с  толпой  в Мар-дель-плата или в  Некочеа. Ваше лекарство
называется спо-кой-стви-е, спокой-стви-е.
 Альварес поговорил  с  ректором  и  получил  отпуск.  В  институте  все
оказались  знатоками  спокойных  прибрежных  городков.   Ректор  посоветовал
Кларомеко, преподаватель испанского - Сан-Клементе. Что же до Ф. Ариаса, его
коллеги по Востоку, Греции и Риму (был он настолько равнодушен ко всему, что
не выплевывал потухший окурок, навеки прилепившийся  к нижней губе), то  он,
воодушевившись внезапно, пустился в объяснения:
 - Доедете до  Мар-дель-Плата, поедете дальше, слева  оставите Мирамар и
Мар-дель-Сур  и  на  полпути  к Некочеа найдете  Сан-Хорхе-дель-Мар, курорт,
который вам и нужен.
 Необъяснимым образом красноречие  Ф. Ариаса убедило Альвареса: он купил
билет, собрал чемодан, сел в  автобус. То  клюя  носом, то просыпаясь,  ехал
долгую  ночь,  -  единственное,   что   от   нее  помнилось:   протянутая  в
бесконечность труба, освещенная линией фонарей.
 В утреннем свете он разглядел арку с надписью:

 САН-ХОРХЕ-ДЕЛЬ-МАР. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

 Стена,  на  которой  установлен был  этот плакат,  продолжалась  в  обе
стороны на порядочное  расстояние,  и  кое-где виднелись уже проломы. Нырнув
под  арку,  автобус  въехал на  грунтовую  дорогу,  ведущую  к  роще.  Море,
объяснили  Альваресу, находится слева. Городок не показался унылым.  В глаза
сразу  бросились  белые  и   оранжевые  домишки  и  зеленые  луга.  Альварес
прошептал: "Зеленый цвет надежды, надежды". Все луга и поля, и  между ними -
отдаленные  друг  от друга  дома. Своей высотою  выделялось  здание,  больше
похожее на шатер,  чем на жилище, с  кособоким фронтоном  и накренившейся на
одну сторону крышей - возможно, конструкция  осела, а возможно, такова  была
задумка  архитектора.  Еще не  разглядев  креста,  Альварес понял,  что  это
церковь, поскольку,  как  и все, притерпелся уже к так  называемому модерну,
обязательному в то время для  административных  зданий, церквей и банков. По
дороге  из  ракушечника  въехали  в   рощу  -  дрожащие  эвкалипты,  кое-где
серебристые ивы - и вскоре  оказались  перед просторным  деревянным бунгало,
выкрашенным в цвет чая с молоком,  - гостиницей "Английский буканьер", где и
должен был остановиться Альварес. С  ним вместе  из автобуса вышли старик со
слегка  прозрачной кожей, голубовато-белой, словно  чешуя, и  молодая дама в
черных  очках, с  тем  двусмысленно-привлекательным видом,  какой  имеют  на
фотографиях  в газетах истицы по делу  о разводе. В эту минуту из  гостиницы
вышел рыбак, нагруженный рыбой, и по привычке возгласил:
 - Рыбки не желаете?
 Это был старик с обветренным лицом, во рту трубка, в синей  фуфайке, на
ногах  резиновые   сапоги:  один  из  тех  живописных  типов,  истинных  или
переряженных, каких полно повсюду.
 Отойдя  подальше от рыбака,  молодая  дама  вдохнула  полной  грудью  и
воскликнула:
 - Какой воздух!
 Рыбак ударил себя в грудь  рукой, которой сжимал  трубку, и подтвердил,
весь напыжившись:
 - Чистый воздух. Морской  воздух.  Ах, море,  море... Когда  рассеялись
выхлопные  газы, оставленные автобусом,  Альварес тоже вздохнул  с натугой и
заметил:
 - В самом деле, какой воздух.
 Воздух отличался  от обычного морского,  запомнившегося: была  какая-то
примесь,  неопределенный,  тяжеловатый душок.  Рыбы,  водорослей? Нет,  стал
уверять  себя Альварес,  ни в  коем  случае,  хотя  и  это,  наверное, очень
полезно.
 - Сколько цветов! - восхищалась  дама.  -  Не  гостиница,  а  настоящая
вилла!
 - Никогда не видал их столько, - поддакнул старик.
 Альварес поспешил согласиться:
 - И я тоже, разве что...
 Его охватил внезапный приступ тоски, и он не смог  закончить  фразу.  А
дама проговорила брюзгливо:
 - В доме все как будто вымерли. Нас никто не встречает.
 Однако вымерли  не все. Внутри  зазвенел рояль, и до прибывших долетела
пошленькая североамериканская мелодия, какая -  Альварес не мог  определить.
Старик, мгновенно помолодевший, принялся напевать:

 - Когда святые из рая
 Сойдут на землю... -

 затем прошелся в бойкой чечетке и  снова  обмяк. Дважды хлопнула тугая,
на пружинах, дверь, и на пороге появились две женщины: молоденькая служанка,
немка или швейцарка, светловолосая, розовая, со сладкой улыбкой,  и хозяйка,
видная,  ширококостная,  в полном расцвете  своих пятидесяти лет,  прямая  и
величавая: могучая  грудь и высокая, башней, прическа делали  ее  похожей на
каравеллу или крепостной бастион.
 Следуя  за этой  дамой,  сопровождаемые служаночкой,  которая  каким-то
чудом  умудрилась  прихватить  все  чемоданы,  путники  вошли  в  гостиницу.
Альварес расписался в журнале.
 -  Альфонсо  Альварес,  -  вслух прочла  хозяйка и  тут  же добавила  с
очаровательной светской улыбкой. - Два А, как это мило.
 -  Скорее однообразно, - отрезал Альварес, которому не раз  приходилось
слышать подобное.
 - Здесь  у  нас  телефон,  -  продолжала хозяйка  так, будто произнесла
весьма забавную шутку. Взмахнула  рукой, сверкнула чем-то зеленым: кольцом с
изумрудом. -  Там, наверху,  ваша комната, сеньор: номер  тринадцать. Хильда
вас проводит.
 Поднимались  они  по  скрипучей, возможно  непрочной,  лестнице.  Узкая
комната похожа была  на  каюту.  Сосновый столик, стул, умывальник заполняли
почти все пространство. Несколько  минут, казавшихся бесконечными,  Альварес
стоял недвижимо:  так  близко  от него  находилась девушка.  Чтобы  нарушить
мучительное оцепенение,  он, изогнувшись,  оперся о  раковину умывальника  и
открыл кран. Выдавил из себя улыбку, будто потерявший точку  опоры  акробат.
Лишь только потекла вода, как запах ее вызвал к жизни смутные воспоминания.
 - Серой пахнет, - объяснила служаночка. - Хозяйка говорит,  вода  течет
прямо из горячих источников. Он подставил палец под струю:
 - И правда, горячо.
 - Теперь вода везде горячая. А  там, - она показала за окно, - бьет  из
земли сама собой, фонтанами.
 Девушка  говорила  ему прямо  в  затылок, от этого па спине у Альвареса
бегали мурашки,  так, во  всяком случае, он полагал. Он кое-как  протиснулся
мимо умывальника и выглянул в окно. Увидел цветник, тропку, выложенную белым
гравием, просеку в рощице по  ту  сторону поля. Вдали различил кучку людей и
почти прозрачный дымок.
 -  Земля принадлежит  хозяйке, - продолжала служаночка.  -  Она  велела
работникам копать, посмотреть, что там внутри.
 - В недрах земли, - пробормотал Альварес.
 - Что?
 - Да так, ничего.
 Он взглянул  ей  в  лицо.  Своей коротенькой  ручкой  немочка грациозно
поправила  прядь,  упавшую  на  глаза,  склонила  набок  щенячью   мордочку,
сладко-сладко улыбнулась и вышла. Альварес еще раз обвел комнату взглядом. В
первый  раз -  с каких  пор,  и сам уже  не помнил  -  он почувствовал  себя
счастливым. Причиной тому частично  явилось мальчишеское тщеславие, присущее
всем мужчинам, частично - сама  комната, похожая на келью, на убежище, а еще
- вид  из  окна  на поле.  Впрочем,  неважно,  отчего возникло  это  чувство
удовольствия важно, что по времени оно, это чувство,  почти непосредственно
предшествовало беспокойству  и тревоге, что охватили его на пляже. Вообще-то
человек, оправляющийся от болезни, из-за пустяков переходит от благоденствия
к унынию однако правда и то, что Альварес спустился к морю, полный радости.
 Он пробыл на пляже не менее трех часов, сначала на солнце, потом в тени
скал,  потому что  вспомнил  историю  о  курортниках, неизменно красных, как
лангусты: минутная неосторожность, чересчур тесное  слияние со стихией  -  и
вот  ты вынужден ночью смазывать  очищенным  маслом ожоги второй степени,  а
затем погружаться в яркие  фантазии  бреда.  Альварес не хотел,  чтобы столь
банальная неприятность загубила ему отдых.
 Не желая  также  и портить отношения  с  хозяйкой, без  четверти час он
пустился с пляжа в обратный путь. Хоть  обоняние его уже и привыкло,  он все
же почуял, что странный запах от моря усиливается.
 Обедали  они  за  бесконечно  длинным  столом.   Альварес,  старичок  с
прозрачной кожей -  звали его Линч, и он  преподавал в каком-то  институте в
Килмесе  - и  хозяйка: она-то и объяснила, что и ее дочь, и прибывшая с ними
дама, и другие постояльцы, все молодые, не вернутся в гостиницу до заката.
 - Стало быть,  вы преподаете в Килмесе? - переспросил Альварес у Линча.
- Алгебру и геометрию?
 - А  вы  - в Свободном  институте?  -  переспросил Линч у  Альвареса. -
Историю?
 Поговорили  об учебных планах, о юном поколении и о том, каким бременем
ложатся на душу преподавателя беспрерывные годы работы.
 - Мне нравится преподавать, однако... - начал Альварес.
 - Вам хотелось бы чего-нибудь другого. Мне тоже, - заключил Линч.
 Такое согласие во взглядах поразило их.
 Столовая  была  обширной  залой,  с  металлической  люстрой  посередине
потолка. С люстры  свисали,  оставшиеся,  возможно, с Нового  года,  цветные
гирлянды. Стол был задвинут  в угол, чтобы оставить место для предполагаемых
танцев. У стены  выстроились  бутылки  в открытую  дверь  виднелась  кухня,
столы, уставленные кастрюлями, у которых хлопотал крестьянин,  одетый сейчас
поваром.  У  противоположной стены высился  рояль.  Немочка подавала обед, в
перерывах между блюдами усаживаясь за стойку наконец внесла кувшин с водой,
и хозяйка сказала:
 - Мне сегодня белого вина, Хильда. А вам?
 -  Мне? - смешался Альварес, углубленный в себя. - Стакан воды и, чтобы
составить компанию сеньоре, белого вина.
 - А мне воды, только воды! - воскликнул старый Линч.
 -  Вода идет  из  горячих  источников, -  гордо возвестила  хозяйка.  -
Сернистая, немного резковата - надо привыкнуть к ней, но мне нравится.
 - Однако вы-то ее не пьете, - подметил старик.
 - У  меня большие  планы, - продолжала  хозяйка.  -  Только бы  удалось
привлечь иностранный капитал  - и мы построим здесь санаторный комплекс, наш
Виши, наш Контресвиль, наш Котре.
 - У сеньоры, - признал старик, - гостиничное дело давно в крови.
 - Шибает прямо в нос, - заметил Альварес, отставляя стакан.
 - Не сернистая она, а тухлая, - уточнил Линч между двумя глотками.
 -  Вы  только  послушайте его,  -  шутливо протянула  хозяйка  и  гордо
вскинула голову. А Альварес спросил:
 - Сеньора, откуда это название?
 - Какое название? - не поняла хозяйка.
 - Название гостиницы.
 -  Английский буканьер - это некий  Добсон, - разъяснила  хозяйка, -  в
конце восемнадцатого  века  он  приплыл на  эти берега  с  сорокой по кличке
Фантазия на плече. Потом влюбился в дочь касика...
 - И прощай сорока, - закончил  Линч.  - Рассказ ваш похож на  моральную
аллегорию или на эмблему из старинного кодекса.
 -  Вы  только  послушайте  его,  -  повторила хозяйка.  - Вы,  господа,
приехали в  великий день. После обеда можете пойти посмотреть  бега. Истинно
римское  зрелище. Скачки  на  морском берегу.  Попозже  вечером -  прогулка:
живописная  дорога приведет вас  к новым  скважинам, к  фонтанам,  настоящим
гейзерам может  быть - почему бы  и нет? - эта сольфатара, дымящаяся серная
сопка, - будущий  санаторий, достопримечательность для туристов. Вы увидите,
как мои люди копают в трещинах, откуда  исходит  дым. Что  мы там обнаружим?
Подземный вулкан?
 Альварес, робкий от природы, спросил:
 - Если там, внизу, вулкан, благоразумно ли расширять трещины?
 Ему даже не ответили. Альварес невольно подумал: всякий  трус замкнут в
своем одиночестве, как Робинзон на острове.
 - Завтра  - еще один  великий день,  -  продолжала хозяйка.  -  Вернее,
великий  вечер.  День   рождения  моей  дочери   Бланчеты:   ей  исполняется
восемнадцать.  Пир  горой,  радушный  прием. Убедитесь  сами:  наш маленький
курортный  городок - рай до грехопадения. Все мы здесь, в Сан-Хорхе, -  одна
любящая семья,  свободная от  жуликов и  проходимцев. Сколько раз повторять:
нам не нужны здесь малолетние преступники, что бегут, как черт от ладана, от
ножниц парикмахера! Вон отсюда, чучело огородное!
 Встревоженные,  смущенные  таким  внезапным  переходом, оба  постояльца
оторвались от горячего риса  с бараниной, сильно отдававшего серой. И тут же
обернулись, потому что за спинами у них раздался мужской голос:
 - Не кипятитесь, донья. Бланчета попросила, чтобы я взял ее  с собой на
пикник.
 - Да  что такое  может просить у тебя Бланчета? Только появись рядом  с
моей дочерью, задушу собственными руками.
 Взбесил хозяйку жуткого вида  здоровенный парень,  местами  закутанный,
местами слишком голый, где  лохматый, а  где безволосый,  злокозненный,  без
сомнения,  возможно,  женоподобный  борода и  волосы,  одинаково  длинные и
густые, светлым ореолом обрамляли его круглое лицо. Из этой спутанной шерсти
выглядывали  маленькие   глазки,  то  нагло  прищуренные,  то  бегающие,  то
пристально-холодные. На нем  была  фуфайка,  на нее  наброшено  полотенце, а
из-под скудной  набедренной  повязки  торчали  ноги,  гладкие и  безволосые,
словно у  женщины,  - но более всего бросались  в  глаза  спутанные волосы и
грязная одежда.
 Привстав из-за стола, хозяйка осведомилась:
 - Уйдешь ли ты сам, Терранова, или я выведу тебя за ухо?
 Чудище удалилось, хозяйка опустилась на стул  и  закрыла лицо руками. К
ней тотчас же подбежала заботливая служаночка со стаканом воды.
 - Нет, Хильда, -  отказалась  хозяйка, успокоившись.  - Сегодня  я  пью
только белое вино.
 Наконец обед закончился, и все разошлись по комнатам.
 "Либо  я  так  ослаб,  либо  воздух  здесь  сшибает  с  ног", - подумал
Альварес, едва не заснув с зубочисткой во рту. Он улегся в постель и проспал
какое-то время, пока тяжесть не опустилась  ему  на  ноги. То  была  Хильда,
присевшая на край кровати.
 - Пришла вас проведать, - объяснила девушка.
 - Ясно, - отозвался Альварес.
 - Хотела узнать, не желаете ли чего.
 - Спать.
 - А вы только что спали?
 - Да.
 - Вот и хорошо. Завтра вечером день рождения Бланчеты.
 - Знаю.
 - Терранова не придет, иначе мадам Медор выгонит его поганой метлой.
 - Кто такая мадам Медор?
 - Хозяйка. А бедняжка Бланчета влюблена.
 - В Терранову?
 - Да, в Терранову, а  он  ее  не  любит.  Ему нужны  деньги. Это  такой
злыдень, такой бессовестный хулиган, не разлей вода с Мартином.
 - А кто такой Мартин?
 -  Пианист.  Мадам Медор Терранову на дух  не выносит, а сообщника  его
пускает в дом, потому что тот здорово играет на рояле. А все ведь знают, что
оба они - из мирмарской банды.
 Снизу послышался крик хозяйки:
 - Хильда! Хильда! Девушка заторопилась:
 - Ну, я  пошла.  Не дай  Бог застукает  меня  здесь  -  обзовет сукой и
другими скверными словами.
 Немочка спустилась по скрипучей  лестнице,  а  ей  навстречу  понеслись
вопли мадам  Медор, - та  выговаривала служанке, но вскоре, заглушая  прочие
звуки, загремел марш всех святых, исполняемый на рояле.
 Альварес встал, потому  что спать ему больше не хотелось. Ему сделалось
еще хуже, чем накануне. Хотя на пляже он и вел себя осторожно, голова болела
так,  будто  он  перегрелся  на  солнце. Захотел попить  чего-нибудь,  чтобы
перебить вкус серы и утолить жажду, великую жажду. Вошел  в столовую. Мартин
барабанил  марш  всех  святых  на  рояле,  хозяйка,  облокотившись  о  стол,
занималась расчетами, а Хильда от прилавка бросала умильные взгляды.
 - Белого винца, холодного, - попросил он. Хозяйка возгласила:
 - Ну и сиеста! Проходит за часом час, и я уж подумала: с этим солнышком
да ветерком наш тринадцатый номер не пробудится до утра. На бега вы уж точно
не поспеете, но еще светло и можно пойти поглядеть на гейзеры.
 Хильда  раскупорила  бутылку.  Альварес  залпом  выпил  два  стакана  и
выдохнул:
 - Спасибо. Хозяйка приказала:
 - Спрячь-ка эту бутылку, девочка. Вечером сеньор ее прикончит  за милую
душу.
 Альварес спросил дорогу к гейзерам.
 Хозяйка объяснила.  Он пошел по дороге вокруг  рощи, затем по открытому
полю:  то и дело  попадались хижины, коровы. С  моря  доносился запах гнили.
Вечерело.
 Когда дошел  до места,  рабочий  день кончился:  работники, положив  на
плечо лопату,  отправлялись в обратный путь.  Альварес вступил в разговор со
священником, - тот вглядывался в фонтаны горячей воды и выбросы пара.
 - Я и не думал,  что здесь  так глубоко, - закричал Альварес, -  голова
кружится.
 -  А  какова  температура  почвы?  -  прокричал  в  ответ  священник. -
Попробуйте рукой.
 - Очень горячо. Что они ищут?
 - Важно не то, что ищут, а то, что находят, - отозвался священник.
 - Уже что-то нашли?
 - Почти что ничего. Взгляните сами.
 Криком не выразишь оттенков смысла так или иначе, призыв  взглянуть, в
сочетании со словами "почти что ничего", звучал иронически.
 - Куда? - спросил Альварес.
 Священник подошел к нему, отечески обнял за плечи и подвел к эвкалипту.
На земле, у  самого ствола, они  увидели два огромных  крыла  и кучку черных
перьев.
 -  Черт возьми! - не  сдержался Альварес.  - Простите, святой отец, но,
согласитесь, эти крылья принадлежат адскому созданию.
 - Может быть, - отозвался священник. - Скажите-ка, не таясь, какая это,
по-вашему, птица?
 - Орел?
 - Не такой уж орел и большой.
 - Осмелюсь предположить - кондор?
 - В этих краях? Неужто не понимаете сами, что это невероятно?
 - С вашего разрешения, я возвращаюсь в гостиницу, - объявил Альварес.
 -  Я вас  провожу, - ответил священник.  - Определить вид - это  еще не
все... Поверьте мне, возникают и другие трудности.
 - Поразительно, - заметил Альварес, которого уже тяготила данная тема.
 - Коль скоро они лежали на земле, почему не начали гнить?
 Альварес предположил:
 - Воздействие огня?
 Священник  бросил  на  него  снисходительный  взгляд,  потом  заговорил
торопливо:
 - Оставим эту тему. Никто не обязан знать химию, однако мораль касается
всех. Взгляните, куда  любопытство влечет мужей.  Или жен, что одно и то же.
Неисправимое любопытство  достойно  неизреченной  награды. Может, и  кары  -
почему бы и нет?
 - Кто же карающая десница? - спросил Альварес.
 -  О,  у мадам есть  враги.  Вот, например, Терранова, парнишка, вполне
способный отмочить хорошую шутку.
 - Думаете, шутку?
 - А что еще?
 Собравшись с духом, Альварес спросил:
 - А горячая вода и дым - это тоже шутка? Приободрившись, он взглянул на
священника чуть ли не снисходительно.
 - Я устал,  - заявил священник. - Пойдемте-ка  лучше. Я человек мирный,
поверьте,  а  мне  целый  год пришлось  жить меж  двух  партий  комитета  по
строительству церкви, будто меж двух огней.
 - Разве нельзя их предоставить самим себе? - предположил Альварес.
 - Я так и делаю, - кивнул священник.  - Завтра пойду на охоту со  своей
собакой  Томом,  а  комитет пусть  заседает  сколько  ему заблагорассудится.
Консерваторы ратуют за модерн,  обновители - за готику, а отец  Беллод,  ваш
покорный  слуга, со скромностью мученика  выступает  время  от  времени  ro
domoxxiv: видите ли, мне нравится романский стиль. Если партии не
помирятся - церкви не будет.
 Они  распрощались.  Едва  войдя  в  гостиницу,  Альварес  увидел  внизу
лестницы немочку.  Девушка  подняла на него глаза,  потом  побежала  наверх.
Альварес какое-то время не  двигался с места,  затем направился в столовую и
решительно приступил с разговором к старику Линчу.
 - Что с вами, друг мой? Что у вас на уме? - всполошился старик.
 - Пословицы, - ответил Альварес. - Конь без узды...
 Мадам Медор сказала громко:
 - Позвольте я вас представлю. Номер тринадцатый...
 - Альварес, - смущенно прибавил Альварес.
 - Моя дочь Бланчета...
 Девушка маленького роста, со  светлыми волосами, мягкими  и длинными, с
молочной  кожей, серьезными, почти  печальными  глазами  и тонко  очерченным
профилем, была прелестна.
 - Дама из одиннадцатого, - продолжала хозяйка.
 - Госпожа де Бианки Вионнет, - уточнила дама.
 - Мартин,  наш человек-оркестр, -