"Что-то в вас не то." - сказал он, критически осматривая  демонстрантов
и залезая рукой в их штаны. - " Чего-то в вас  лишнее, я даже знаю, что. А я
так рассчитывал, думал найду то, что мне нужно."
     Он перебегал от  одной колонны к другой, хохоча  и на  ходу сбрасывая с
себя одежду, пока не оказался совершенно голым.
     "Малый совсем сошел  с  ума." - сказал пожилой полный мужчина из  толпы
зевак. - "И немудрено, здесь  такого насмотришься,  что  вскоре  не отличишь
белого от черного. Не понимаю, для чего все это зрелище."
     Была  вызвана   машина  "скорой  помощи".  Олаф  убегал  от  санитаров,
отбивался от них, но те его догнали, надели смерительную рубашку и поместили
в машину.

     ............................................................................................................................................
     *Cristopher   Streer  Day  посвящен  разгону   полицией   в   Нью-Йорке
гомосексуалистов, которые боролись  за  свои  права.  В Германии  этот  день
отмечается  как праздник, на который  собираются гомосексуалисты и лесбиянки
со всей Германии.

     "Я  самый несчастный человек. Почему меня никто не понимает?" -  Олаф с
надеждой  заглянул  в  глаза врача. -  "Увидишь  женщину  с красивой грудью,
сначала убедишься, что грудь у нее искусственная, потом залезешь под  платье
и оказывается, что это и вовсе мужчина. Или встретишь мужчину, который  тебе
понравился, а где у него
     округлые бедра и пышная женская грудь?  Их  нет и в помине. А мне нужен
мужчина, у которого есть все, чем обладают женщины. Только такой!"
     "Да вам нужен гермофрадит." - сказал санитар ехидно.
     Врач с осуждением посмотрел на санитара.
     "Успокойтесь."  - сказал  он Олафу. - "Вас  полечат, вы выздоровеете, и
все встанет на свои места. Не беспокойтесь."

     Перед клиническим разбором профессор Хансен, заведующий университетской
психиатрической клиникой,  осмотрел  себя  перед  зеркалом -  волосы  гладко
причесаны, галстук на месте, халат застегнут на все пуговицы, - и, оставшись
доволен своим внешним видом, пошел на клинический разбор. Уже все  струдники
клиники ждали его прихода.
     "Уважаемые колеги!" - начал он.  -  "Сегодня мне хотелось  бы  обсудить
диагноз нашего пациента Олафа Г. Пациент не простой, находится в клинике уже
несколько  дней, однако в диагностическом  смысле остается загадкой. Поэтому
было  бы  очень интересно выслушать  ваше  мнение.  Как говориться, в  споре
рождается   истина,   а  истина   для   нас  самое  важное  -  от  правильно
установленного диагноза зависит судьба пациента, и мы за нее в ответе."
     Несмотря на  вид  академического профессора,  всегда тщательно  выбрит,
аккуратно  причесан,  в  несколько  старомодном  костюме и  обязательно  при
неброском галстуке, заведующий университетской психиатрической  клиникой был
человеком жизнерадостным, общительным, которому нравились современная музыка
и кинофильмы. Он любил  выслушать мнение своих сотрудников, хотя и знал, что
последнее слово останется все равно за ним.
     Доценты и ассистенты выступали один  за другим, иногда мнения некоторых
из них  совпадали, иногда разнились, но  слушая их, у профессора  оставалось
чувство неудовлетворенности,  никто  из  них не  высказал ни  одной  мало  -
мальски интересной идеи, ни одного оригинального подхода для разрешения этой
загадки.Чутьем он  понимал, что  до правильно  установленного  диагноза  еще
далеко и недовольно смотрел на сотрудников. Все это было скучно, тривиально,
без малейшей искры Божьей.
     "А почему  же вы молчите, коллега Винтер. Не  могу представить, чтобы у
вас не было своего мнения  по  этому  вопросу," - сказал профессор, и в  его
глазах зажглись огоньки, появлявшиеся у  него каждый раз, когда он обращался
к Винтеру .
     Винтер,  был еще молод, не так давно перевалил за  тридцать, с веселыми
глазами  и вихрами  темных  волос,  которые, несмотря  на  усилия владельца,
правда,  не особенно настойчивые,  привести  их  в приличный вид, смотрели в
разные  стороны; его высказывания на утренних конференциях  и на клинических
разборах были  оригинальны и  остроумны, а в  запутанных  сложных случаях он
почти  всегда попадал  в  яблочко. Профессору  он нравился,  он ценил мнение
своего  коллеги и думал  о том, что, когда состарится и должен будет уйти на
пенсию, постарается убедить Ученый Совет
     назначить Винтера своим приемником.
     Винтер встал, оглядел присутствующих и начал свое выступление:
     "Прежде, чем говорить о диагнозе нашего пациента, хотел бы сказать, что
совсем
     недавно  я  перечитал  труды   Ивана  Петровича  Павлова.  Русские  его
боготворят  и  считают  одним  из  величайших  физиологов.  Так  вот,  уже в
преклонном возрасте Павлов заинтересовался  природой неврозов. Его посещения
психиатрических клиник  Санкт-Петербурга не привели  ни  к чему. И тогда  он
решил воспроизвести психоз в лаборатории,  вызвать его  у собак,  с которыми
работал  много  лет.  Он  кормил  собаку  мясом,  показывая ей  одновременно
светящийся круг. Через некоторое время при виде круга собака начинала вилять
хвостом и обильно выделяла слюну, как будто бы ела мясо. Убедившись, что вид
круга стойко  ассоциируется у собаки с едой, Павлов видоизменил опыт. Он бил
собаку электрическим  током, показывая  ей  не  круг,  а  светящийся эллипс.
Вскоре  только  при  виде  эллипса  собака  забивалась  в  угол,  предвкушая
неприятные  ощущения, связанные с  электрическим током.  Затем  Павлов начал
уменьшать  разницу между осями  эллипса,  постепенно  превращая его в  круг.
Когда же собака перестала понимать, видит ли она круг, суливший ей мясо, или
эллипс,  за которым  последует пытка электричеством, у  нее развился тяжелый
невроз. Бедная собачка, если бы ты могла отличить круг от  эллипса, осталась
бы  здоровой.  Но,  увы!  для  нее  это   было  невозможно.  Или  посетитель
современного  супермаркета   -  приходишь  и  видишь  костюм,  который  тебе
нравится. Но тут же замечаешь другой, у  которого цвет лучше, а рядом третий
с  пуговицами красивее,  чем  у предыдущих. И  уходишь раздасадованный,  так
ничего не купив из-за слишком большого  разнообразия.  В таком  же положении
оказался и Олаф Г.  Ему  нравилось в одинаковой степени заниматься сексом  с
мужчинами и женщинами, и он не мог четко решить для  себя, кто же ему больше
нравится. Он бесконечно наделял женщин мужскими чертами, а мужчин - женскими
и, не  находя  ни в  тех, ни  в других  желаемого,  не  был удовлетворен  ни
женщинами, ни мужчинами. Живи только в окружении женщин, он не помышлял бы о
мужчинах, так  как не  знал бы о их  существовании,  находясь же среди одних
мужчин,  стал  бы гомосексуалистом.  А тут  и  те  и  другие,  как уж  здесь
остановить свой выбор! Олаф стал этаким буридановым  ослом,  который не смог
решить, какой из двух одинаково  привлекательных стогов сена хотел бы съесть
и  в результате умер  от голода. Думая над  диагнозом нашего пациента, я все
время  вспоминал  павловскую  собаку, посетителя  магазина и осла  Буридана.
Думаю,  что это психическое  расстройство  -  своего  рода  неуверенность  в
возможности сделать единственно правильный выбор из множества предложений."




СПИТЕ СПОКОЙНО, ДОРОГИЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ МАТРОСЫ !


     Спокойной вам ночи, приятного сна,
     Желаю вам видеть осла и козла,
     Осла до полночи, козла до утра,
     Спокойной вам ночи, приятного сна,
     Желаю вам видеть осла и козла,
     Осла до полночи, козла до утра,
     Спокойной вам ночи, приятного сна...
     и так продолжать до бесконечности.


     В  Петрограде  наступила  ранняя  осенняя  ночь,  холодная,  ветренная,
промозглая.
     Из Морских казарм на Мойке, напротив Поцелуева моста, высыпали матросы.
Они  выходили  группами, громко разговаривали и возбужденно обсуждали только
что закончившееся заседание Революционного Совета.
     "Каков  оратор! От его речей  меня  бросало  то  в  жар,  то  в  холод.
Послушаешь, и  хочется идти сражаться  с  врагами революции!" - почти кричал
Николай.
     "Да,  он молодец!  Хорошо сказал, что буржуи - наши  главные враги!"  -
сказал Петр.
     "Не  только  буржуазия,  но  и  офицеры.  Эти уж  попили  вдоволь нашей
кровушки. Ну ничего, теперь их власть кончилсь!" - Это был Иван.
     "Забыли еще интеллигентов. Эти тоже наши враги, они заодно с буржуями и
офицерами.  Тоже кровопийцы!" -  сказал Николай зло,  и  его глаза  зажглись
нездоровым блеском.
     "А уж о  попах и  говорить нечего.  Правильно, что  религия - опиум для
народа."
     "А что это за штука - опиум для народа?" - спросил  Петр, и на его лице
появилось  удивленное выражения, как  раньше  в детстве, когда мать собирала
перед   сном   детей  и  рассказывала   им   истории  об   Аленушке   и   ее
братце-козленочке, добрых волшебниках,  Бабе-яге  и  Кощее Бессмертном. Петр
вопросительно поднял глаза на  Николая. Тот знал  все,  умел  писать и бегло
читать, не то что его малограмотные друзья, к тому же был питерским.
     "Да это  такое зелье, вроде водки, попьешь его, и  жизнь покажется тебе
прекрасной. Попы рассказывают нам разные сказки о загробной  жизни,  рае для
покорных  и аде для бунтарей, как  мы. От  этих сказок жизнь дуракам кажется
лучше. Вот попы и вешают им лапшу на уши."
     "Тогда всех  их  бить  надо  пока  не поздно,  и чем  раньше мы с  ними
покончим,  тем  скорее  наступит  светлая  жизнь  для  простого  народа."  -
согласился с другом Петр.
     Иван,  Николай  и Петр пришли на флот в один и тот же год,  служили  на
одном  и  том же  корабле в  машинном отделении,  вступили  вместе в  партию
большевиков  и  были  неразлучными  друзьями.   Все  четверо  были  рослыми,
широкоплечими, светловолосыми. Они всюду появлялись  вместе, и  было  просто
невозможно  представить каждого  из них  в одиночестве, без  верных  друзей.
Выросшие  в  простых  семьях,  они  безгранично   верили   в  скорую  победу
пролетариата  и их вера в  эту победу и ненависть к врагам рабочих, солдат и
матросов  возрастала после каждого собрания на  корабле, в  Морских казармах
или на кронштадской площади перед  памятником Петру . Это сближало их. После
каждого такого собрания разговоры затягивались до полуночи.
     У каждого из них была своя причина для ненависти.
     Николай  вырос  на  Васильевском  острове. Его отец,  рабочий-литейщик,
погиб в  цеху от несчастного случая,  а мать так и  не вышла вторично замуж,
осталась вдовой с  тремя детьми, один другого меньше, и, чтобы не умереть  с
голоду, пошла  работать  прачкой,  стирала белье у интелигентов, профессоров
университета.  С  малолетства Николай  ненавидел  интеллигентов,  считал  их
виновниками всех несчастий,  свалившихся  на его  семью, хотя  мать не могла
сказать  ничего  плохого  об  университетских, приносила  от них  гостинцы к
праздникам и говорила, что, если бы  не эти  профессора, семья бы  уже давно
пропала.
     Иван   был   что   называется  псковским  смутьяном.  Он,  будучи   еще
двеннадцатилетним  пареньком, даже несколько дней  провел  в  кутузке, когда
попытался поджечь  церковь, где его отец был  дворником и которому священник
пригрозил  выгнать  за частые  пьянки.  На  корабле он  рассказывал  друзьям
смешные истории  о  попах и попадьях,  но в его устах  эти  истории  звучали
совсем  не смешно  - попы в его  рассказах  были  людьми злыми, развратными,
падкими на чужие деньги.
     Петр был сыном  малоземельного  крестьянина, безлошадника, батрачившего
на  кулаков. Но в силу  своей политической  неграмотности, да  и  не  только
политической,  - он ходил в школу  только два  года,  нужно было помогать по
хозяйству, - не делал никакого  различия между буржуями и кулаками, для него
все они были кровопийцами и угнетателями бедняков.
     Неяркий  свет фонарей  тонул  в  густом осеннем  петроградском  тумане.
Матросы начали расходиться  -  одни спешили  в  Кронштадт на  свои  корабли,
другие к месту службы в Петрограде.
     "Братцы, пошли ко мне." - вдруг предложил Николай. - "Я  живу недалеко,
на Васильевском. За полчаса  будем на месте. Мать у меня - что надо, женщина
хозяйственная, накормит домашней пищей да и бутылочку поставит. Может быть и
не одну,  нас ведь трое, одной не обойдешься. А то  страсть  как надоела эта
казенная жрачка."
     "Да ведь на корабль надо." - с сомнением сказал Петр.
     "Служба  не  волк,  в лес  не  убежит."  -  В  глазах Николая появилось
озорство. - "Не трухай, посидим в тепле, выпьем, поедим  домашнего, а завтра
с  первым катером успеем к построению. Домой захотелось, мать ведь почти два
года не видел. Пошли!"
     Вскоре вышли они на  Николаевский мост, шеренгой,  заняв всю пешеходную
часть. Навстречу им шел человек. Он был в  темном пальто с белым шарфом  и в
шляпе.
     "Разрешите пройти." - сказал он.
     Матросы, смеясь обступили его, загораживая дорогу.
     "Да кто ты такой, чтобы  пропускать тебя? Это ты должен уступать дорогу
революционным матросам."
     "Разрешите пройти, я спешу домой." - повторил человек.
     "Какой ты вежливый. Наверное, интеллигент."
     "Я  -  академик  Российской  Академии  Наук,  профессор  Петроградского
университета. Мое  имя известно в академических кругах всего  мира. А теперь
пропустите меня, я не желаю иметь с вами ничего общего." - Он смотрел на них
холодно, почти безразлично.
     "Смотри, какой горячий." - зло сказал Николай. - "Нужно искупать тебя в
Неве, холодная водица остудит, пойдет только на пользу."
     Даже не ожидая того от  себя, он  обхватил  человека, поднял, перекинул
через перила моста и бросил в воду.
     Николай ожидал,  что услышит  крик, -  ведь  люди  всегда кричат, когда
падают с высоты, - хотел насладиться страхом этого интеллигента. Но крика он
не услыхал, только всплеск воды от падения тела.
     Все произошло так  внезапно, что ребята не успели опомниться. Они молча
стояли и смотрели на Николая.
     "Коля, за что ты его так?" - тихо спросил Петр.
     Николай смотрел на друзей, не зная, что сказать.
     Они в растерянности стояли на мосту, даже идти к Николаю расхотелось.
     "В Кронштадт надо, на корабль." - сказал Петр с тоской.
     "Правильно  ты  все  сделал,  друг."  -  сказал  Иван,  даже  лицо  его
перекосилось от злости. - "Чему учат нас вожди революции? Бить врагов, и чем
больше  мы  их  перебьем,  тем  скорее  наступит  счастливое  будущее.  Чего
загрустили? Пошли."
     Мать, увидав  Николая, заплакала, начала целовать. Затем отошла и стала
рассматривать его.
     "Да  ты  мужчиной  стал. Уходил  парнишкой, а  пришел совсем  взрослым,
самостоятельным. И  какой  ты  у  меня  красавец.  Придешь  насовсем, найдем
невесту под стать тебе."
     "Нет,  мамаша, у меня совсем другие планы. Сначала нужно перебить  всех
врагов  советской  власти, построить  коммунизм,  а  уж  потом  придет время
жениться. А это  мои  друзья.  Вот  с  ними я и  собираюсь  строить  светлое
будущее."
     "Такие  же  красавцы,  как  и ты.  С  такими и ваш  коммунизм построить
недолго."
     "Мамаша,  одними  похвалами  сыт  не  будешь,  приглашай  за  стол."  -
засмеялся Николай.
     Матросы, почувствовав уже почти забытый  домашний уют, расшумелись,  но
мать  приказала вести себя потише - младшие уже спят, так можно и разбудить,
а завтра им нужно рано вставать.
     Мать засуетилась, поставила все, что у нее было, да и бутылку  водки не
забыла.
     "Первый стакан выпьем за мировую революцию и за наших вождей!" - сказал
Николай, вставая.
     Они  выпили  одним  духом, даже не закусив.  Друзья посмотрели  друг на
друга и засмеялись.  Поели, хваля наваристые щи  и хлеб, нарезанный крупными
ломтями.
     "Молодец,  Колька,  что  притащил  нас  к  себе."  -  Лицо  Петра опять
приобрело то  детское выражение  как тогда, когда онрасспрашивал  друзей  об
опиуме для народа. - "Да и я тоже скучился по матери, по дому, по теплу."
     "Все  верно,  Петька, хорошо ты  сказал о  мировой  революции  и  наших
вождях. Но какова водочка, даже кишки согревает. Сразу видно, что питерская.
Не то, что наш псковский самогон." - сказал Иван.
     "А теперь самое дело выпить за мать и за ее еду. И за нас, мы ведь тоже
люди, за нашу дружбу." - поднялся Николай. Он посмотрел на водку  в стакане,
и  вдруг его сердце бешенно заколотилось,  ноги  подкосились,  и он  сел  на
лавку.
     Со дна  стакана на него смотрели глаза, глаза того профессора, которого
он бросил в Неву. Он посмотрел на стену, затем на друзей. Ото  всюду на него
смотрели  эти глаза,  серые  холодные  глаза  интеллигента. В  них  не  было
ненависти, только презрение. Николаю было  бы, наверное, не так обидно, если
бы глаза смотрели на  него со злобой,  но в них было  только презрение.  Ему
стало так жалко себя, что он закрыл руками лицо и заплакал.
     "Почему  он смотрит на меня  так? Он ведь эксплуататор,  бездельник, от
него на земле ни тепло,  ни холодно. А  я - борец за коммунизм во всем мире,
так что я лучше его." -  думал Николай,  но  все равно обида возрастала, а с
ней и жалость к  себе. Николай посмотрел на Петра, - тот ведь парень добрый,
он  неоднократно  помогал  ему,  - в  глубине  души  ожидая,  что эти  глаза
исчезнут,  и  он   заживет  прежней  жизнью.  Но  глаза  не  исчезли  -  они
преследовали его. Перевел  взгляд на Ивана  - те же  глаза. И что было самым
обидным,  мать  тоже смотрела  на него проклятым интелигентом.  Куда  бы  не
смотрел, всюду  встречался он с этими  холодными презрительными глазами. Под
этим  взглядом Николай чувствовал себя  никчемной  мушкой,  самым  последним
человеком, не способным ни на что хорошее.
     "Что с  тобой,  Коля, уж  никак опьянел с  первой. Не  годится это  для
революционного матроса. Нам ведь коммунизм во всем мире строить придется." -
Петр подошел к нему и обнял за плечи.
     "Господи,  спаси и  помилуй!  Я буду  каждый  день  ходить  в  церковь,
молиться и славить тебя, Господи. Я  буду тебе по гроб благодарен, даруй мне
только покой,  возврати  мне  прежнее счастье!" -  думал  Николай, не слушая
друга.
     Он посмотрел на мать. Мысль возникла внезапно.
     "Мать, я - крещенный?" - с  плохо скрываемой надеждой спросил он сквозь
слезы.
     "Конечно, сынок, конечно, Колинька. Провославный ты. Я крестила тебя  в
Морском соборе на набережной, как чувствовала, что ты станешь флотским."
     "Веди меня  к попу!  Я согрешил. Пусть он за меня  помолится и отпустит
грехи."
     "Идем,  Колинька, идем. Если  тебе  от  покаяния  станет  легче,  пошли
быстрее."  -  Она  начала торопливо одеваться.  -  "Идем  к попу Смоленского
кладбища. Он человек добрый, я  его  знаю.  Он  живет там, рядом с церковью.
Идем побыстрее."
     Навстречу им полнялся Иван и заслонил собой дверь.
     "Не пущу!  Колька, ты  что ли совсем  рехнулся,  к  попу идти?  Мы ведь
революционные матросы, а это значит, мы не верим ни в Бога, ни в Дьявола."
     "Отойди,  Ваня." - сказал Петр. - "Если Коля хочет покаяться,  не нужно
мешать ему. Я пойду вместе с ним, не гоже бросать друга в беде."
     "А я не пойду. Идите сами. Я никогда  не пойду к попу на поклон." - зло
сказал Иван.
     В темноте мать едва отыскала дом священника.  Ставни были  закрыты. Дом
казался вымершим.
     "Наверное,  спят.  Уже  ведь поздно."  -  тихо сказала она,  как буд-то
боялась разбудить священника.
     "Надо постучаться. Коле  нужно  покаяться." -  сказал Петр и застучал в
двер.
     На стук никто не ответил.
     "Неужто  никого нет. Я ведь попадью только несколько дней назад видела.
Может быть  арестовали?" - со страхом  прошептала она. - "Сейчас берут всех,
виновных и невиновных." -  говорила  мать,  боязливо оглядываясь. -  "Вот на
прошлой   неделе   арестовали  профессора   Стрижевского.   Говорят,  уже  и
расстреляли.  Хороший был человек, я  на  них  стирала,  никогда  домой  без
гостинца к  праздникам не уходила. Царство  ему небесное. И за что  это нам,
чем мы Г