а него набросилась. Зачем он  напустил  на
нее эту старую стерву? Полчаса тут сшивалась, торчала бы еще, если  бы  он
не прискакал, орала на нее буквально как на уличную девку. Этот  номер  не
пройдет!
   - Минуточку, Фил, я даже не знал, что она собирается в Лондон.
   - Так откуда ж она адрес взяла?
   - На службе, наверное.
   - Ну да, ты всегда ни причем... Ну чего уставился?  Сделай  что-нибудь.
Меня шлюхой обзывают! Она сказала, я тебя только на том  словила,  что  ты
слаб на передок!!
   - Не обращай внимания, она просто старая ду...
   - Да, не обращай! - завизжала Филлис. Она надвигалась на него,  скрючив
пальцы. - У-у, старый, жирный идиот...
   Была ужасно неприятная секунда, когда он подумал, что  она  начнет  его
царапать. Но она не стала, наверное ноготь побоялась сломать;  только  еще
раз взвизгнула и забилась в истерике.
   Потом даже норковое манто  не  показалось  ей  достаточным  возмещением
ущерба, нанесенного тещей Тьютина.
   Филлис очень тонко чувствовала свои права.  Она  не  раз  спрашивала  у
Тьютина, согласен ли он, что они живут в свободной  стране,  и  он  горячо
соглашался. Он не забыл этих ужасных слов -  "старый,  жирный  идиот".  Он
боялся снова обидеть  Филлис.  В  душу  его  вообще  даже  закралась  тень
сомнения в их будущем блаженстве с этим очаровательным ребенком.
   Правда, планов своих он не менял. Чувство собственного  достоинства  не
позволяло ему примириться с коварной Клэр.
   А Клэр оказалась человеком слова. На развод они подали, и  миссис  Бир,
опять несолоно хлебавши, пришлось убраться восвояси, в берлогу в  северных
лесах.  Через  три  недели,  еще  до  рассмотрения  дела  в  суде,  Филлис
познакомилась с одним молодым помощником режиссера, который взялся сделать
ее кинозвездой. На мебель Тьютина они уехали в Италию и сняли домик  прямо
рядом с любимой киностудией помощника режиссера на норковое манто.
   Тьютин не вернулся к Клэр; взаимопонимание было подорвано. Уже не  было
прочной основы для душевной близости, а без  взаимного  доверия  отношения
становятся вымученными, натянутыми; брак превращается в  фарс.  Клэр  сама
пришла к нему с повинной. В конце  концов  ей  удалось  его  убедить,  что
необходимо за ним присмотреть после этой ужасной катастрофы.
   Он был совершенно сломлен. Он людям в глаза боялся смотреть, ни  с  кем
не виделся. Он пренебрегал моционом и слишком много ел. Он  весь  поседел,
сразу обрюзг, испортил фигуру, стал выглядеть пожилым  каким-то  пентюхом.
Но благодаря заботам Клэр сон и пищеварение у него постепенно наладились.
   Все это было семь лет  назад.  На  днях  один  гость,  новый  знакомый,
проведя у них  уик-энд,  поздравлял  Тьютина  с  тем,  что  у  него  такая
счастливая семья, очаровательная жена, милые детки. И в пьяно-восторженном
письме благодарил за неизгладимое впечатление.
   Юнец, видно, метил в фирму к Тьютину  и  хотел  к  нему  подольститься.
Тьютина только насмешили его комплименты. Но вдруг он сообразил, что в них
есть известная доля правды.
   В конце концов, счастье его в основном заключалось в домашней жизни,  а
счастье  у  него  было,  бесспорно,  было.  Как   и   когда   все   начало
восстанавливаться, он не мог бы сказать. Он этого не  заметил.  Он  вообще
ничего не заметил. Романтики тут не было никакой  -  никакой  трепетности.
Ничего похожего на мечты жениха и  невесты,  на  вечный  медовый  месяц  с
роскошными вечерами для разнообразия и на  зависть  друзьям;  в  общем-то,
даже наоборот - все было принятое, привычное, простое, обыкновенное, когда
привязанность сама собой разумеется, а страстные  порывы  излишни  и  даже
никому не нужны. Ну а вечера-то, они, может, и  нужны,  но  какая  же  это
скучища, потеря времени, в общем-то, в ущерб семейному равновесию, покою и
счастью.
   Пожалуй, Тьютин успешно справился с  важнейшей  задачей  -  построением
семьи. Как тонко он наладил отношения с Клэр, чтобы  их  совместная  жизнь
могла продолжаться.
   Ну а Филлис он однажды видел в кино, на выходной роли. Дело  происходит
в ночном клубе, она хозяйка - он замирает,  сердце  ускоренно  бьется,  он
думает: "Я бы мог сейчас быть ее мужем и жил бы, как все эти пьяницы". Его
пробирает дрожь с головы до пят, и душу  охватывает  безграничное  чувство
облегчения.  Он  благодарит  свою  счастливую  звезду,  что   так   удачно
отделался.
   Миссис Бир стукнуло семьдесят восемь лет, она сгорбилась, стала  щуплой
старушонкой, и личико у нее теперь маленькое, как у младенчика.  Щеки  уже
не горят сердито, а  отдают  румянцем  загорелого  сельского  ребенка,  не
трясутся, как у  побитого,  но  задиристого  мопса,  а  отражают  какое-то
кроткое недоумение. Поднятые бровки, наморщенный лоб и поджатые губы будто
спрашивают: "И отчего молодежь так слепа и глупа, все с ума посходили, что
дальше-то будет?"
   В Лондон она наведывается редко, да и  то  никому  не  мешает.  Тьютины
пригревают ее, ни в чем ей не  отказывают;  она  все  больше  раскладывает
пасьянс. Один только раз  как-то,  поцеловав  на  ночь  детей  и,  видимо,
чересчур веселая, потому что пасьянс у нее получился подряд два раза,  она
что-то такое бормочет Фрэнку, что вот, мол, как  все  опять  хорошо  после
того, как он отказался от своей затеи с разводом. Фрэнк даже вздрагивает -
он совсем забыл ее тогдашние штучки. Но она уже снова раскладывает  карты,
и по выражению лица и даже по жестам ее он замечает, что она  собою  очень
довольна. Будто наслаждается победой.
   Фрэнку это странно и обидно, он просто поражен. Неужели  же  несчастная
старушенция в самом деле вбила себе в голову, будто ее идеи хоть  какое-то
отношение имели к "сохранению семьи"  -  ведь  она,  безусловно,  так  это
называет? Неужели она всерьез воображает,  будто  люди  не  изменились  за
последние пятьдесят лет, и не может взять в  толк,  что  представления  ее
сверстников конца века, когда психологии еще и в помине не было, теперь по
меньшей мере несколько устарели? Да имеет ли она хоть малейшее  понятие  о
комплексах, в каких пришлось им с Клэр разбираться, о чисто индивидуальных
мотивах, вообще о задачах, для решения  которых  ее  допотопная  моральная
элементарщина пригодна, как гаечный ключ для часовщика?
   Старуха все раскладывает карты, и Фрэнка даже подмывает ей сказать, что
в вопросе о разводе он с ней совершенно не согласен, но тут же он  думает:
"Пускай себе тешится иллюзиями, бедняжка".
   Миссис Бир кладет красную десятку на черного  валета,  открывает  туза,
поднимает  взгляд  и  ловит  взгляд  Фрэнка.  Она  улыбается  и  кивает  с
откровенным торжеством.
   Фрэнк улыбается ей, как ребенку, живущему в мире фантазий.



    Джойс Кэри.
    Слава луны

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Н.Волжина.
   В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Дети играли в похороны. Маленький темноволосый мальчик лет шести  лежал
в ящике из-под апельсинов на краю ямы, полной сухой листвы. Глаза  у  него
были закрыты, скрещенные руки покоились на  груди.  Ящик  был  ему  не  по
росту, пришлось согнуть  ноги  в  коленях  и  вывернуть  их  набок,  чтобы
казаться совсем плоским и как можно больше походить на мертвеца.
   Коренастая девочка не старше десяти лет, круглолицая, смуглая,  держала
конец скакалки, пропущенной под  ящиком.  Другой  ее  конец  был  в  руках
священника - одного роста с девочкой худенького светловолосого  мальчугана
с  узким,  необыкновенно  длинным  носом  и  с  большими  серыми  глазами,
вытаращенными от нетерпения. Кухонный фартук, пришпиленный  к  плечам  его
свитера, должен был  изображать  стихарь.  Он  держал  в  руках  сложенный
пополам газетный лист и, будто бы читая по нему,  произносил  удивительные
фразы, подхваченные в церкви или по  радио.  Выговаривал  он  их  напевно,
каким-то особым, напряженно дрожащим голосом -  так,  как  они  звучат  на
службе в англиканской церкви, и упивался величием этих слов и  собственным
успехом в роли священника.
   - Мы подобны  траве.  Утром  она  зеленеет,  а  вечером  подсекается  и
засыхает, и поест нас червь.
   У мальчика  в  ящике  дрогнули  длинные  ресницы,  он  моргнул.  Совсем
маленькая беленькая девочка, стоявшая у ящика в качестве  плакальщицы,  не
смотрела на него,  она  не  сводила  своих  круглых  зачарованных  глаз  с
говорившего. Губы  у  нее  то  и  дело  шевелились,  когда  она  старалась
повторять за ним его слова.
   Священник приостановился, вспоминая, как там дальше, и вдруг  возгласил
- громко и так же драматически: - Последний наш враг - смерть, ибо она все
покорила под ноги свои... Ну давай, Мэг!
   Последнее относилось к смуглой девочке, которая внимала  ему,  тревожно
сведя брови, и не отрывала глаз от мальчика в гробу.
   - Ну, Мэг! - резко повторил священник, дернув скакалку за свой конец. -
Проснись!
   Девочка встрепенулась и потянула скакалку.  Они  приподняли  ящик  чуть
выше в головах, вдвоем двинули его вниз по откосу, и  он  стал  там  среди
сваленных в яму сухих листьев, жухлой  скошенной  травы,  вялых  цветов  и
папоротника.
   Смуглая девочка спросила покойника: - Ну, как ты, Дэвид,  ничего?  -  И
священник накинулся на нее с сердитым окриком: - Молчи, Мэг!
   - Да я только...
   - Он мертвый... сказано тебе, мертвый, не может покойник разговаривать!
Оставь его, не приставай.  Лежит,  и  пусть  себе  лежит,  ничего  ему  не
сделается.
   Услышав  это,  Дэвид  сжал   губы   еще   плотнее.   Священник   громко
провозгласил: - Посреди суеты мирской подстерегает нас смерть.
   И вдруг покойник вылез из ящика. Священник отшвырнул от себя газету и с
отвращением крикнул: - Ну вот, вот! Так я и знал.
   Выпятив нижнюю губу, мальчуган карабкался вверх по откосу и  бросал  на
старших искоса такие взгляды, которые означают у ребят: "Хоть убейте, а  я
больше не играю".
   - Он испугался, - сказала Мэг. - Ведь говорила я, что он испугается.
   - Тогда хватит. Все. Точка! Я думал, ты взаправду  хочешь  все  сделать
как полагается. А будешь трястись над этой мелюзгой, тогда...
   - Ни над кем я не трясусь. Говорю только, что Дэвид...
   - Ладно! Я сказал, хватит! Все!
   И он яростно, точно актер, у которого сорвали монолог,  швырнул  газету
на землю. Мэг, негодуя, повернулась к малышке.  -  Вот  Кэт  не  побоится,
правда, Кэт? - Кэт ответила  мечтательным  тоненьким  голоском,  будто  ее
мысли были где-то очень далеко отсюда: - Нет, я не боюсь.
   - Да ладно! Ничего у нас не получится!
   - От тебя только это и слышишь, - все еще негодующе сказала Мэг.  -  Ты
не хочешь, так я сама ее похороню. Залезай, Кэт." - Малышка тут же легла в
ящик, который был ей как раз по росту, скрестила руки на груди  и  закрыла
глаза. Мэг нагнулась за газетой, но священник опередил ее: - Ладно, Кэт...
только не забывай, что ты мертвая. Совсем мертвая.
   Губы у девочки шевельнулись. Она принимала это условие, но шепотом, как
и подобало существу потустороннему.
   Заупокойная служба пошла своим чередом.  -  Человек,  рожденный  женою,
краткодневен; как цветок, он выходит... и опадает... убегает, как тень.
   Кэт неслышно повторяла про себя эти слова, и щеки у нее начали медленно
розоветь.
   Священник подобрал с земли горсть листьев и осыпал ими  девочку.  Сухой
осиновый лист с длинным черенком упал ей  на  шею,  но  она  лежала  точно
каменная. - Земля - земле,  праху  -  прах.  -  Он  помолчал,  разглядывая
великолепную покойницу, потом, победоносно осуществляя свой замысел и  все
больше и больше упиваясь звуком собственного голоса, затянул  нараспев:  -
Иная слава солнца, иная слава звезд, иная слава луны.
   Губы девочки снова шевельнулись, повторяя эти слова. И вдруг лицо у нее
сморщилось, подбородок пополз кверху. Она всхлипнула:  Между  зажмуренными
веками блеснула мокрая полоска.
   Священник осекся и яростно крикнул: - Тьфу ты пропасть! Теперь-то что?
   - Ничего.
   - А ну тебя! Вставай сейчас же! Говорил я, что с этой  ребятней  ничего
не получится.
   - Я не хочу вставать. Мне нравится.
   - Тогда чего же ты ревешь?
   Девочка растерянно посмотрела на него из ящика. Она  силилась  сдержать
рыдания, и сухие листья колыхнулись у нее на груди.
   - Я сама не знаю.



    Джойс Кэри.
    Загадочная история

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Л.Беспалова.
   В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Мой друг Нед Симпсон вечно твердит, что ему опостылел Сити; он, чего бы
это ни стоило,  вырвется  оттуда,  не  даст  Сити  себя  доконать.  Мы  не
придавали особого значения его словам, нам  тоже  опротивел  Сити,  вернее
сказать, работа, передряги, галдеж. Но почти для всех нас  отпуск  тянулся
слишком долго. Уже через две  недели  нам  хотелось  вернуться  к  работе,
передрягам, галдежу - словом, к жизни. Но когда мы брюзжали на Сити,  наши
жены только улыбались, кто мудро, кто печально, и  пропускали  наши  слова
мимо ушей. Лишь жена Неда тут же приступала к нему: "Раз так, почему ты не
бросишь Сити? Почему продолжаешь эту жизнь? Ты же сам говоришь, что в этом
нет никакой необходимости. Тебе скоро шестьдесят, еще год-другой - и время
будет упущено".
   Наш друг Грейн, он чаем занимается, говорит, что Нелл не  видит  дальше
своего носа, поэтому ей ничего не втолкуешь. "Женщины,  -  говорит  он,  -
очень похожи на Бурбонов,  только  они  гораздо  живучей.  Они  ничего  не
забывают и ничему не учатся. Весь опыт, накопленный человечеством, для них
- ничто, они каждый день начинают жизнь заново".
   Пришлось признать, что Грейн говорит дело, о Нелл, во всяком случае.
   Но мы ее не осуждали. Она была такой преданной женой. Она была  предана
Неду душой и телом, как нередко бывает с бездетными  женами.  К  Неду  она
относилась как к единственному сыну и мужу разом; вот уже много лет  кряду
она плакалась, что толком не видит Неда. Утром он так спешит на поезд, что
слова путного от него не дождешься  -  знай  клянет  дурацкое  расписание;
вечером возвращается домой такой усталый, что с порога объявляет:  "Ничего
не говори - я совсем вымотался".
   Так вот, когда Нелл заводила речь о том, что пора бы Неду уйти от  дел,
он, к нашему испугу, отвечал: "И правда,  зачем  я  упорствую?  Почему  не
поставлю на всем этом крест? А я вам объясню: кишка тонка  -  вот  почему.
Потому что от меня ничего не осталось, кроме арифмометра да кучи  биржевых
телеграмм. Спрашивается, с какой стати я тяну лямку? Сити вошел у  меня  в
привычку, в дурную привычку. Похуже  наркотиков.  От  них  хоть  получаешь
радость, пусть ненадолго. Они что-то дают взамен". И  Нед  клялся,  что  и
полгода не пройдет, как он бросит работу.
   Но и через три года он все еще поносил старого кровопийцу Сити, все еще
клялся, что последний месяц тянет лямку. И каждое утро  торопился  поспеть
на поезд 9:20 из Уимблдона. И мы успокоились. Мы  лишь  ухмылялись,  когда
Нелл говорила: "Нед спит и видит, как бы уйти из Сити, но ему  страшно  не
везет. Вы не поверите, но у него в конторе что ни день новый  кризис.  Это
просто что-то невероятное".
   Грейн сухо отвечал ей, что все конторы на один лад. Но Нелл настояла на
своем: нет такой второй конторы, как у Неда. У него сейчас  очень  тяжелая
полоса, худшей не было за всю его жизнь - смена правительства, да еще цены
на товары кусаются так, что не подступишься.
   - Цены всегда кусаются, - отвечал Грейн. - Подумаешь, Нед с его  медью.
Вот дать бы ему  чай,  и  я  посмотрю,  что  он  тогда  запоет,  если  жив
останется.
   Но  в  одно  дождливое,  промозглое  утро,  когда  автобусные   рабочие
забастовали, Нед подал заявление об уходе.  По  контракту  он  был  обязан
предупредить фирму о своем уходе за шесть месяцев. Но он ни минутой дольше
не желал там оставаться. Владельцы  фирмы,  сыновья  тех  людей,  что  при
умелом содействии Неда создали в свое время дело, впали в  панику.  С  тех
пор как перед самой войной умер старик Акби, "Акби электрикал"  фактически
управлял Нед. Он помог фирме продержаться в войну и  перестроил  ее  после
войны.   Они   никак   не   ожидали,   говорили    владельцы,    что    их
директор-распорядитель покинет фирму в шестьдесят два года. Они  заклинали
Не да остаться: им без него не обойтись, по самым скромным подсчетам,  еще
пять лет - пока не будут пущены на полный ход  новые  отделения  фирмы  за
границей. Они даже обратились за поддержкой к Нелл, заклинали ее  повлиять
на Неда. Денежные соображения их не смущают, они готовы платить Неду любую
сумму сверх директорского жалованья.  Нелл  рассмеялась  им  в  лицо.  Она
недолюбливала братьев Акби. Считала, что они эксплуатируют Неда.
   Нелл уже начала подыскивать дом за городом. Им  нужен,  говорила  Нелл,
простенький домик,  с  электричеством  и  канализацией,  в  хорошем  саду,
желательно на южном склоне. Они оба, и  Нед  и  Нелл,  любили  возиться  в
земле: это означало, что Нелл будет всю неделю трудиться без устали, а  по
воскресеньям Нед будет критиковать ее  работу,  говорить,  что  хорошо  бы
участок был побольше, а почва побогаче. И что вообще он сделал бы все не в
пример лучше.
   Нелл хотела, чтобы дом стоял в хорошем саду, - ради Неда, конечно.  Что
касается дома, тут у нее особых запросов не было. Нед, правда, терпеть  не
может домов ни эпохи Тюдоров, ни королевы Анны, а она не выносит  модерна.
Им нужен простенький  домик,  старинный,  но,  разумеется,  подлинный,  не
какая-нибудь подделка, и притом  не  такой,  какие  красуются  в  витринах
агентств по продаже недвижимости, туристских  проспектах  и  архитектурных
журналах. По словам Неда, дом должен выглядеть так, будто он тут  в  саду,
среди цветов, и вырос, будто и кирпичи, из которых он сложен,  и  черепица
из этой же земли, ну и, конечно же, он  должен  нести  на  себе  отпечаток
времени. Но хорошо бы он был столетней давности, не больше. И  разумеется,
в  отличной  сохранности.  Иначе  недолго  и  разориться.  И   при   доме,
разумеется, должна быть теплица, пусть одна, но добротная.  И  само  собой
разумеется, прекрасный вид, предпочтительно в районе  зеленого  пояса  или
земель  Национального   треста   [организация   по   охране   исторических
памятников, достопримечательностей и живописных мест], чтобы  не  бояться,
что не сегодня-завтра его испортят. И опять же само собой разумеется,  дом
должен  находиться  милях  в  десяти   от   города,   не   дальше,   из-за
"Ковент-Гарден". Нелл не может жить без оперы.
   Мы потешались над этой историей за гольфом, смеялись над Нелл. Как  это
на нее похоже: выставить кучу неимоверных требований - подавай ей  луну  с
неба, не меньше, но, конечно, нужно ей  это  было  не  столько  для  себя,
сколько для Неда.
   Грейн, однако, смотрел в корень, он оказался проницательнее нас. А что,
если Нед празднует труса и поэтому задал  Нелл  такую  непомерную  задачу?
Помните, Нед в жизни не признается, что совершил ошибку. Поиски идеального
дома для него выход. Мы согласились, что в словах Грейна есть резон.  Нелл
никогда не подыскать такой дом, который устроил бы  их  обоих,  во  всяком
случае пока жив Нед. Мы все испытали на себе, как трудно найти дом вообще,
а уж такой простенький домик в отличной сохранности - тем более.
   Нелл, как и следовало ожидать, так и не нашла  этот  свой  простенький,
незатейливый домик. Проведя не один месяц в поисках, она теперь испытывала
смешанное чувство отчаяния и удивления. "Уму непостижимо, - говорила  она,
- как только люди, и  вполне  приличные  люди,  могут  так  расписывать  в
объявлениях свои дома. Если рассказать, вы просто  не  поверите.  Вчера  я
проехала сорок миль, чтобы посмотреть  на  д