и последний  раз,
когда его поцеловала представительница слабого пола за двадцать  семь  лет
со смерти его матери. И ему запомнилось это происшествие. Он  был  человек
разумный и не стал придавать особого значения бездумному чмоканью ребенка,
но - он чувствовал - между ними установилась связь. Ни один ребенок еще не
чмокал его и не был связан с ним так, как Этта.
   Тем не менее он потом девять лет ее не видел. Ее  тогда  в  октябре  не
бывало, она уезжала в школу. В эти-то годы Д.  и  начал  спрашивать  себя,
зачем он таскается к В. Необходимости тут не было. Он всегда  делал  у  В.
один и тот же заказ, охота дома у него даже лучше. Ну а теперь, после того
как он обнаружил способность Этты к перевоплощению и  вдобавок  перехватил
за обедом тот ее взгляд, он и вовсе решил, что отныне ноги его не будет  у
В. Он не сразу пришел к этому,  в  общем-то,  крутому  решению;  но  через
несколько месяцев  поведение  Этты  и  хохот  девчонок  стали  совсем  его
возмущать,  и  дальше  -  больше.  Интересно,  до  чего  может  дойти   их
смешливость.  Интересно,  всех  ли  покупателей  успела  изобразить  Этта?
Интересно, а его она изображала или нет? Конечно, вряд  ли  она  нашла,  к
чему придраться в его фигуре, лице, манерах. Он был человек  обыкновенный,
он и старался быть обыкновенным. Он терпеть не мог разных  оригиналов.  Он
учился в закрытой школе, кончил  Оксфорд  (бакалавр  с  отличием  третьего
класса по  гуманитарным),  и  прежде  всего  он  стремился  не  привлекать
внимания к своей особе. И кажется, слава богу, пока удавалось. Все  же  он
подозревал, что с Этты станется его изобразить, может, она  даже  уже  его
изобразила. И он из-за этого ужасно расстраивался.
   Он был человек сознательный, и от девчонок ждал чего угодно. Почему  же
тогда мысль о том, что Этта, возможно, его копирует, так  терзала  его?  И
ему пришлось признать, что все дело в их, да, в их, некоторой связи. Не  в
чмоканье, конечно, суть. А в том, что было после. После он часто  думал  о
ней как о милом ребенке, ласковом, открытом. Сравнивал с нею других детей,
и не в их пользу. Гадал, какая она стала. А стала она прелестной девушкой.
Он был не из увлекающихся, он был человек трезвый (будешь трезвым,  работа
сложная, вечная конкуренция), но уж что такое  прелестная  -  это  он  мог
понять. В точности как  он  ожидал.  И  притом  -  милая  искренность.  Но
мимическая сцена его шокировала. Он вдруг понял, что совершенно  не  знает
Этты - может, он абсолютно неверно ее себе представлял. Может, она  просто
фурия, мегера.
   Нет, больше он не собирался к В. И  вот  те  на,  он  снова  в  октябре
отправился к В., и отправился к ним, главное, несмотря на свой смехотворно
красный нос.
   "Ну и что?" - спрашивал он мысленно, глядя в зеркало и уговаривая себя,
что это не нарыв, нет. Быть такого не может. У  него  в  жизни  не  бывало
нарывов, и если уж суждено ему иметь нарыв, так почему именно  на  носу  и
почему перед самым визитом к В.? Не  могла  судьба  сыграть  с  ним  такую
шутку. Судьба жестока. Она устроила нашу гнусную жизнь. Она  снабдила  его
короткими ногами и оставила почти безволос еще до  тридцати,  но  нет,  не
могла она посадить нарыв ему на нос, первый в  жизни  нарыв,  перед  самым
визитом к В., где полон  дом  смешливых  девчонок.  И  одно  явно  хорошо.
Краснота не на самом кончике носа, а чуть сбоку. Красный кончик -  вот  уж
чего не хватало. Как у клоуна. Судьба избавила его от такого позора.
   Но наутро в день поездки покраснел и кончик.  Покраснел  и  вздулся.  И
безумно болел. Да, похоже на нарыв. И вот он уже ехал по их  улице.  Ну  и
что? На языке вертелся ответ. Психология. Наверно, и тут она. Но это сразу
отпало.  "Нет,  -  подумал  он.  -  Ерунда,  я  же  один  из  главных  его
покупателей. А больше пяти дней у них ни разу не гостил.  Нет,  психология
ни при чем. Если б не девчонки, мне  бы  и  на  нарыв  наплевать.  Я,  как
покупатель, имею на это полное право, я столько у него покупаю, что  и  на
два нарыва вполне бы мог наплевать".
   И, входя в холл, пожимая руки хозяину с хозяйкой, он  был  чуть  ли  не
груб,  вел  себя  почти  в  том  хамском  духе,  который  возмущал  его  в
неотесанных покупателях, когда он лично  имел  несчастье  принимать  их  у
себя.  Отборная  шантрапа.  Только  потому,  что  он   покупатель,   такой
расхаживает у тебя по дому и распоряжается слугами, будто и  то  и  другое
его собственность.
   Д. вдруг поймал себя на наглой походке, заметил снисходительные нотки в
своем голосе и сам себе удивился. Но когда он вошел в комнату и метнулся к
зеркалу, чтобы убедиться, что никакого нарыва у него  нет,  он  сразу  все
понял. Нос безобразно вздулся - напоминал переспелую клубничину,  щеки  же
уныло желтели. Он от ярости был готов ломать мебель. Нарыв. Именно сейчас.
В  доме  у  В.  Да  что  он  сделал?   Чем   заслужил   такую   чудовищную
несправедливость?
   В первый момент он решил отсиживаться  в  комнате,  вызвать  врача.  Он
воображал взгляды  девчонок.  Они  не  встретили  его  в  холле  -  лишнее
доказательство совершенной безответственности по отношению даже к  главным
покупателям, без чьих заказов им бы зады нечем было  прикрыть.  Но  вот  с
лестницы донеслись их голоса, они болтали и смеялись  -  над  чем-то,  над
кем-то. Он воображал, как они уставятся на его нос, как Этта уставится.  И
вдруг он в бешенстве решил: "А ну их к черту". Плевать он хотел на все это
бабье. Пусть хихикают, пусть стрекочут. "Господи, ведь они же не понимают,
каково будет В., если я сделаю закупку у З. А цены у З. не  хуже,  у  него
даже лучше цены. Конечно, я на это не  пойду.  Не  тот  я  человек.  Я  не
поддаюсь столь низменным  чувствам,  вот  вам  пример  -  нарыв.  Я  знаю,
девчонки будут смеяться, но мне совершенно все равно".
   И он спустился к ленчу и так пронзал Этту взглядом,  что  той  пришлось
убежать из столовой, не дождавшись сладкого.  Она  лопалась  от  смеха.  И
понадобился весь материнский авторитет, чтоб заставить ее выйти к чаю.
   - Мамочка, я же расхохочусь, если он опять на меня  уставится.  Тут  бы
никто не выдержал. И главное этот нос. Да что с ним такое, по-твоему?  Что
я ему сделала?
   - Ну, детка, просто ты ему нравишься. Помнишь - в прошлом году?
   - Ничего я не помню. Я ничего не заметила. По-моему, я двух слов с  ним
не  сказала.  Разве  что  из  вежливости.  Ты  говорила,  он  под  большим
впечатлением, но я не понимаю почему. А если даже и так - мне-то что?  Это
не мое дело.
   Но тут миссис В. ее отчитала. Она подчеркнула,  что  Д.  гораздо  лучше
других покупателей. Несколько робок,  провинциален,  слегка,  может  быть,
неотесан, но зато он джентльмен. И он очень состоятелен, почти богат.  Она
вовсе не призывает Этту его поощрять - ничуть. Он для нее чересчур стар  и
чересчур серьезен,  совершенно  не  ее  тип,  но  пора  уж  иметь  чувство
ответственности и научиться отличать людей, достойных уважения:  солидных,
положительных, твердо стоящих на ногах - от  молодых  лоботрясов,  которые
только отнимают время у других и сами убивают время, гоняя взятые напрокат
машины.
   Этта нашла, что у матери ужасные понятия о любви  и  браке.  Но  к  чаю
вышла и передавала Д. булочки не просто с серьезным лицом, но и  с  нежной
заботливостью.
   Конечно, она в прошлом году прекрасно заметила, что  Д.  поглядывал  на
нее с восхищеньем, даже с восторгом. Восемнадцатилетняя девушка  и  спиной
чувствует эти взгляды. Но раньше она не думала о нем как о женихе,  как  о
джентльмене. Ну а то, что мама заявила, будто он не ее тип, так это мамины
жуткие понятия насчет мужчин и, главное, насчет нее, Этты. А намеки метили
в ее якобы страсть к кузену Биллу, двадцатилетнему субалтерну. Только мама
сильно ошиблась. Этте, конечно, было весело с  Биллом,  но  она  прекрасно
понимала, что он сосунок и в мужья абсолютно не годится. И неправда, будто
Билли взял машину напрокат. Это его машина, он за нее заплатил -  уже  три
взноса сделал. И вообще. Почему Д. для нее чересчур серьезный? Почему мама
не понимает, что она взрослая, и у нее теперь такие же серьезные интересы,
как у Норы, например, которая только что вышла за судовладельца,  вдового,
с тремя детьми и, главное, первометодиста? Все в восторге от выбора  Норы.
Этта согласна. Нора поступила совершенно правильно  -  Нора,  в  общем,  и
мечтать о таком не могла с  ее-то  фигурой.  Нора,  конечно,  лапочка,  но
миллионер тысячу таких лапочек  мог  бы  найти,  и  вдобавок  хорошеньких.
Судовладелец явно и женился бы на хорошенькой, не будь он первометодистом.
Сама Нора прекрасно все поняла. Она все прикинула и сравнила:  его  чудный
характер, воспитание, здоровье, ну и  детей,  возраст,  евангелизм,  да  и
собственные  маленькие  глазки  и  не  ахти  какую  фигуру.  И  никто   не
удивляется, что Нора умно поступила, почему же Этта должна вести себя  как
идиотка? И не окрутит ее никакой Билл, хоть с ним  приятно  потанцевать  в
гостях и покататься после обеда.
   Когда Д. наконец вдруг объявил,  что,  кажется,  у  него  что-то  не  в
порядке с носом и лучше бы вызвать врача, Этта проявила большую чуткость и
посоветовала, пока врач не пришел, припарки изнутри.
   Врач пришел, прописал пенициллин, и назавтра нарыв лопнул. Д.  появился
с удивительной нашлепкой  на  носу,  похожий  на  пуделя,  белого  пуделя.
Особенно глаза глядели, как у милого  пуделька,  которого  добрая  хозяйка
только что угостила сахаром.
   Да, совет Этты насчет припарки просто  ошеломил  Д.  Он  совершенно  не
подозревал, что она не только удивительно чутка, но не по годам разумна  и
ответственна. Кто мог ожидать, что  восемнадцатилетняя  девушка  прекрасно
разбирается в домашних средствах и вдобавок способна сообразить, что  если
уж у человека в сорок шесть лет вскочил на носу нарыв, так он  предпочтет,
чтобы нарыв прорвался внутрь и нос бы остался без шрама? В таких вещах  не
очень сознаются. В его возрасте, с его внешностью это могло бы  показаться
даже  смешным.  Считается,  что  мужчина  не  должен  заботиться  о  своей
внешности. Ну а кто заботится,  не  захочет  про  это  говорить,  особенно
девушкам. И с удивительным тактом Этта его выручила. Конечно, как  человек
рассудительный, он тут не делал никаких  особенных  выводов.  И  нарыв,  к
сожалению,  прорвался  наружу,  будет  огромный  шрам.  Судьба   буквально
подбивала его ломать мебель. Но он не только примирился с жизнью,  он  был
просто  счастлив,  ему  будто  открылся  разумный  порядок  вещей,   закон
возмещения. Судьба жестока, женщины же порою ангелы. И  именно  жестокость
судьбы дает им возможность быть ангелами.
   Он, конечно, понимал, что рискует совсем  потерять  голову  из-за  этой
девчонки.
   "Я человек робкий, - думал он,  -  я  человек  одинокий,  да,  я  очень
одинок. Вот я  и  окружаю  девушек  романтическим  ореолом.  Я,  наверное,
незаслуженно хорошо думаю о женщинах, особенно о молодых девушках".
   Но не потому он сделал предложение или пытался сделать  предложение.  У
него такого и в мыслях не было. И у Этты  тоже.  Просто  ее  заинтересовал
поклонник, не только возможный муж, то  есть  холостяк,  у  которого  целы
руки-ноги и достаточно денег, чтоб содержать жену, но, главное, тот,  кого
мама  -  совершенно  несправедливо  -  сочла  неподходящим.  Она  к   нему
присматривалась, расспрашивала насчет носа, принесла  ему  виски  ровно  в
семь, потому что он пил виски ровно в семь: он старался пить не  раньше  -
можно втянуться, и не позже - можно испортить аппетит  перед  обедом.  Она
пошла посмотреть, как он стреляет, и поздравила, когда он  снял  из  обоих
стволов двух птиц на высоком и быстром лету. Он и правда стрелял метко. В.
часто его поздравлял. Но чего  стоят  комплименты  человека,  который  сам
ничего не смыслит в стрельбе и вдобавок всегда готов польстить покупателю.
   Этта тоже не смыслила в стрельбе. Но ее похвала его очень порадовала. И
хоть он отнес ее опять-таки на счет психологии, он беседовал с  Эттой  всю
дорогу к выводку после ленча, и отсутствие настоящего интереса к  фазаньей
охоте тем более его тронуло. Ибо выказывала она живейший интерес.
   И вот ночью его осенила немыслимая идея,  что  она  не  прочь  за  него
замуж. "Девушки в этом возрасте, - думал он,  -  способны  на  все  -  они
буквально с ума сходят. У них бывают просто немыслимые идеи.  Что  ж,  это
природа. Они как мартовские  кошки.  И  еще  одно:  она  может  высмеивать
покупателей,  кое-кого  из  покупателей,  но  она  прекрасно  знает,   что
покупатель есть покупатель; она воспитана в деловой  семье.  В  этом  доме
как-никак покупатель - крупный покупатель - имеет некоторый вес.  Не  надо
преувеличивать, это не главное. Но это кое-что. Я, слава богу, не мещанин,
но я смотрю фактам в глаза. Я не боюсь фактов, иначе я не достиг бы  того,
чего я достиг, - пятидесяти тысяч в год. Я делал  всякую  работу  в  своей
отрасли, я пол на фабрике мел, иначе я бы не понимал ни себя, ни  дела,  я
бы так и не научился разбираться в фактах. А факт тот,  что  в  этом  доме
покупатель есть покупатель. И наверное, Этта испытывает особое уважение  к
крупному покупателю, а его возраст и прочее ни при чем. Почему бы нет?
   И на другой день, застав Этту  одну  в  гостиной  у  матери,  он  вдруг
подошел к ней и сказал:
   - Помните, когда вам было еще девять лет... нет, неважно... просто  мне
всегда казалось... и вы так добры, вот  я  и  подумал...  нет,  вы  будете
смеяться надо мной.
   Тут Этта выскочила из комнаты, и только успела  захлопнуть  дверь,  как
разразилась неудержимым смехом, просто истерическим смехом. Она даже  сама
удивилась своей несдержанности.
   Действительно - хоть бы от двери отошла. Д. все слышал.
   Он ужасно покраснел. Он сказал  себе:  "С  меня  хватит.  Она  со  мной
играла. Так я и думал - дерзость, неуравновешенность. А  я  дурак.  Да,  я
свалял дурака. Но нечего убиваться - все естественно,  естественная  вещь.
Секс. Слава богу, у меня хватило ума вовремя опомниться".  И  он  пошел  и
сказал В., что ему необходимо ехать.  Его  вызвали  по  телефону.  Срочное
дело.
   Но В. знал, что по телефону никого  не  вызывали,  и  удивился.  А  тут
пришла миссис В. и сказала, что Этта рыдает у себя  в  комнате,  что  этот
ужасный Д. расстроил ее  какой-то  чудовищной  выходкой.  Она  все  готова
сносить от покупателей, любое варварство,  но  только  не  это!  Пусть  В.
немедленно  выпроводит  хама.  Этта  не  обязана  его  терпеть,  и  нельзя
подвергать  ребенка  в  критическом  возрасте  таким   испытаниям.   Пусть
убирается. Она и сама уже распорядилась.
   Но тут как раз вошли Д. с Эттой, держась за руки, и объявили,  что  они
помолвлены. Они ничего не объясняли. Потом уже выяснилось, что Этта утерла
слезы, пошла к Д. и заверила его, что она не ребенок и серьезно смотрит на
свой женский долг. В., конечно, пришли в восторг и говорили, что целый год
этого ждали. И уверяли друг друга,  что  Этте  нужен  надежный  муж  вроде
Роберта Д., ведь у нее ветер в голове.
   Правда, они очень удивились, что помолвку она не расторгла.  Она  бы  и
расторгла, совершенно точно, если б не знала, что от нее  этого  ждут.  Но
она была нежная дочь и чутко следила за настроением родителей.
   Однако после свадьбы, оказавшись хозяйкой большого  уродливого  дома  в
Мидлендсе, она стала томиться до безумия. Жаловалась, что не с  кем  слова
сказать - то бишь не с кем пококетничать. Обожание Роберта уже не  смешило
ее, оно ее ужасало. Он  оказался  не  то  что  занудой,  а  просто  кошмар
какой-то. Бывали скандалы. Скандалы начались в  медовый  месяц:  например,
когда Этта швырнула кольцо с брильянтом в фонтан Треви и не позволила  его
выловить. Роберт был человек щедрый,  но  он  имел  уважение  к  настоящим
ценностям, и он считал, что Этта тоже должна их уважать.
   - Такое красивое кольцо, - сказал он.
   - Ну возьми  страховку  и  купи  новое,  -  сказала  Этта;  она  совсем
раскапризничалась и не желала его понять.
   - Это как раз невозможно, душенька. Мы же его не потеряли.
   - Ах, Роберт, ну какой же ты скучный! Мы его именно потеряли. -  И  тут
она захихикала. - Ну да, ты лично его потерял.  -  И  довольно  резко  она
добавила: - И почему ты вечно смотришь на меня как баран?
   Такого рода вопросы всегда ставили Роберта в тупик.  Совершенно  не  по
существу. Но он сразу же после свадьбы обнаружил, что Этта  и  понятия  не
имеет о логике, что мысли у нее (если можно назвать их  мыслями)  прыгают,
буквально как блохи. Это просто  обескураживало  -  ну  можно  ли  разумно
беседовать с блохой? Какого ответа ждала Этта на свой вопрос? Кажется,  на
него вообще ответа нет, но Этта, кажется, ждала ответа. Она с  нетерпением
его ждала. И ни с того ни с сего он ответил:
   - А зачем же ты за меня вышла?
   Он сам поразился - он был потрясен своим  ответом.  Вот  уж  пальцем  в
небо, абсолютно не на тему. Неужели  же  ион  начал  мыслить,  как  блоха?
Неужели он теперь утратит естественный человеческий разум? И  он  поскорее
добавил:
   - Ну ладно, ничего.
   - Ничего?! Ну нет уж. Теперь мне это и самой интересно.
   На это Роберт ничего не сказал. Он не знал, что на это сказать.
   - Ты жалеешь, что на мне женился, - сказала она.
   - Ах, нет, ну что ты, миленькая.
   - Нет, ты жалеешь. И думаешь - я тоже жалею. Но ты сильно ошибаешься. Я
очень даже рада, что я за тебя вышла. Ты такой смешной.
   Они  вернулись  в  родной  дом  Д.,   попросту   именуемый   Мызой,   и
почувствовали облегчение. Обоим после медового  месяца  хотелось  перемен,
хоть каких-то перемен. Д. обрадовался своим свиньям и коровам  и  особенно
своей птице. Психология у птицы куда проще, чем  у  молодых  жен.  А  Этта
сразу принялась за работу, решила  все  в  доме  переделать  и  пригласила
строителей,  водопроводчиков,  электриков,  проектировщиков  и  обойщиков.
Шесть недель она была весела, счастлива, прелестна; это стоило  по  тысяче
фунтов в неделю. В тот день, когда приехала ее сестра Нора и  позавидовала
новым ванным, Этта была до того мила, что Роберт совершенно  утешился.  Он
говорил себе, что все хорошо, сложности, всегда отравляющие медовый месяц,
позади и наконец начался брак, настоящий брак.
   Но уже на другой день Этта стала сетовать на дикую скуку жизни в  глуши
и отправилась на три недели погостить к Норе. Вернулась она, только  когда
Норе понадобилась ее комната для гостя-первометодиста - то есть когда Нора
сочла, что пора уже ей отправляться к мужу.
   Дом отделали, она его ненавидела.  Но  говорила,  что  переделывать  не
стоит - здесь никто не отличит мавританских обоев от обоев стиля ампир. Ее
спальня была такой кошмар, что ей уже было не до смеха.
   И вот ни с того ни с чего на Мызе стали появляться юнцы.  Роберт  очень
удивлялся, все удивлялись, кроме Этты. Прежде на Мызе юнцов и не видывали,
даже работники тут были в годах. В этой глуши забыли даже о  существовании
юнцов. И вот они стали появляться, да не по одному, не по двое, а толпами,
табунами. Как те бабочки мужского пола,  описанные  Фабром,  которые  чуют
женских особей своего вида в  герметически  закрытых  ящиках,  запертых  в
сейфе где-то за сотни миль. И  эти  особи  мужского  пола  принадлежали  в
точности к одному с Эттой виду. Сразу им  даже  трудно  было  дать  четкое
определение. Но если бы вы поглядели, как они разговаривают - всем  лицом,
да что лицом, - коленками, локтями, шеями, спинами, задами даже, - если бы
вы понаблюдали, как они сидят, вытянув нос на метр впереди колен, как  они
пересекают комнату, будто выходят на бурные аплодисменты, как они, смеясь,
запрокидывают голову,  как  они  пожирают  шоколадные  эклеры,  будто  это
изголодавшиеся гиены рвут падаль, и, главное, как они смотрят на  Этту,  -
вы бы сразу сказали: "Этта в мужском варианте".
   Сначала явились пятеро молодых  летчиков  из  учебного  лагеря  за  сто
пятьдесят миль. Роберт как-то вернулся с охоты,  с  одним  покупат