ые болезни, от которых они чахнут.
   - А, повторяешь эти старые бредни, - сказал Нед. - Так им и надо,  этим
людям, раз они забыли о самом важном. Человеку нужна цель в  жизни,  нужно
настоящее занятие.
   Мы  на  миг  потеряли  дар  речи,  отчасти  потому,  что  нас  испугала
бестактность Грейна, отчасти потому, что не знали,  как  ее  загладить.  А
Нед, заметив, видно, наше замешательство и смекнув,  что  к  чему,  кротко
сказал: "В моей болезни нет ничего загадочного,  Боб,  у  меня  артрит.  К
счастью, медицина сейчас всерьез занялась артритом. Я чувствую, что  уколы
мне и впрямь помогают".
   Нед и в самом деле пошел на поправку. Нелл попыталась было подбить  его
на рентген, во отступила, понеся тяжелые потери, впрочем, уже через  месяц
и она признала, что в рентгене нет никакой необходимости. Нед  прибавил  в
весе и так хаял в клубе правительство, что даже бывалых завсегдатаев клуба
несколько коробили его выражения. Зато теперь он, конечно же, что ни  день
наведывался в клуб. Ему было нечем заняться и негде больше вести разумную,
как он выражался, беседу.
   Но судьба к нему благоволила - однажды  в  поезде  он  встретил  своего
старого школьного приятеля, который теперь работал на добровольных началах
в Общеевропейском Центре помощи населению.  Центр  сейчас  завалили  сверх
головы  работой:  на  Грецию  обрушились  землетрясения,   на   Италию   -
наводнения, на Испанию - суховей. Центр  ничего  не  платил  добровольцам,
зато работа отнимала всего два часа по утрам, ну и конечно, вы вольны уйти
оттуда, как только вам заблагорассудится.
   Нед,  который  говорит  по-испански  и  может   вести   корреспонденцию
по-немецки, подрядился на этих условиях трижды  в  неделю  переводить  для
Центра. И держал свое обещание, пока в Центре стояла горячая пора. Четверо
стариков, укутав ноги пледами, вели  в  промозглом  подвале  переписку  на
немецком, французском, итальянском, финском, датском, турецком,  греческом
и армянском языках.
   - Это просто безобразие, - говорил Нед, - но  они  действительно  сверх
головы завалены работой. А в следующем месяце я непременно возьму  отпуск.
На этот раз поеду в Италию. Я так толком и не видел итальянских  садов.  А
какие там фонтаны! У нас в Англии нет ничего подобного.
   Но в следующем месяце они, как это ни странно,  были  уже  не  завалены
работой,  а  буквально   погребены   под   ней.   На   Италию   обрушились
землетрясения, на Грецию - суховеи,  на  Испанию  -  полчища  саранчи,  на
Баварию - наводнения. Нед теперь руководил работой своей комнаты и каждое,
без исключения, утро проводил там.  Он  привлек  подполковника  инженерных
войск, который был слегка знаком с архивным делом, и  бывшего  заместителя
министра горнорудной промышленности, который немного  знал  итальянский  и
отменно варил кофе. В подвале настелили потертое,  но  еще  вполне  годное
резиновое покрытие,  самолично  похищенное  подполковником  из  офицерской
столовой его бывшего полка по сговору с интендантом. Было  решено  держать
эту проделку  в  тайне,  однако  слух  о  ней  вскоре  разошелся  по  всем
учрежденческим клубам.
   Нед опять охромел, и на этот раз лечение не помогло. Нелл,  с  безумной
отвагой тигрицы, спасающей своего детеныша,  кинулась  к  братьям  Акби  и
попросила их взять Неда обратно. Она употребит все свое влияние на Неда, и
он вернется; Нед  начинает  день  с  чтения  биржевого  бюллетеня.  Однако
владельцев фирмы одна мысль об этом ввергла  в  панику.  Они  вежливо,  но
твердо дали Нелл понять, что не возьмут Неда назад ни на  каких  условиях.
Надо сказать, что молодые люди, начав вести дело  на  свой  лад,  пусть  и
рискованно,  были  полны  решимости  продолжать  в  том   же   духе.   Они
наслаждались жизнью и плевали на чужой опыт. Пусть  их  ждет  банкротство,
зато они  попытают  счастья.  Да  и  что  такое  банкротство  по  нынешним
временам? Чаще всего оно служит началом слияния, а значит, открывает  путь
к дальнейшему росту фирмы.
   Так  обстояли  дела  год  назад.  Теперь  Нед   возглавляет   отдел   в
Общеевропейском Центре. На нем лежит забота о всей Южной Европе. По  утрам
он спешит на поезд 8:10 - в былые времена он  уезжал  из  Уимблдона  часом
позже - и к семи ни жив ни мертв, хромая, добредает домой,  где  жена,  не
смея и рта раскрыть, обихаживает его и укладывает в постель.
   Работа у него тяжелая, беспокойная, он клянет ее  на  чем  свет  стоит.
Добровольцы очень стараются, но мало что умеют и  вдобавок  вечно  уезжают
отдыхать, заблаговременно не предупредив.  Сам  он  наотрез  отказался  от
отпуска, говорит, что не может позволить себе подобную роскошь.  Без  него
все так запутают, что ему потом нипочем не распутать.
   Однако Нелл с врачом этого не допустили. В июне Нед взял  двухнедельный
отпуск, и они поехали поглядеть на итальянские сады. Мы с женой тоже  были
тогда в Риме, так  что  мы  сговорились  вместе  посетить  Тиволи.  Однако
накануне Симпсоны позвонили нам  и  сказали,  что  встретят  нас  прямо  в
Тиволи, им придется поехать туда пораньше - днем они улетают в Милан.
   С высоты галереи мы смотрели, как они  рука  об  руку  обходят  верхний
уступ каскадов. Мы спустились к ним навстречу; завидев нас,  Симпсоны  так
опешили, будто их застали врасплох -  видно,  они  вовсе  забыли  о  нашем
уговоре.
   - Поразительная красота, - сказала моя жена, - каждый раз, что я  здесь
бываю, я все больше поражаюсь ей.
   - Да, да. - Нед скользнул взглядом по убегавшим вниз уступам  каскадов.
- Вы правы, поразительная красота. - Видно было, что он пытается вобрать в
себя эту красоту, запечатлеть ее в памяти навсегда всего за полминуты.  Он
поглядел  на  часы,  потом  на  каскады  -  сотни  каскадов,   чьи   струи
низвергались, извивались, кружились, словом, проделывали все,  что  только
может проделывать вода, - и снова на часы.
   - Нед, не спеши так, у нас еще есть время, - сказала Нелл.
   - Боюсь, что нет, детка. Нам и так придется нестись сломя голову. Ты же
сама не выносишь спешки.
   Они извинились перед нами и, дружно хромая, заспешили к выходу.  Потому
что Нелл - она поддерживала Неда под руку - ковыляла точь-в-точь  как  он.
Она буквально срослась с ним. У них оставалось всего четыре дня, потом Нед
будет занят вплоть до рождества. Нед выбросил  трость  вперед  -  еще  раз
глянуть на часы  -  и  прибавил  шагу.  Походка  его  напоминала  какие-то
уродливые коленца, Нелл приходилось вторить ему.
   - Как это походит на медовый месяц, - сказала моя жена.
   - Боюсь, что ты права.
   - Ты меня понял верно. Правда, и медовый месяц в этом возрасте не  всем
доступен. - Я не поддержал разговор.
   Отныне Нелл больше не ропщет на судьбу, хотя муж ее круглый  год  не  в
духе, а их отпуска проходят в бешеной спешке, она рада-радехонька, что  он
больше не болеет. Нед теперь уплетает за обе щеки и спит без задних ног.
   Грейн торжествует - его пророчество сбылось. Мы не возражаем, признаем,
что он оказался умнее, прозорливее нас. Но наши  пересуды  дошли  до  ушей
Нелл, и она взъярилась. Как-то она настигла Грейна в женском крыле  нашего
клуба и задала ему взбучку. Все это глупые выдумки, сказала она, будто Нед
заскучал без работы. Нед не знает, что такое скука. Он  заболел  артритом,
вот в чем дело. Артрит, скорее всего, был вызван тем, что они переселились
из дома с центральным отоплением в сырой коттедж, но Нед тут ни при чем.
   Грейн сказал: "Как же, как же, тут особый случай, никак  не  типичный".
Но тоном дал нам понять, чтя он остался при своем  мнении.  А  когда  Нелл
наконец удалилась на концерт вместе с моей женой, Грейн  растолковал  нам,
что артрит бывает и на нервной почве. Мы молчали.  В  конце  концов,  Нелл
говорила дело. Неда никакие яблоневые саженцы не  заставят  заскучать,  не
такой он человек. Да и вообще вся эта  история  теперь,  когда  мы  в  нее
углубились, кажется нам довольно  сложной  и  запутанной.  Чем  больше  мы
думаем о Неде и Нелл, тем меньше мы в ней понимаем.  Определенного  вывода
тут не сделаешь, вот на чем все сошлись.
   Неужели Нед и впрямь, если верить Грейну, так сросся  с  Сити,  что  не
может жить вдали от него? А ведь он ненавидит Сити. Чуть не  все  ветераны
Сити его ненавидят. И ненавидят, и любят. А потом, если Нед и не  заскучал
без работы, он вполне мог захиреть неизвестно отчего,  как  хиреет  старый
коняга, которого переводят на другое пастбище. Словом, тут все возможно.
   И еще надо сказать, что, хотя Грейн и ведет себя с нами так,  будто  он
наш  лучший  друг,  все  мы  его  терпеть  не  можем.  Он   любит   резать
правду-матку, потому что он заносится, а заносится он потому, что  у  него
пошлый склад ума и для всего готовая мерка. Он ни в  чем  не  сомневается,
потому что он ни во что не вглядывается, ему все ясно  наперед.  И  он  не
чета бедняге Неду - вот тот готов пойти на риск, поставить жизнь  на  кон,
воплотить свою мечту. Короче, как говорит моя жена, Грейн прикипел к Сити.
Правда, надо помнить, что моя  жена  относится  к  Грейну  предвзято.  Она
хочет, чтобы я бросил работу.



    Джойс Кэри.
    Новые женщины

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - М.Кан.
   В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Сэмюел  Томпсон,  государственный  служащий,  был  единственным   сыном
знаменитой Афинии  Баттерсби,  лидера  движения  за  женское  равноправие.
Говорят, у нее первой зародился план поджигать  почтовые  ящики.  Это  она
придумала шляпу для суфражисток и написала книгу, в которой  доказывается,
что Шекспиром была на  самом  деле  королева  Елизавета.  Однако  женщинам
нынешнего поколения стыдно смеяться над Афинией. Они  ей  многим  обязаны.
Она была мужественным человеком, с сильным  характером,  немало  потратила
усилий, чтобы добиться для них права голоса и немалым при том  поступилась
- в частности, собственным чувством юмора.
   Своим последовательницам она запрещала выходить замуж, считая, что брак
есть падение, но сама, когда женщинам  предоставили  избирательное  право,
вышла замуж  за  Сэнди  Томпсона,  такого  же  ярого  сторонника  женского
равноправия, и  научила  его  стряпать  -  в  сущности,  сделала  из  него
современного мужа, на тридцать лет опередив историю. Он мыл посуду, а  она
тем временем мчалась на очередной митинг.
   Причем не надо думать, будто Сэнди обвели вокруг пальца. Он добровольно
вызвался мыть посуду и научился шить. Он был мужчина задиристого  нрава  и
рад был любому поводу ввязаться в  драку.  Не  будь  он  воспитан  в  духе
христианского миролюбия, из него вышел бы первоклассный громила. Устраивая
демонстрации  суфражисток,  он  обожал  колотить  полицейских  и  подрубал
пыльные тряпки, чтоб показать, насколько женщины выше стоят в его  глазах,
чем мужчины.
   Это было по-своему очень счастливое супружество. Однако, когда родители
посвящают  себя  единой  идее,  это  дурно  сказывается  на   детях,   ибо
воображение  ребенка,  подобно  его  телу,  не  рассчитано  на  то,  чтобы
неподвижно пребывать в одном и том же  положении.  Сэмюела  воспитывали  в
суровых правилах - с младых ногтей  родители  внушали  ему,  что  мальчики
немногим лучше грубых животных. Впрочем, как ему после  указывали  друзья,
он не имел права роптать, ему повезло, что он  вообще  появился  на  свет,
поскольку это, скорей  всего,  произошло  по  чистой  случайности.  Ибо  к
материнству - по крайней мере когда речь шла о застрельщицах феминистского
движения - Афиния относилась еще более непримиримо, чем  к  браку.  По  ее
мнению, женщины с образованием, если у них есть  чувство  ответственности,
обязаны посвятить себя работе по специальности, дабы занять ведущее  место
в жизни страны.
   Сэмюел внял этим доводам и был смиренно благодарен судьбе  уже  за  то,
что ему дарована жизнь,  какая  ни  на  есть.  Он  вырос  скромным,  тихим
человеком. Даже на службе, в Министерстве энергетики, его, кроме ближайших
сотрудников, почти никто не знал, разве что  по  подписи.  Он  не  состоял
членом никакого клуба, не играл - правда, любил раскладывать  пасьянс.  На
досуге он собирал марки и, кроме того, с захватывающим интересом следил за
новейшими достижениями науки, как о них сообщалось в его утренней  газете,
старом либеральном издании, выходящем ежедневно и  по  традиции  уделяющем
как  минимум  полстолбца  в  неделю  событиям  культурной  жизни.   Теория
расширяющейся Вселенной владела им безраздельно не один месяц и довела его
знакомых до помрачения рассудка. Еще его крайне занимала ядерная физика, а
также вероятность того, что в одно прекрасное утро  произойдет  что-нибудь
непредвиденное в Харуэлле и мир полетит в тартарары.
   В особенности сторонился он женщин - судя по всему, из него должен  был
получиться закоренелый старый холостяк. Однако в сорок шесть  лет  он,  ко
всеобщему изумлению, влюбился в секретаршу у себя на службе и женился. Его
избранницей была весьма толковая молодая особа по имени  Аминта,  едва  со
скамьи колледжа и в высшей степени  современная.  Она  могла  снизойти  до
Пикассо, но такой предмет, как гомосексуализм, внушал  ей  лишь  безмерную
скуку. Она носила шляпку с викторианской камеей, а дома у нее  висели  два
отличных рисунка Милле.
   Венчались в церкви. Аминта была ревностной прихожанкой, что приводило в
легкое  замешательство  Сэмюела,  который  не  был  даже  крещен.   Афиния
Баттерсби придерживалась вполне  определенных  взглядов  на  религию.  Как
ученый она считала религию вздором, как феминистка - средством порабощения
женщин, изобретенным  мужчинами.  И  все  же,  руководствуясь  подсказками
Аминты, Сэмюел продержался до конца венчания и не ударил в грязь лицом.
   Молодые поселились в Кью, в прелестном  особнячке  в  стиле  рескинской
готики и обставили его  хорошей  викторианской  мебелью  красного  дерева.
Аминте повезло: в  лавчонке,  среди  разного  старья,  она  наткнулась  на
морской пейзаж Кларксона Стэнсфилда, и он достался ей  за  десять  фунтов.
Превосходное  полотно  придало  их   гостиной   благородное   своеобразие.
Золоченые  часы  под  стеклянным  колпаком,  заветное  сокровище   Аминты,
просились - и были водворены - на каминную полку с драпри.
   Теперь Аминта готова принимать у себя друзей  Сэмюела  и  с  удивлением
убеждается, что таковых нет. Зато у нее их десятки,  обоего  пола  и  всех
возрастов - главным образом друзья по колледжу.  Эти  молоденькие  женщины
все либо служат, либо только что вышли замуж, либо  и  то  и  другое.  Они
приходят к Аминте каждый день и приносят с собой младенцев и красное сухое
вино.  Каждая  хочет  познакомиться  с  Сэмюелом,  каждая  с  любопытством
оглядывает его и  сообщает,  что  Аминта,  хоть  и  умная  женщина,  будет
превосходной  женой,  а  по  дороге  домой,  как  бывает  всегда,   друзья
новобрачной обмениваются впечатлениями:
   - Нет, вы видели что-нибудь подобное - как только могло такое случиться
- и надолго ли?
   У них есть подозрение, что милая, но опрометчивая Аминта  "прельстилась
Сэмюелом как редким образчиком для коллекции.
   Сэмюелу не по себе со всей этой молодежью, в особенности с  женской  ее
частью. Его коробит, когда они обсуждают самые интимные подробности  своих
любовных  похождений  и  странности   своих   возлюбленных,   его   пугает
решительность их суждений в таких вопросах,  как  брак,  и  уж  подавно  -
таких, как обязанности жены и матери. Они считают  непростительным,  когда
молодая женщина не умеет стряпать, водить  машину  любой  марки,  стирать,
убирать, чинить белье, заменить перегоревшую  пробку,  производить  мелкий
текущий ремонт по хозяйству, выбирать, хранить и подавать приличное вино и
купить сносную сигару по сходной цене.
   Что касается детей, тут всех устраивает цифра шесть и все едины  в  том
мнении, что, если из ребенка не получился  достойный  и  полноценный  член
общества, вина всецело ложится на мать.
   Когда Сэмюел отваживается пролепетать, что ведь бывают и  дурные  отцы,
его  молча  мерят  взглядом,  а  потом  говорят,  что  да,   иные   матери
действительно пытаются этим оправдаться, но  что  на  самом  деле  это  не
оправдание. Они явно полагают, что всякая женщина должна уметь справляться
с любой разновидностью  мужчин,  в  том  числе  и  с  никудышными  отцами.
"Справляться" у них первое слово. С Сэмюелом они держатся корректно, но не
слишком  принимают  его  всерьез.  Когда  ему  случается  как-то   вечером
коснуться вопроса о расширяющейся Вселенной, две  гостьи  -  одна  из  них
закончила колледж с отличием по математике и теперь  там  же  преподает  -
дружно  уверяют  его,  что  это  дребедень,  какой   пробавляются   только
низкопробные газетенки. Подберите соответствующее уравнение, заявляют они,
и Вселенная будет у вас плясать польку, все зависит лишь  от  того,  какой
применить метод. После чего математичка, которая ждет  второго  ребенка  и
уже на восьмом месяце, возвращается к вопросам, связанным  с  родами.  Что
лучше, взять на месяц сестру и рожать дома или лечь  в  родильный  дом?  В
любом случае что-то может пойти не так, и  гостьи,  вникая  в  тонкости  и
обнаруживая профессиональную осведомленность, приводят несколько примеров,
когда что-то и в самом деле пошло не так. Совершенно неправильно,  скажем,
думать, будто, чем шире бедра, тем больше вероятность, что  все  обойдется
благополучно. Сэмюел с ужасом слушает и покрывается холодным потом. Аминта
миниатюрна, талия восемнадцать дюймов в обхвате и той редкой разновидности
бедра, которые кажутся стройными даже в джинсах.
   После двух месяцев замужества Аминта уже  в  положении.  Решение  иметь
шесть человек детей было ею принято на десятом году жизни.  Ее  мать  тоже
была феминисткой.
   Ночью Сэмюел вскрикивает во сне и  просыпается  со  стоном.  Наутро  он
принимается клохтать над Аминтой, как встревоженная наседка.  Не  поднимай
стул, тебе вредно, вредно делать работу  по  дому  вручную,  вредно  бегом
подниматься и спускаться по лестнице, вредно выходить  на  улицу  в  такую
жаркую (или холодную) погоду. Аминта над ним смеется и подчиняется -  пока
он не уходит на службу. По удачному совпадению его газета как  раз  в  это
время печатает несколько статей об обезболивании родов,  и  Сэмюел  тотчас
бежит покупать нужные книжки. Аминте ведено делать  упражнения  и  учиться
расслаблять мышцы. И она слушается. Потому что у  Аминты  тоже  не  совсем
спокойно  на  душе.  Какой  женщине  не  страшновато   во   время   первой
беременности?
   Аминта рано лишилась родителей, и родных у  нее  наперечет,  да  и  тех
служба разбросала по свету, кого  куда.  Заехал  как-то  двоюродный  брат,
моряк, привез ей  из  Гонконга  натурального  имбиря  в  банке  настоящего
китайского фарфора. Старшая  сестра,  миссионерка-англиканка,  привезла  в
подарок  из  Центральной  Африки  деревянную   маску,   подлинник   работы
негритянского мастера. На неделю напросилась в гости двоюродная бабушка из
Мидлендса, от которой Аминта получила к  свадьбе  мельхиоровый  судок  для
горячих булочек - подарок к ее  собственной  свадьбе  -  и  которая  могла
вынести все на свете, кроме нынешних гостиниц.
   Бабушка оказалась маленькой худенькой старушкой семидесяти шести лет  с
цветом лица, как у капитана дальнего плавания. Нос у нее  был  сизый,  как
тихоокеанская волна, как зловещая, темная  грозовая  туча.  Щеки  -  цвета
темного красного дерева, как дверцы кают. Лоб -  как  у  старого  морского
волка: мертвенно-белая полоса над бровями. Однако подкупающей галантностью
морских капитанов бабушка  не  отличалась,  повадка  у  нее  была  резкая,
грубоватая. А цвет  лица  она  заработала  на  охоте,  иного  преуспев  за
шестьдесят лет в охотничьем искусстве, и первой из  женщин  -  по  крайней
мере женщин своего круга - удос