конец маскарадный костюм. Все его существо дышало энергией. Все обличало
в нем человека _действия_.
   Да я и всегда знал, что он именно таков.


   Астрологи объявили, что момент для войны на редкость  удачный,  удачнее
выбрать невозможно. Они составили гороскоп герцога и нашли, что он родился
под знаком Льва. (Невелика новость, это было известно еще при его рождении
и очень, говорят, вдохновляло тогда фантазию его приближенных как  доброе,
многообещающее предзнаменование для будущего правителя, а в народе вызвало
немало раздумий, да и страхов тоже. Потому он и имя носит такое - Лев.)  А
как раз поблизости от этого знака зодиака находится сейчас Марс,  и  скоро
эта кровавая звезда бога войны  совместится  с  могущественным  созвездием
герцога. Также и другие  небесные  феномены,  имеющие  влияние  на  судьбу
герцога,  исключительно  благоприятны.  Поэтому  они,  мол,  могут  твердо
обещать  счастливый  исход  кампании.  Мало  того,  было   бы   прямо-таки
непростительно не воспользоваться столь редкостным случаем.
   Я нисколько не удивлен их предсказаниями, они ведь всегда предсказывают
так, как желательно властителям, особенно после того  случая,  когда  отец
герцога велел наказать плетьми звездочета, утверждавшего,  будто  их  роду
грозит гибель, поскольку он высчитал, что кровавое восшествие  на  престол
основателя династии по времени точно совпало с  появлением  на  небе  злой
звезды, волочившей за собой огненный хвост, -  предсказание,  справедливое
чуть не для каждого царствующего рода.
   Ничего, повторяю, удивительного, что они так предсказали, и на сей  раз
я вполне ими доволен. Свое дело они знают, и наконец-то от них есть толк -
ведь чрезвычайно важно, чтобы герцог, солдаты и  весь  народ  верили,  что
звезды  благожелательно  относятся  к  их  предприятию,  что  они  в   нем
заинтересованы. Теперь звезды сказали свое слово,  и  все  остались  очень
довольны сказанным.
   Я-то никогда не беседую со звездами, а вот люди обожают это занятие.


   Маэстро Бернардо снова меня удивил. Вчера вечером они с герцогом  опять
имели доверительную беседу и, как бывало много раз прежде,  засиделись  со
своими разговорами далеко за полночь. Мне стало ясно,  что  ученый  старец
вовсе не утерял, как я думал, своего значения при дворе и  его  хитроумные
изыскания вовсе не так чужды нашему беспокойному миру. Вовсе нет. Я  очень
ошибся.
   Меня раздражает, что я так ошибаюсь, хотя и вижу людей насквозь.
   Когда меня позвали прислуживать им и подавать по  обыкновению  кубки  с
вином, я застал их обоих склонившимися над какими-то диковинными рисунками
и не мог сначала понять, что это такое. Потом мне  удалось  разглядеть  их
поближе, а из разговора все стало ясно.  Там  были  нарисованы  невиданные
доселе военные машины, призванные сеять смерть и ужас  в  рядах  врага,  -
боевые колесницы, которые косят людей длинными косами и оставляют на своем
пути одни человеческие обрубки, и еще какие-то дьявольские штуковины, тоже
на колесах, которые несутся, подталкиваемые скачущими галопом лошадьми,  и
врезаются в ряды врага и  против  которых  бессильна  любая  храбрость,  и
крытые колесницы с упрятанными внутри  неуязвимыми  стрелками,  способные,
как он сказал, сокрушить любой боевой порядок и прикрывающие собой пехоту,
которая врывается потом в открывшуюся брешь  и  довершает  начатое.  Здесь
были орудия убийства столь ужасные, что просто непонятно, как  можно  было
до такого додуматься, - я, к сожалению, не имел возможности посвятить свою
жизнь военному искусству и не мог даже толком разобраться, что к чему. Еще
там были всякие мортиры, бомбарды и фальконеты, изрыгающие огонь, камни  и
железные ядра, отрывающие солдатам головы и руки,  и  все  это  изображено
было так правдоподобно и отчетливо,  словно  исполнение  рисунка  занимало
маэстро не меньше его содержания. И он подробно объяснял, как действуют те
или иные орудия уничтожения и какое чудовищное  опустошение  они  способны
произвести, и говорил об этом так же спокойно и деловито, как и  обо  всем
прочем, что занимает его ум и фантазию. И по нему видно было, что он бы  с
удовольствием посмотрел, как сработают его машины на деле,  что,  впрочем,
вполне понятно, ведь это его детища, и кому  не  хочется  полюбоваться  на
дело своих рук.
   Маэстро  Бернардо  успевал,  выходит,   и   этим   заниматься,   будучи
одновременно поглощен тысячью других дел - исследуя природу, всяческие  ее
тайны, изучая свои цветы и камни, и копаясь в теле Франческо,  о  котором,
помню, он рассказывал герцогу как  о  великом,  непостижимом  произведении
природы,  и  рисуя  в  Санта-Кроче  "Тайную  вечерю"  с  таким   неземным,
вознесенным на невидимый пьедестал Христом, окруженным любящими  учениками
- и съежившимся в своем уголке Иудой, будущим предателем.
   И тем  и  другим  он  занимался,  я  уверен,  с  совершенно  одинаковым
увлечением. А почему бы ему и не увлекаться своими удивительными  машинами
так же горячо, как всем прочим! Допустим, человеческое тело и в самом деле
очень сложное устройство, хотя лично я этого не нахожу, но ведь  и  машина
не проще, да к тому же, повторяю, он сам ее творец.
   Герцога, как ни странно, заинтересовали не столько самые  диковинные  и
страшные  на  вид  машины,  хотя  они-то,  по-моему,  как   раз   наиболее
действенные, один их вид мог бы обратить в бегство целое войско,  сколько,
наоборот, внешне довольно немудреные и не такие уж страшные -  он  сказал,
что они ему кажутся более надежными. Первые, по его мнению, - скорее, дело
будущего. А сейчас надо  использовать  то,  что  осуществимо  практически.
Осадные приспособления, любопытный способ минного подкопа  под  крепостные
башни,  остроумные  усовершенствования  в  устройстве  метательных  машин,
составляющие пока секрет для неприятеля, -  в  общем,  все  то,  что  они,
очевидно, и раньше не раз обсуждали, а частью уже пустили в дело.
   В общем  же  герцог  был  в  восторге.  Поразительное  богатство  идей,
богатство находок, буйный полет фантазии, поистине безграничной, - все это
привело его в восхищение, и он в самых лестных выражениях прославлял гений
ученого  старца.  Никогда,  мол,  еще  не  доказывал   маэстро   с   такой
очевидностью силу своей мысли и своего  воображения!  Оба  они  с  головой
погрузились в этот захватывающий  мир  фантазии  и  с  жаром  обменивались
мыслями - совершенно так же, как в тот  недавний,  самый  плодотворный  из
проведенных ими вместе вечеров. И я слушал их с радостью,  потому  что  на
сей раз и моя душа переполнена была восторгом и благоговением.
   Теперь мне совершенно ясно, почему герцог пригласил  ко  двору  мессира
Бернардо и почему так держал себя с ним, обращался как с равным,  всячески
выказывал свое почтение,  окружал  самым  лестным  вниманием.  Теперь  мне
понятен  и  его  горячий  интерес  к  ученым  трудам   Бернардо,   к   его
исследованиям природы, его  необъятным  познаниям,  как  полезным,  так  и
бесполезным, понятны его проницательные и восторженные суждения о живописи
маэстро, о его "Тайной вечере" в Санта-Кроче и  обо  всем  остальном,  что
делал этот разносторонне одаренный человек. Мне все теперь понятно!
   Он поистине великий правитель!


   Сегодня мне приснился  страшный  сон.  Мне  приснилось,  будто  маэстро
Бернардо стоит высоко-высоко на горе, рослый и  величественный,  в  ореоле
седых волос над благородным лбом мыслителя,  а  вокруг  носятся  стремглав
чудища, те  самые  жуткие  уроды,  которых  я  видел  на  его  рисунках  в
Санта-Кроче. Они носились вокруг него подобно злым демонам, а  он  как  бы
царил над ними. Лица у этих кошмарных созданий походили на морды ящериц  и
лягушек, меж тем как его лицо  было  по  обыкновению  серьезно,  строго  и
благородно. Но постепенно он уменьшился в росте, тело его съежилось, стало
жалким и уродливым, и на нем выросли два крыла, составляющие одно целое  с
волосатыми ногами, совсем как у летучей мыши.  Сохраняя  на  лице  прежнее
торжественное выражение, он начал махать ими и вдруг отделился от земли и,
окруженный кошмарными созданиями, унесся в ночную тьму.
   Я не придаю значения снам. Они  ничего  не  означают  и  ни  с  чем  не
связаны. Действительность - единственное, что имеет какое-то значение.
   Что он урод - я давно уразумел.


   Кондотьер Боккаросса с четырьмя тысячами  солдат  перешел  границу!  Он
проник уже на  две  мили  в  глубь  страны,  застигнув  врасплох  Лодовико
Монтанцу по прозвищу Бык, который не ожидал нападения и  не  успел  ничего
предпринять.
   Невероятная новость, поразившая весь город, как удар грома! Невероятное
событие, взволновавшее все умы!
   В полнейшей тайне собрал кондотьер в недоступных горах  на  юго-востоке
своих наемников и дьявольски  хитро  подготовил  нападение,  завершившееся
теперь таким успехом.
   Никто ничего не знал - даже мы сами. Никто, кроме герцога -  подлинного
инициатора и вдохновителя гениального плана нападения. Просто непостижимо!
Даже не верится!
   Теперь дни дома Монтанца сочтены, и ненавистному Лодовико -  столь  же,
говорят, ненавидимому соотечественниками, сколь и нами, - свернут  наконец
его бычью шею, на чем и кончится власть его гнусного рода.
   Его обвели вокруг пальца - это  его-то,  при  всей  его  хитрости!  Без
сомнения, он подозревал, что герцог вынашивает планы нападения на него, но
ему было известно, что никаких войск тут в  городе  нет,  и  он  особо  не
беспокоился. И менее всего он ожидал нападения именно с той  стороны,  где
местность столь труднопроходима и где у него нет даже никаких  пограничных
крепостей. С Быком покончено! Настал час расплаты!
   Трудно описать настроение, которое царит сейчас в городе. Люди толпятся
на улицах, жестикулируют, громко говорят,  взбудораженные,  разгоряченные,
или же стоят и молча смотрят на марширующие мимо отряды  воинов  -  войско
самого герцога. Неизвестно, откуда оно здесь взялось, словно из-под  земли
выросло. По всему видно, что нападение было очень тщательно  подготовлено.
Звонят во все колокола, и церкви полны народу, у входов давка. Святые отцы
воссылают горячие молитвы за  успех  войны,  нет  сомнения,  что  все  это
делается с полнейшего благословения церкви. А как же иначе? Война всех нас
увенчает славой!
   Весь народ  ликует.  При  дворе  особенное  ликование  -  воодушевление
небывалое, и герцогом восхищаются безмерно.
   Наши войска будут введены в дело в другом месте: они  перейдут  границу
на  востоке,  по  широкой  речной  долине  -  древний,  классический  путь
наступления. Один дневной переход - и  на  равнине  у  подножия  гор,  где
местность удобна для сражения и где земля  пропитана  кровью  героев,  они
соединятся с отрядами кондотьера. Таков план кампании! Я его выведал!
   Не в том смысле, что мне удалось что-то точно узнать, но я и  без  того
все разнюхал, схватывая на лету по крупицам, словечко тут, словечко там, и
пришел к вполне определенному выводу. Я только тем и  занят,  как  бы  все
разведать, ничего не упустить: подслушиваю у дверей, прячусь за шкафами  и
драпировками,  стараясь  как  можно  больше  выведать  о  тех  грандиозных
событиях, которые сейчас происходят.
   Каков план! И он наверняка удастся. На этом  участке  границы  имеются,
правда, пограничные крепости. Но они  падут.  Не  исключено,  что  и  сами
сдадутся, так как всякое сопротивление бесполезно. А возможно, их  возьмут
штурмом. Во всяком случае, помешать они нам не смогут. Ничто не сможет нам
помешать, поскольку нападение было  таким  неожиданным,  таким  невероятно
ошеломляющим.
   Какой же он гениальный полководец, наш герцог! Какая многоопытная лиса!
Какая хитрость, какой расчет! И сколько величия в самом замысле кампании!
   Я горжусь, что я карлик такого герцога.


   Все мои помыслы сосредоточены на одном: как бы мне попасть на войну?  Я
_должен_ попасть. Во что бы то ни стало. Но как, каким  путем  осуществить
мою мечту? У меня нет никаких военных познаний  в  обычном  смысле  слова.
Тех, что требуются от военачальника или хотя бы от солдата.  Но  я  владею
оружием! И фехтовать могу, как подобает мужчине! Моя шпага не  хуже  любой
другой! Разве что короче. Но короткие клинки иногда опаснее длинных!  Враг
на собственной шкуре почувствует!
   Я заболеваю от этих навязчивых мыслей, от страха,  что  останусь,  чего
доброго, дома, с женщинами и  детьми,  останусь  в  стороне  в  тот  самый
момент, когда наконец что-то  происходит.  И  ведь  самая  кровавая  резня
будет, наверное, именно сейчас, в самом начале.
   Я жажду крови!


   Меня _берут! Берут!_
   Сегодня утром я наконец открылся во всем  герцогу,  высказал  ему  свое
горячее желание участвовать в походе.  Я  изложил  свою  просьбу  с  таким
жаром, что он, я заметил, не остался равнодушным. Мне к тому же повезло: я
попал, как  говорится,  в  добрую  минуту.  Он  пригладил  свои  короткие,
зачесанные на лоб волосы - верный знак, что он в хорошем настроении,  -  и
черные глаза его блеснули, когда он взглянул на меня.
   "Разумеется, ты попадешь на войну", - сказал он мне. Сам-то он идет,  и
меня, естественно, захватит. Может ли герцог обойтись без своего  карлика?
Кому же тогда потчевать его вином? И он весело подмигнул мне.
   Меня берут! Берут!
   Я сижу сейчас в походном  шатре,  который  разбит  на  холме,  поросшем
пиниями, враг у подножия гор виден отсюда как на ладони. Полотнище шатра в
широкую желтую и красную полосу - это цвета герцога -  хлопает  на  ветру,
возбуждая и подстегивая, как звуки фанфар. Я в  полном  боевом  облачении,
все в точности как у герцога: и  латы,  и  шлем,  и  шпага  на  серебряной
перевязи у бедра. Время предвечернее, и сейчас тут, кроме меня,  ни  души.
Наружный  полог  откинут,  и  до  меня  доносятся  голоса  военачальников,
обсуждающих план завтрашнего сражения, а издалека - мужественное,  звучное
пение солдат. Внизу  на  равнине  я  различаю  черно-белый  шатер  Быка  и
суетящиеся вокруг фигурки людей, такие крохотные, что отсюда  они  кажутся
совсем безобидными, а вдалеке слева - всадников  без  доспехов,  голых  по
пояс, которые купают в реке коней.
   В походе мы больше  недели  -  время,  насыщенное  великими  событиями.
Наступление  развивалось  точно  так,  как  я  и  предсказывал,  Мы  взяли
пограничные крепости врага, обстреляв их предварительно из непревзойденных
бомбард мессира Бернардо, впервые  показавших,  на  что  они  способны,  -
гарнизон тут же сдался, устрашенный их  жуткой  канонадой.  Бык  в  спешке
бросил против нас не слишком многочисленные отряды  из  того  войска,  при
помощи которого он пытался остановить продвижение Боккароссы, но  из  всех
жарких  схваток  с  ними  мы  вышли  победителями,  поскольку   неприятель
значительно уступал нам в силе. Между тем  наемники  Боккароссы,  встречая
все меньше сопротивления, огнем и мечом проложили себе путь на равнину  и,
не щадя ничего живого, продвигались все дальше на север, чтобы соединиться
с нами. И вот вчера пополудни эта столь  долгожданная,  столь  важная  для
дальнейшего хода кампании встреча состоялась. Итак, в настоящее время наши
объединенные отряды стоят в предгорьях, между равниной и горами, составляя
войско более чем в пятнадцать тысяч человек, из них две тысячи конницы.
   Я присутствовал при встрече герцога с кондотьером. То была историческая
минута, поистине незабываемая. Герцог, всем на удивление  помолодевший  за
это  время,  был  в  роскошных  доспехах:  кольчуга   и   налокотники   из
позолоченного серебра, а на шлеме  два  пера,  желтое  и  красное,  -  они
красиво  заколыхались,  когда  он,  окруженный  пышной  свитой,  изысканно
приветствовал; своего пользующегося  мрачной  известностью  союзника.  Его
всегда бледное,  породистое  лицо  чуть  порозовело,  а  на  тонких  губах
появилась улыбка, искренняя и сердечная, но  вместе  с  тем,  как  обычно,
несколько  сдержанная  и  как  бы  настороженная.  Напротив   него   стоял
Боккаросса, могучий и широченный - настоящий великан. У меня было странное
чувство, будто я вижу его впервые. Но таким я и правда видел его впервые -
ведь он явился прямо с поля боя. На нем были стальные доспехи,  казавшиеся
совсем простыми в сравнении с герцогскими, единственным их украшением была
сделанная из бронзы звериная морда на груди - оскаленная в ярости  львиная
пасть. На шлеме никаких перьев, никаких украшений - просто  гладкий  шлем.
Лицо его показалось мне самым ужасным из всех  человеческих  лиц.  Жирное,
рябое, с  такой  челюстью,  что  при  виде  ее  невольно  содрогнешься,  с
плотоядным, кроваво-красным  ртом.  Толстые  губы  были  плотно  сжаты,  а
притаившийся где-то в самой глубине,  подобно  хищнику  в  засаде,  взгляд
обратил бы, я думаю, в бегство любого врага, лишь показавшись  на  миг  из
своего укрытия. На него  было  страшно  смотреть.  Но  я  никогда  еще  не
встречал человека, который выглядел бы настолько  мужчиной.  Для  меня  он
олицетворял собой понятие _власти_. Как зачарованный  смотрел  я  на  него
своим древним взглядом, все уже  на  свете  повидавшим,  глазами  карлика,
вобравшими в себя опыт тысячелетий.
   Он был немногословен, почти все время молчал. Говорили другие. Один раз
на какие-то слова герцога он улыбнулся. Не знаю, почему я сказал,  что  он
улыбнулся, но у других людей это называется улыбкой.
   Интересно, может, он, как и я, _не умеет улыбаться_?
   Он не гладколицый, как другие. И  не  вчера  родился,  а  происхождения
древнего, хоть и не такого древнего, как я.
   Герцог показался мне рядом с ним каким-то даже  незначительным.  И  это
при всем моем преклонении перед моим повелителем, особенно возросшем,  как
я не однажды упоминал, в последнее время!
   Надеюсь, мне удастся повидать кондотьера в бою.
   Итак,  завтра  на  рассвете  состоится  решающая  битва.  Казалось  бы,
атаковать следовало немедля, как только  наши  два  войска  соединились  и
покуда Лодовико не успел еще перевести дух и собраться с силами -  что  он
теперь, кстати, и поспешил сделать. Я высказал свои  соображения  герцогу,
но он сказал, что надо дать людям передышку. К тому  же  надо,  мол,  быть
рыцарем по отношению к противнику и дать ему возможность привести  себя  в
боевую готовность перед столь  ответственным  сражением.  Я  выразил  свои
сомнения насчет благоразумности и целесообразности такого способа  ведения
войны. "Благоразумие благоразумием, - ответил он,  -  но  я  прежде  всего
рыцарь. И должен вести себя как рыцарь. Для тебя наши законы не писаны". Я
покачал головой. Попробуй пойми  этого  странного  человека.  Хотелось  бы
знать, какого мнения Боккаросса.
   А Бык, понятно, даром времени не терял. Ведь нам отсюда все  видно.  Он
успел даже за этот день подтянуть подкрепления.
   Но мы, разумеется, в любом случае победим, это предрешено. И  возможно,
оно и к лучшему, что он приумножил свое войско: будет кому рубить  головы.
Чем  больше  врагов,  тем  убедительней  победа.  Он  мог   бы,   кажется,
сообразить, что все равно будет разбит, и чем меньше у  него  солдат,  тем
для него же лучше. Но он гордец и действительно упрям как бык.
   Было бы, однако, большой ошибкой полагать, что он вовсе не  опасен.  Он
хитер, дерзок, изворотлив и поистине незаурядный военачальник. Он  был  бы
грозным противником,  если  б  эта  война  не  обрушилась  на  него  столь
неожиданно. С каждым  днем  все  яснее  понимаешь,  насколько  важно  было
напасть так вот неожиданно; мы, наверно, не раз еще об  этом  вспомним  за
время похода.
   Мне во всех подробностях известен план завтрашнего сражения.  Наше,  то
есть герцогское, войско ударит в центр,  войско  Боккароссы  -  по  левому
флангу. Мы пойдем, таким образом, в наступление не по одному, а  сразу  по
двум направлениям. Это вполне естественно, поскольку в нашем  распоряжении
два войска. Неприятель же, у которого только одно, вынужден будет  драться
тоже сразу на двух направлениях. Ясно, что  это  создаст  для