ее руки и ее
руками гладил ее  живот. Лекарственная вода. Совершенно сознательно совершаю
омовение  знакомых мне рук. Под землей  своего  клонированного трупа спрятал
твой ангельский голос, Климентина. Твоим сердцем я называю свое солнце.
     Климентина  освободилась  от   грузов   подъемных  кранов   близлежащих
строительных  площадок.  У нее выспались  глаза,  но  мозг мутной  слабостью
наполнял движения рук ее нежных и неуемных, ног стремительных и красивых, но
недоверчивых.  Скопления  тающего   снега,  седые  цветущие  вишни,  молодая
растительность парков и площадей и  открытие сезона  фонтанов приближалось к
реагирующей на тепло коже Климентины. Не отрывая глаз от  куполов  церквей и
разнообразных  мечетей  над  рекой,  дети   отпускали  весенних  ласточек  в
глицериновое небо. Уют благостного раскрепощения  глаз Климентины, ожидавших
цветения  улиц и  спутывающих  строчки  света  с  ветвями  деревьев,  пугали
прохожих  своей открытостью и неподдельностью. В  городе  пряталась  она  на
этажах древних зданий, в джазе дождя, в  наркозе музеев. В дневнике отдыхали
прошлогодние праздники, их  мимолетность не сочеталась с застывшей гармонией
сливного  оживления  слегка   отогревшихся   крыш,  заполнившей  сокровенной
неизвестностью радужку глаза семимесячного ребенка в заброшенной клинике.

     Лето, 2001 г. -- декабрь, 2002 г.,
     Москва