Я видел
размозженные мозги,  они  напоминали разбитую  случайно  посуду. Мы  изучали
материи, их образование, процесс развития,  однако  нам  всегда  запрещалось
заворачивать  в эти материи  свои тела,  и  обрекать свое сознание на вечное
скитание среди материальных ценностей.  Нам  лишь  выдавались бонусы в  виде
глотка воздуха или воздушного  поцелуя. А  нам хотелось  большего.  Теперь я
свершу чудо..........

     Пабло  был  неподвижен.  Пьер  внимательно  рассматривал  его   зрачки.
Необходимо было  определить  момент  наименьшего  волнения.  Пабло прекрасно
понимал, что ничего  подобного ранее не предпринималось в медицине и научной
медициной  просто-напросто отвергалось, и никто  даже  не  пытался развивать
тематику некогда неудачных  исследований. Пабло  готовился к  опытам гораздо
серьезнее своих  предшественников. Он  уже  давно  принимал гормонную смесь,
препарат который позволял ему становиться двуполым по гормональным признакам
организма человеком. Все зависело от доз и частоты  приемов. Волосы  на теле
то переставали расти, то  стремительно покрывали его. Грудь то увеличивалась
в размерах  и  соски  становились сочнее, то вновь  терялись формы, и  грудь
становилась  тщедушной и впалой.  Пабло стремился изучать каждый протекающий
процесс   во    избежание    непоправимой    оплошности.   Он   анализировал
чувствительность своего тела.
     Матовое тело Пабло.
     Дело не в гипофизе, и  Пабло осталось  лишь найти  способ  инициировать
работу желез должным образом.

     Пабло,  не нужно сдерживать  себя,  не  обязательно следовать  теориям.
Любая  теорема --  лишь попытка  человека  объяснить  природу и  упорядочить
движение. А движению поддается  любая материя, подчиняется своим же законам,
но  их  невозможно выдумать, тем более описать. Пабло, есть у тебя бесценное
сумасшествие,  которое в состоянии увести тебя от зацикленности, и закоснеть
не  может  твой разум. Мы временно верим в  Европу.  Мы пускаемся  на поиски
оскопленных мудрецов. В нас живет животный инстинкт. Уединяемся в Аквапарке,
думаем о предстоящей операции.

     Пабло еще жил с Марией, но  она предчувствовала, что  приближается  тот
момент,  когда она  останется одна  наедине с  животным миром  лагуны, будто
каждый листок, травинка,  насекомые нашептывали ей: скоро разлука. Порой она
не могла  не  проливать  слез своих.  ( азыскивается... в городских  сводках
никаких  сообщений).  Мы  будем  с  тобой  --  утешали  ее  птицы   и  змеи,
пресмыкающиеся, млекопитающие  и  хищники  --  все объединились  и  навещали
Марию. Пытались  животной лаской чаровать ее.  Волны моря  и всплески  ветра
стремились покорить Марию вниманием  и нежностью. Солнце и  луна соперничали
за  обладание временем  Марии. Мария соединялась то с ослепительным  потоком
солнечного  тепла, то со стальной  пленительностью полнолуния.  Пабло нес  в
себе бурю,  преображалось строение его  тела. Однажды ему причудилось, будто
целую вечность  он не занимался любовью. А  полуостров опустел. Все исчезли,
остались лишь пальмы и кипарисы,  не было  Марии, и его самого не было, лишь
его дух, или его подобие таилось во  влажном пространстве. Свое отражение он
назвал портретом Квинтилиана  Корбеллини.  Наконец-то  он  смог спрятаться в
образах  неизвестной  ему эпохи,  в  фонтанчиках  и  скульптурах,  в  пряных
экзотических запахах и сплетнях опереттных  певцов. Горы, окаймлявшие залив,
тонули  в  дымке, никого  у их  подножия,  на морском  побережье, никого  не
осталось, все исчезли  куда-то.  Лишь зеркало, и  отражение Корбеллини.  Его
загадочный взгляд,  пронизывавший  Пабло. Он  не понимал, был ли  он готов к
вживлению и последующему перерождению. ...Я становлюсь женщиной, раньше меня
возбуждали  мои  увеличивающиеся  груди,  я  мастурбировал   безостановочно,
испытывал  уникальные оргазмы, потом -- резь в анальном отверстии, как будто
тело погружалось  в ожидание трепетной боли от внедрения чего-то твердого  и
упругого,  раздражающего  и  воспаляющего  задний  проход. Мое  /  Его  тело
стремилось  к соитию с мужчиной  по-женски. Но он  еще не  был ей.  Его, как
такового,  уже  не было,  было лишь  нечто, еще несуществующее, но  уже было
что-то,  что может стать  чем-то  неописуемым  и  неопределимым.  (Он) стоял
напротив  стены и считал минуты. Пьер, я так безотчетно верю в успех.  Чтобы
родиться  заново, мы ждем смерти. Мы -- это,  скорее,  он и она внутри меня.
...Только  там,  на  просторе развалин  города Девы,  я чувствовал настоящий
запах моря, настоящего  соленого безмерного  моря. Мне снились сны о  городе
Девы, о  ней,  о  богине,  покровительство которой  воспевалось в  городских
дифирамбах,  видел  ее улыбку, тонкие  пальцы,  влажные губы  и  серебристые
волосы.  Я  путешествовал  по  городу.  Я  был   не  человеком,  неизвестным
организмом. Именно тогда, во сне, я постоянно вдыхал море, наполнял себя его
запахом, пропитывался им насквозь... Я видел улицы города,  и они, казалось,
являли  собой  совершенный  архитектурный  ансамбль, сплетались  гармонично,
овеянные святостью  непостижимой.  Я стоял  на  скале, на самой  вершине.  У
подножия  бурлило море.  еинкарнации  говорили  сами  за  себя. Не  хотелось
купаться голышом. Все  действия ради развлечения теряли смысл. Я чувствовал,
как неотвратимо приближается момент истины.

     Я и непроглядная  ночь -- я вращаю головой -- и ночь  переворачивается.
Я, сливающийся  с ночью,  равняюсь отрицанию;  ночь,  сливающаяся  со  мной,
равняется  утверждению. Я и  ночь --  две противоположности, но  почему ночь
переворачивается,  когда  я вращаю головой?.. Видимо, потому,  что я являюсь
днем и ночью, равняющимися друг другу.

     В крови, в огне, в дыму, в маленькой северо-восточной мечте, не в силах
удержаться от выстрелов в небо, в немое кино, в рот нацисту. Именно  так все
и было.  Об этом  не хотели петь Grant Lee Buffalo, об этом не умели слагать
трактаты  писатели последнего в тысячелетии поколения.  Погребальные молитвы
пресным прессом обрушились  на беззаботную историю  братишек и  сестренок из
соседнего  квартала. Им стало как-то не по себе от неупорядоченности мелодий
в оркестровой яме  и скачкообразности текстов на сцене, будто чья-то роковая
ошибка  навсегда  расстроила  гармонию  творения.   Потом  сестрички  начали
аплодировать братикам, а братики  подхватывали сестричек и несли их на руках
в ночное небо, и те ручками касались созвездий и нарушали их форму, создавая
новые  узоры. Огненной бурей  поглощались  бегущие вдаль  дети,  с  кровавым
потоком смешивались их тела, потом их обескураженные  лица следили за ростом
взрывной волны, а  многие  смельчаки ныряли в гущу  пыли, золы и гари, тогда
смерч приобретал краски...
     ...Когда я  открыл  глаза, Пьер смотрел в  мой зрачок,  приподнимая мое
веко. Вроде бы он по  привычке, обращаясь ко мне,  называл  меня Джорджем. Я
начинал волноваться.  Пьер  был  беспокоен. Он так  нервничал  обычно, когда
слишком долго  не  было  вестей от  Климентины, когда его пугали  результаты
операции.  А тут еще  я  со своим  надоедливым непостижимым постоянством.  Я
говорил  с полной уверенностью Пьеру: однажды Климентина откажется от съемок
в какой-нибудь из ее  любимых  стран, останется со  мной  на выходные,  и мы
поженимся  незаметно,  в  тайне от  всех,  возьмем  в  свидетели  себе  юных
школьников,  которые будут  как  раз кататься  на роликах где-то недалеко от
муниципальной регистратуры; и я  уже  не вернусь  в поликлинику,  а  унесусь
вместе с  Климентиной  в  один из  очередных  ее  вояжей;  буду  стражем  ее
спокойствия,  оруженосцем  ее  косметичек,  ее  личным  поваром,  глашатаем,
поверенным,  уверенным  в  себе,  хранящим  и  укрепляющим   ее  собственную
уверенность; когда Pulp  будут петь о ее профессии чудную песню, я даже буду
ревновать ее  к  ней,  к  ним,  а  она  будет улыбаться, закрывать  глаза  и
вспоминать  все, чего она хотела когда-то и что  может осуществиться лишь  с
моим появлением  в ее  жизни,  и бежать  будет ко мне  в мои объятья, сжимая
потом со всей силы мое тело в своем. А Пьер отвечал  мне: мое будущее -- бег
по лесу, летописание в джунглях, мое будущее  -- мое прошлое, мои  мысли  --
пороки, в поисках лекарства, как  в  поисках будущего в  могилах будущего. А
люди? Они живут своей нормальной жизнью.  В нормальной  жизни нормальным  не
кажется брать  под руку незнакомых  людей и  петь песни во время  спектакля,
когда зрители сосредоточенно всматриваются, вслушиваются, впитывают, видимо,
происходящее на сцене... Свобода портит, превращает  всех в зависимых от нее
единиц.  Я  не  хочу  зависеть  от  свободы.  Я  хочу  целовать   Марию,  ее
окровавленное сердце, плыть с Ингой на одном корабле и играть с Художником в
домино... Это не важно, что  меня зовут так, или так, или..., или  Джордж я,
или..., или..., или...Пабло, а может быть я  его сын,  нет -- дочь. Я просто
его  творение. Меня называют, и  это  название  вмещает  в себе все мыслимые
названия, рожденные в этом мире, и не в этом. Когда мы вставляем слова между
"ты"  и  "я",  нам хочется нового, хочется найти  незапятнанный непониманием
масс смысл всего сущего.

     Пабло бредил...

     Его не утешала Мария, теперь уже затерянная в бесчинствующем городе.

     Откроем  люки,  разрушим  башни,  сомкнем веки, века  расставим  не  по
порядку.  Человек с динамиком вместо головы вещает. Забудьте  о коммунизме и
капитализме,  верьте  только в  меня, я  буду вашим строем. Я  построю  ваше
будущее.
     Легче  было  бы упасть в  неведение и  бесконструктивность  мыслей.  Их
как-то всегда не  хватает, кода наступает  время делать выбор.  Жизнь из них
состоит: из выборов и мыслей  о них, из шагов, верных и  нет, но неизбежных.
Мир  не  прощает ошибок, не  любит тех, кто без  любви  относится к выбору в
своей жизни, кто бездействует или делает шаг не вовремя.

     Пьер бредил...

     Не удивляйтесь тому, что ваш ребенок кричит по утрам, и ваше сердце  на
мгновение останавливается; не бойтесь того,  что вокруг взрывы крошат землю,
когда вы  засыпаете, прислоняясь к  мягкому настенному гобелену.  Провожайте
глазами,  насвистывая при этом  свои  любимые  мелодии,  уходящих в  темноту
детей,   они  знают,  чего  хотят.  Не  напивайтесь   и  не  расстраивайтесь
ругательствами.  Вчера  была  завершена  такая превосходная  конференция  по
проблемам промышленного развития. Не игнорируйте постижение новых достижений
в сфере модернизации жизни. Не обрекайте себя на  незнание. Дети в это время
еще берут вас  за  руки и тянут куда-то, то  ли в горящее  светопреставление
молний  и ночных вспышек комет,  то ли в зарево своих пылающих тел в  костре
правосудия. Дети смеются и плачут. Они еще  отзываются на свои имена, но уже
не понимают, в чем заключается смысл имени, и еще не понимают они,  могут ли
они жить без них,  обозначающих  их  по отдельности имен.  Они помнят слова:
мама и папа, -- но путаются в их назначениях. Они еще плачут и  смеются, они
еще  не  думают  о пулях в висках, о веревках на шеях, о вкусных  таблетках,
ах-ах,  как  они еще  незначительно заблуждающиеся,  вселяют  друг  в  друга
надежду на всеобщее спасение...

     -- Как ее звали? -- голос Пабло взволновал присутствующих хирургов.
     -- Нам не удалось выяснить ее происхождение. Скорее всего, она одна  из
тех, кто приезжает сюда из бедных  стран. Мы нашли ее, когда она еще дышала,
нам  было не  до выяснения  личности. Жаль,  что нам не  удалось успеть, она
могла бы жить.  Паспорта при ней не было. Лишь немного  денег. И письмо: там
что-то  личное,  о  чувствах  с  вставками  непонятных  слов,  что-то  вроде
иероглифов. Имени адресата мы не нашли.
     -- У нее нежная упругая кожа. Должно быть, она из тихоокеанской страны.
Я видел там таких красоток.
     -- Она умерла  от истощения, неужели она не могла устроиться на работу,
получить "зеленую карту", пособие?
     -- На самом деле, еще  неизвестно, что важнее,  жизнь ее, или смерть...
--  помножив свое  высказывание  на блеск своих глаз, на  трепетание  своего
сердца и дрожь в пальцах,  закончил Пабло, и переглянулся  с Пьером, который
уже наклонялся над лицом мертвой девушки.

     Пабло  задумался. Интересно,  какой она  была в  детстве.  Знала ли она
своих родителей. Может быть, это письмо как раз от ее родителей.  Есть ли  у
нее братья, сестры.  Он сразу же  определил, что она девственница.  По коже,
практически при  прикасании к ее руке.  Потом, он естественно  занялся более
тщательным осмотром.
     Операцию  необходимо было  провести безотлагательно.  И Пабло,  и  Пьер
знали об этом. Пабло готовился.
     Психологически  был вполне  готов. Операция началась с  женского  крика
Пабло, затем -- тишина, крепкий наркоз, и виртуозные движения Пьера.

     Do not eat me... These lips may  become my death. You are the piece  of
blood.  She's  never  had  what  she  pretended  to  have. Was  it  a  great
disappointment?..

     Пабло  пребывал  в  полу-иллюзии...   Теплая   мякоть...  Погружение  в
грациозность облекающих  тело  тканей.  Липкие  и вязкие расслоения плотских
материй.  Нежная,  едва  дышащая  сетчатка  молекул,  омываемая  живительной
влагой.  ( учонки  младенца сжимают  материнскую  грудь).  Мерное  дыхание и
умеренная  пульсация  налитых кровью вен.  Свежее  вливание  жгучего  сплава
детородной    органики.   Пелена   естественных    соединений,    укрывающая
гармоничность смешения хромосом и клеточного слияния. (Она дарует Ему своего
ребенка,  дарует  и молит  пестовать  свое  дитя). апсодия кружевных половых
плоскостей,  соприкасающихся  и взаимопроникающих  и  переплетающихся,  таит
безумие, готовя его к вторжению в застигнутое врасплох мироздание.

     Нежная купель...

     Пьер  был  неподражаем.  Вживление  матки  всегда  казалось ему  вполне
выполнимой  процедурой, но  сейчас он открыл в себе  нечто  большее,  нежели
обычное хирургическое мастерство.  Он почувствовал себя отцом  Климентины, и
суженым ее,  и моим братом, он обнаружил,  что  он стал родственником Пабло,
мужем Марии, героем Ватерлоо, членом Экуменического  жюри  первого Каннского
кинофестиваля, счастьем Элизабет Тейлор и несчастьем ичарда Бартона.
     Швы были  аккуратны. Орган  начинал  дышать, жить  своей  жизнью. Пабло
пребывал еще в коматозном  состоянии, в реанимации,  реанимировать его  было
кропотливым занятием. Мочеиспускание осложнено.  Каналы нарушены. Но у Пьера
были  четкие  инструкции, разработанные Пабло  заранее,  и  оставалось  лишь
следовать им неукоснительно.

     Производство сложного звука ротовой полости продолжало  коробить  своей
неопознанностью.  Однако  все  то,  что  уже перестало  тревожить  курсантов
последних курсов, превратилось лишь  в  тени домов их училищ. Им стало тесно
внутри своих животных,  которые вовсе не использовались  в качестве ласковых
соратников,   а   радость  любовных  соприкосновений   была   уничтожена   в
сакраментальности  западного  ветра, и послание неона иссякло  в  иссушенном
взгляде девственниц.

     Именно  об  этом думал полуживой  Пабло, уже практически  убедившийся в
успешности опыта и жаждавший  продолжения  намеченного, а именно, зарождения
плода в своем чреве.

     И  опять  его  мозг  потопал в кошмарах  и видениях. Ему  виделись  его
родители, с горящими сердцами, тонущие в мировом океане.

     Кто будет любить меня? Мой ребенок? Мое порождение? Отражение? Способно
ли  отражение любить оригинал? Или способен дубликат  общаться с самим собой
посредством изучения своего собственного отражения?

     Мне еще не сказали, кто будет моими родителями, но я уже знала, что мне
не  стоило появляться на свет, хотя  знал я еще и  то, что мое  появление на
свет, станет  чудом из чудес, которое  назовут фантастическим произведением,
во что  никто  не поверит,  но кем-то я все-таки  буду  являться, и меня  не
понятно по каким причинам долгое время будут бояться потерять.
     Я не хотела иметь детей. Что скажут они мне, когда узнают, что я есть?

     Груниэль   не  мог  поверить   своим   глазам,   когда  увидел   четкий
рентгеновский  снимок.  Он подолгу  всматривался  в скрученное  формирование
тканей, в структуру уже определяемой телесной композиции.В

     Когда я вырасту, я стану  самым красивым человеком в  мире, без половых
органов,  я  буду  получать наслаждение от соприкосновения душ  и  смысловых
единиц. Я буду без устали покорять вершины познания,  смогу дать фору нациям
с их  передовым ученым  сообществом. Мое тело не будет  стареть. Посредством
постоянных  мутаций  я смогу становиться универсальной  оболочкой идеального
внутреннего мира. Вращается колесо, я  вращаю его, неподатливое, громоздкое,
неразговорчивое,  беспружинное, колесо событий, родовое колесо, изменчивое и
многоцветное, в открытом море, океанское колесо, как память, прокручиваю.

     У него были длинные  черные волосы, и ходил он очень  быстро, не смотря
под ноги, спотыкаясь и ругаясь периодически, застывал на время, останавливал
взгляд на ком-то  или превращал  взгляд в  клеймо  и метил  им пространство,
возбуждаясь,  начиная улыбаться  беспричинно, вскрывая  свои необъяснимостью
овеянные воспоминания. еакционность его поведения отталкивала людей, которые
пытались  в  итоге обойти его стороной,  не засматриваясь  на  него, хотя он
магически действовал на любое живое существо, притягивал к своему никчемному
телу любой  объект, наделенный жизнедеятельностью. Кто-то  мог  крикнуть ему
что-то,  просто   выстрелить  в  него  звуком,  взорваться  безапелляционно,
погружаясь  в  его  ауру,  и  потом  с  ужасом  хватаясь  за  голову,  будто
почувствовав,  что  она  исчезла,  пытаться вытаскивать  себя из  состояния,
которое  навсегда  остается  бесконечным  испугом  и  потрясением.  И  могла
неожиданно  туча необъятная поглотить  небосвод, и гроза смертоносная была в
состоянии  пронизать небо огнем  и  сжечь тысячи  деревьев, нещадно разрушая
дома и  испепеляя скопления людей.  Многие геофизики, несмотря  ни  на  что,
пытались изучить эти явления, не зная их причины, ошибочно  списывая  все на
природные  факторы,  а   цепочка  действий,  инициирующая  подобные  явления
оставалась  неотслеженной и незафиксированной.  Причем  иногда  молнии могли
сопровождаться  беспощадными землетрясениями, земля расползалась на  десятки
метров, и  погружалось бытие человека  в  гущу песка, известняка,  скопления
углеводородов, задыхалось от пыли  и превращалось  в  мир червей,  черных  и
белых, переплетающихся и становящихся одним целым.

     Попытка   создать  нечто  из  ничего.   Извечное  стремление  исполнить
неисполнимое.  Вздрагивающее и преображающееся обаяние  порока. Я как  будто
выдавливаю из себя что-то,  пытаюсь  писать,  но  не знаю, что хочу  писать,
проживать   жизнь  каждой  строчки,  наблюдать   каждую  смерть   и   каждое
возрождение.  А получается пустота,  застывшая материя, или неизученная. Ищу
вдохновения  в   каждой  частичке  бытия,  а  в  итоге,   бытие   становится
нерасчленимой субстанцией,  целостность которой уродует  любую  мою  попытку
создать нечто из ничего.В

     Я не знаю,  что случилось с  Пабло, и смог ли он родить  себе младенца.
Или я  не признаюсь в  своем знании, или  оно  мешает мне,  как  гипертонику
мешает  его  излишний вес.  Я знаю  лишь  то, что  вокруг меня  только лица,
бесконечные лица, разные: совершенные и безобразные.

     А еще я  стоял рядом с ней, меня  звали Джорджем.  Она радовалась моему
присутствию. Ей нравились мои прямые отросшие волосы и борода на лице. Я был
ее  первобытным  человеком.  Казалось,  лишь  мне  были  подчинены процессы,
проистекающие в ее организме. В тот момент моего спокойного  умиротворенного
взгляда  на ее  лишь  изредка  отдыхающее  тело  мои  недосказанные  истории
погружались  в ее мозг, и она  с  воодушевлением поглощала их. Степень моего
беспокойства  сводилась  к  полноценному нулю,  когда я гладил