дачливую способность отшучиваться, общаясь с Фрэнком. Однажды
они создали группу, и оказалось,  что спор  о качестве и  смысле  творчества
превратил их в истуканов, навсегда застывших где-то на полпути к творчеству.
Сегодня  они  решили,  что вспомнят  все,  и  дружественные взгляды  в  баре
окружавших их посетителей наполняли их ощущениями первосортности,  умерщвляя
их мысли о безысходности бытия и бесполезности себя, о сексе  ради спасения,
о пьянке  ради забытья, о  героине безрадостном ради  активности.  Кэли была
сексуальнее  Ким, и  каждый хотел ее, но сегодня они влюбились друг в друга.
Ничто не  увязло  в праздности.  Апулей  даже  рассмеялся  и  совсем  пьяный
протрезвел и начал  заново, роняя без толку сутры, доставаемые  периодически
из походной сумочки. И они заиграли.......
     Все  только начинается: из-за боязни  вымученным вернуться домой, и  во
избежание  последующей  необходимости  описывать  сослуживцам приключения  в
Венесуэле, я простился с Кэли, и, взяв за руку Ким, вышел с ней из кабаре  в
надежде уехать с Ким к ней домой, где она обычно становилась  собой и теряла
пафос,  которым  наделяла ее  Кэли,  и  вместе с ней  в  ее  ванне  написать
стихотворение об этом вечере. Обожаю  работать с Ким, когда она уже не Кэли,
а было бы недурно разоблачить  некую  сердцевину этого женского образования.
Она  когда-то  была  объявлена  президентом Амазонки,  и ей сказали  спасибо
полуголые  индейцы,  назвали  ее  Сестрой  осы, и пообещали после  ее смерти
разделить  ее  тело  между самыми уважаемыми  вождями  благородных племен, и
приготовить  из его частей изысканные блюда на  священном костре. А на самом
деле,   она   удостоилась   Нобелевской   премии   за   вклад   в   развитие
косметологической  хирургии. Даже Агнесса  тогда позавидовала ей. Как лучшей
любовнице среди  незамужних женщин  ей вручили  уникальный набор приборов  и
аксессуаров для ведения любовных игр, изготовленных еще во времена Людовиков
XIV и  XV. Но когда я уединялся с  ней  в ее тесной  комнате, но  с  широким
окном, она  превращалась  в  девушку,  беспечно  заплетающую себе косички  и
рассматривающую   журналы    со   сплетнями   и   красочными    фотографиями
знаменитостей. И я затаскивал ее в ванну,  когда заканчивался чай, я пил его
быстро  и безостановочно, и  мы придумывали  строки по очереди. Смеялись над
своими  произведениями, плескались  водой,  иногда обнимались, но появлялась
Кэли, и  мне  не хотелось этого. Я переживал, думая, что всегда будут  такие
несовместимости. А сегодня я просто шел к ней домой. Людям нужны люди. Какой
абсурд. Все -- лишь тебе. Знать бы  твое имя.  Или  оставить  твой псевдоним
нетронутым и, едва прикоснувшись губами к глазам, унести наконец-то на губах
один из твоих самых запоминающихся взглядов. У нас все сходится. У нас будет
одинаковое  количество  детей,  и  пол  совпадает,  но  почему  мы не  можем
расстаться со своими одиночествами, или мы не любим ситуацию, но любим себя,
а кроме нас  некому больше решить, что остается вместо нас на планете,  если
мы не вместе. Ты меня трогаешь, то есть то, что  ты делаешь со мной, трогает
меня. Ты пользуешься тем, что я трогателен, а ты трогающая,  и трогаемая, но
не мной,  а  тронуть  твое сердце  я могу  лишь  безвольно  отдаваясь  твоей
чарующей  рифме,  давно не  используемой в  поэзии,  но  воскрешенной  тобой
искусно и  неподражаемо. Влюблюсь  лишь в экстравагантных женщин в  закрытых
клубах, подыму себя на второй этаж,  открою дверь, а она  неожиданно приедет
на лифте, следившая за  мной, влюблюсь, и, влюбляясь, назову ее Климентиной,
она  обидится, но по-доброму, поправит  меня, оказавшись Эмелианой, и я пущу
ее в свое  жилище, на ходу  раздевая, целуя уши,  подставляя шею  ее  губам,
ощущая  их  жар и  готовое к стонам дыхание.  Перестав дышать, распутываю ее
легкие брюки, приклеиваюсь  к ее телу, расклеиваюсь  и перемешиваюсь с  ней.
анее  ее было  сложно  не  заметить, но я  возвращался с закрытыми  глазами,
наслаждаясь лишь запахом, который меня преследовал, и она преследовала меня,
как  Кэли в один  из  вечеров,  поссорившись  с  Джорджем, как Сюзан однажды
случайно  следовала   за  мной,  думая,  что  я   ее  будущий   сокурсник  в
университете, и испуская  в  итоге восторженные крики на ночном берегу речки
возле  студенческого общежития в моих объятиях.  Многим я обязан Климентине,
но  я не знал, что Пьер имел какое-то отношение к ее отцовству, я думал, что
он увидел ее  в школе, проводя там  семинары, будучи уже зрелым ординатором,
готовящимся приступить  к практике в клинике и работать вместе с  Пабло  или
вместо  Пабло. Я думал, что именно тогда  на какой-то  из головокружительных
лекций он полюбил ее, но Климентина  не могла не знать своих  родителей, или
ее  бабушка  всегда  говорила  ей, что придет однажды  время, ей  исполнится
шестнадцать лет и она узнает, кто оказался виновником  ее появления на свет,
может именно поэтому она и дожила до шестнадцати и не искромсала свои вены в
желании хоть раз в  жизни  сделать  что-либо  значительное, пусть  для самой
себя,  и  она  не захотела противоречить  своей старенькой  бабушке, а  лишь
почувствовала жалость к ней, и  к ее участи.  Но  явных доказательств у моих
предположений не было, и познакомился я с  Пьером и Климентиной лишь потому,
что сам однажды  влюбился в нее,  девочку, списывающую контрольную  у своего
соседа, наблюдая  за ней и ее движениями,  присутствуя  на уроке биологии  в
качестве ассистента преподавателя, тогда для меня было сделано исключение, и
решили использовать меня как пример для описания всевозможных недугов. Я мог
ярко изображать эпилептиков и клептоманов. Она на несколько секунд задержала
взгляд на моих губах, я точно угадывал, куда  смотрели глаза  людей, и еще я
заметил,  что всматриваясь  в  мои губы, она вспомнила о  том,  что ее грудь
медленно растет, но  влюбленные  в нее мальчики жаждали  прикоснуться к ней.
Она  к тому  же  вспомнила  в  тот  самый  момент,  что  ее бабушка  однажды
проговорилась  о  том, что появится человек, который  в один замечательный и
незабываемый  день сможет вместе с ней (Климентиной) увидеть бессюжетный сон
с выстраивающимися в глазных яблоках цифрами телефонного номера, позвонив по
которому  он  сможет  услышать свой  голос.  Падая на  пол в  своей  детской
комнате,  Климентина услышала  телефонные  звонки  и решила  скорее  поднять
трубку, но боль после падения была нестерпимой, ей пришлось прикладывать лед
к  разным участкам  тела. Это наверняка звонил Джордж, поссорившийся с Кэли.
Однако ей понадобился  я, тогда еще совсем неопытный и  ничего не знающий об
отношениях  между  женщиной  и  мужчиной,  мне   еще  не   хотелось   терять
девственность  и  начинать   взрослую   жизнь,  тем  более  мной   все  чаще
интересовались работники клиники на  аллее Понтификата. С другой стороны мне
надоело бороться с  эрекцией и всеми возможными  способами сдерживать ее.  В
Климентине было все, что заставляло наливаться кровью  мой пенис. Я ужасался
тому, что могу осмелиться заниматься сексом,  утрачивая чистоту помыслов, но
были еще и  мысли о  чистоте чувства.  Каждое утро  я приносил бы  ее в  наш
независимый приют с  одной шатающейся  кроватью,  после  ночных прогулок  по
пустынным  улицам. Она  бы не  могла обойтись без  моих  рук,  несущих ее  к
раздетым  нервам,  к  экстазу,  кричащим  краскам  глаз,  и  маразматическим
всплескам  губ и вспышкам  волос. Мы  бы ни на  секунду не  забывали  друг о
друге. And no obsessions could chase us.
     По  дороге  домой, изучая  ладошку Ким,  и  произнося  иногда  банально
стандартные фразы, я  воспитывал свои желания, разоблачая  свои зависимости.
Придя домой, Ким,  как всегда захотела выпить чай,  послушать старую музыку,
которую она постоянно порывается заимствовать у  меня,  но в момент прощания
помнит  лишь о том, насколько беспокойным был заканчивающийся день. Однажды,
очень давно  она думала, что я -- безобидный мальчик. Но, уже заваривая чай,
она  выглядела  удивительно спокойной. Universes on the floor of  television
shows  start  beginning  securing  our  love flow.  Despite  confusions  and
embarrassment while kissing for the first time I regulated my daggering into
Kim's complexes  and my own acnephobia. We simply could not say simple words
and play common  games. Each  and every our chance  to get enfolded by  each
other made  us believe it was more than love and we used to lose the feeling
of being together once and again just looking  for something unattainable in
borderless space of our dreams.  Все равно мы были таинствами. Погружались в
Slowdive и  никому не позволяли  проникнуть  хоть на  миг в наше единство  и
малейшим образом потревожить нас. Ким все знала, однажды оказавшись на месте
девушки, воспитываемой стражем  порядка в метро, к тому же побывав  на месте
Марии, парализованной от  неведомой  самоотверженности и  жертвенности.  А в
будущем  становилась  той  Ким,  которая  предполагала  обретение  странного
таланта получать удовольствие от фригидности.
     Мы  договорились  о  том, что  она  покидает меня  ночами  полной луны.
Приходит  ровно в  полдень  солнцестояния. Не  могу  забыть наши обещания, в
которых  никто не  раскаивался,  неисполнению которых радовался в  тайне,  и
обещал  снова.  Каждый,  каждый  день. В  симфонии, написанной Пабло,  я  не
расслышал, какие звуки заменяли ему дыхание Марии. Он отошел от преподавания
и врачебной  деятельности. И ушел от  Марии, которая никогда не  чувствовала
городского безучастия.
     Она очень  тихо  читала книгу,  которую я купил накануне. Я повесил  ее
себе на шею, осознавая  насколько неприятный  запах  может  исходить от нее,
если ее лоно будет проводить слишком много времени на моей шее. Но потом мне
стало приятно ощущать эти похотливые  возбуждающие запахи,  и  мне  хотелось
снять ее со своей  шеи и прижать к своему телу с целью  взять  ее в какой-то
благоприятный  момент, и  двигаться  с ней  в ее запахах, и,  возможно,  они
станут моими.
     Легко проведя ладонью по  ее лбу,  я определил температуру, при которой
плавится лед. Так возбуждена она была после погружения в мои фантазии. Давай
пойдем дальше, туда, где мы не были и куда ни под каким  предлогом  не могли
попасть. Легче ли нам будет от того,  что о  нас  напишут множество статей и
снимут уйму занимательных передач? Нам  лишь необходима  эта ступень, всегда
недоступная. Далекая. Знакомство с которой уже не позволяет с нее сойти.
     Мария была маленькой принцессой  до  столкновения  с городом.  В  своем
морском доме с верандой, на которой она сочиняла для Пабло песни, и пела ему
тихим   голосом.  А  Пабло  хотел,  чтобы  она  родила  ему  дочь.  И  бился
безрезультатно с  ее бесплодностью. Написав самые ценные работы, изданные на
всех  континентах,  принесшие  пользу  многим  изначально  бездетным  парам,
которые  в итоге обзаводились малышами, и писали письма благодарности Пабло.
Покидая  пески, пропитанные  солью,  вдыхая  бриз,  прощаясь,  Мария ставила
кресты детям,  умершим  в  ее  утробе, уродам,  которых  она  могла  родить,
вспоминая рассказы  своих предков о факельных  установках,  умерщвляющих все
живое.  Мария расстелила напоследок простынь на пустынном пляже, окунулась в
воды моря, смыв с себя тропические тени и отпустив сны в свободное плавание,
выдыхая воздух под водой, позволив акулам  кусать ее нежнее  и любовнее, чем
когда бы то ни было. Оставив слезы в  их  пастях. Поднимаясь  телом к свету.
Предугадывая  бесстрастие  законов  ФБ и  парадоксальность феминизма. Ведома
голосами.  Забывая язык  птиц, молящих ее остаться, им тоже сооружая кресты,
выдергивая  поочередно  по  перышку  из любой  взывающей к  ее  благоразумию
пташки,  кремируя  и  развеивая  их  прах  над любимыми  просторами.  И  уже
пронизываясь  трансляциями  новостей  о  биржевых  котировках,  за  которыми
постоянно   следили   Пьер  и   Груниэль,  находя  свое  лицо   на   экранах
видеотелефонных переговоров, позируя в обнаженном виде в  дорогих  студиях и
отдаваясь самым  удачливым и симпатичным  фотографам,  Мария задумалась  над
необходимостью стать в очередь на  получение пособия по безработице. Очередь
тянулась по всем  проспектам, окаймляющим территорию министерства и выходила
на  автостраду.  Мария   притворилась  влюбленной  и  отчаявшейся  девушкой,
желающей соединиться  с  возлюбленным,  надеясь на  то, что  может  быть ему
полезной, имея дополнительный источник поступления денежных средств, которые
они могли бы  вместе тратить на походы в дельфинарий и цирк-шапито.  Поэтому
она   всасывала  взглядом   любовь   окон  ограждавших   ее  домов.  Кричать
"magnificent" ей не  позволяло воспитание. У нее голос был слишком одиноким,
глубоким, и  слова проговаривала она с придыханием,  пытаясь выпустить часть
чувств  капиллярным путем,  задыхаясь  периодически.  Из  окон  лились звуки
неудовлетворения и усталости.
     -- Не могу. Остановись.
     И что-то было сказано грубое в ответ.
     -- Я нашла тебя. Запоминаю твои полые глаза в момент твоего взрывающего
меня молекулярного отдохновения.
     Никогда  Мария   не  слышала  таких  откровенных  фраз.   Но   она   не
предполагала, что  все  остальные рядом стоящие безработные не  могли ничего
извлечь из  обступающих их окон. Мария еще имела  слух,  улавливавший каждый
шорох  муравейника ее  далекой страны, и ей  казалось, что здесь она  вскоре
оглохнет, или перестанет  реагировать  на всплеск  крыла  чайки, которую она
кормила по вечерам, выходя в море на легком судне Пабло с палубой для двоих.
     Неожиданно  на площади появились Ким и Кэли, а Фрэнк играл на гитаре, а
девушки танцевали,  пронзительными  прокуренными голосами заставляя глохнуть
Марию, и Мария не сопротивлялась, подпрыгивая на месте.
     --  Я  люблю, когда это пахнут люди, когда от них не дождешься  доброго
слова,  или  их нет рядом, но когда  так пахнут люди, кажется, что потрачено
много  времени и усилий попусту, если хочешь узнать запах каждого и  познать
квинтэссенцию человеческого запаха в целом, а  люди пахнут так,  как  тогда,
когда Мария теряла еще и свое обоняние, пахло ее лоно. Окунуться бы в воду.
     Ее заглушили  гитарные  аккорды, а  кто произносил  эти слова, никто не
узнал.
     Приближалась ее очередь. Ее спросили:
     -- Милочка, вы работали когда-нибудь?
     -- Всю свою жизнь. Я жила с  Пабло, и мне приходилось содержать наш дом
на берегу моря. Когда он писал  лекции, или готовился к защите докторской, я
готовила ему чай, а иногда работала вместо него, так как я могла проникать в
его  мысли,  обрабатывать  в  своем  мозгу  и  воспроизводить  на  различных
носителях информации. Я  стирала его вещи  в  морской воде, и от него всегда
пахло морем, и  студентам было приятней слушать его лекции. А когда он хотел
уснуть  днем и ему не хватало теней, я становилась напротив солнца, закрывая
его своим телом, поэтому у меня такая смуглая загорелая кожа.
     Чиновник устал от ее истории, и  выписал ей пособие по безработице. Эта
сумма  позволила  Марии  сойти с  ума  и  идти  в  дискоклуб,  ни  о  чем не
задумываясь,  и  не  волнуясь  о  чрезмерности  будущих  растрат.  Она  была
счастлива. Она жаждала знакомств. Сперва она посетит клуб "Лагуна", название
которого ее  заинтриговало  и вселило  надежду на  обретение кусочков своего
прежнего миропорядка. Стерва на входе будет усмехаться над Марией, увидев ее
необыкновенные глаза, в которых океаны смешиваются; они выльются из Марии, и
стерва на входе усмехнется, чтобы не обезуметь  от непонимания, -- прибегнет
к испробованному способу подавлять свое удивление. Марию не хотели пускать в
клуб,  но вдруг  к  ней  подошел стареющий  мужчина, представился  Эженом, и
попросил Марию учить  его румынскому языку. Мария взялась  за это  с великим
энтузиазмом.  Они  прошли  в  "Лагуну".  Там   шумно.  Потрескавшиеся  полы,
забрызганные  морской  солью.  "Нам   необходимо   отбирать  морфий  у  всех
несовершеннолетних внутри этого  здания", --  прошептал Эжен на  ушко Марии.
"Говори им нежные слова, и  незаметно освобождай их руки, карманы, сумочки."
I  received your portrait from  space. No one seemed to be  unknown to me by
that time. Really evoking eyes to remind me your face I got drowned in ocean
rebellion.   У   Эжена   не  было  жены.   Он   посматривал   на   Марию   с
заинтересованностью, с вожделением отыскивал ее  запахи в толпе на танцполе,
пытался не говорить, выигрывая время.  А Мария  руками, отбирающими морфий у
посетителей, периодически молила Эжена  поиграть с  ней, сыграть любую игру,
вплоть до расчленения ее мозга. "Sunny girl" was the utmost primary Eugene's
thought. Maria  started  decoding his  brightless  and distorted breath. She
thought  at  once  she  wasted few lives  being  Pablo's  servant.  Эжен  же
выстраивал двери во  владениях своего  высокого разума, и  прятался за ними,
надевал очки с  желтыми стеклами, и нервно  втягивал  табак носом,  пыхтя  и
высмаркиваясь  при  каждом  удобном  случае. Мария не могла сдерживать  свои
порывы:  "Ты  зачем  взорвал  планету,  тебе  было  мало меня,  покинутой  и
покинувшей  все,  что могло меня навечно погрузить в  великую  пустоту.  Что
опять происходит, когда нам хочется рожать детей, и не хочется перерождаться
при возникновении лишь намека на безумство, таящегося в  случайно вылетевшей
фразе, из  тесного безвременья выкарабкавшейся,  и умершей  от невыносимости
ощущения своей  использованности......... Эжен, уведи меня отсюда, мне негде
жить,  мне некого любить,  мне  не  о  ком думать. Я  могла  бы любить тебя,
тайно....." АААААААААААААА! Я не предназначена. Я видела детей, обругавшихся
и упавших в  лужу своей  блевотины.  У них не  хватило галантности, чтобы не
пить  водку  и  набрасываться на  Кэли, случайно  оказавшейся  в их стране с
концертом.  Ее иностранные глаза  безумно возбудили детей, и они, маленькие,
но  жаждущие,  бросились  на Кэли,  когда  ее  сопроводители  отвлеклись  на
приближающиеся толпы поклонников, и затащили они ее в свои подворотни. Эжен,
не  ты меня ждал тогда с бесполым человеком в парке  Арто.  Это  были не мои
руки, тебе Пабло все подтвердит. Я была его супругой,  верной и заботящейся.
Глотала его полностью и без остатка, не желая наслаждаться лишь его частями.
Он  сам любил, как это происходило. Я ухожу. Mary, stay with me. Did  I  say
it? I am too old to masturbate alone.

     (Взрывы цивилизации, Эжен  уже взорвал земной  шар, кто-то  уже взорвал
вселенную, персонажи дерутся, убивают друг друга. Полное помешательство.)

     Каждый  из  мудрецов пытался заболеть  лейкемией, что  позволяло  путем
сокращения  жизненного срока пребывания на Земле повысить восприимчивость ко
всему доселе  непознанному. У  многих,  достигавших состояния  безграничного
познания человеческого рацио и безмерной вовлеченности в бездну разоблачений
истины, возникали дополнительные глаза  и губы,  росли новые  груди, и члены
тел увеличивались и разветвлялись. Каждый как будто превращался  в отдельное
дерево, а все вместе напоминали сады с человеческими признаками.
     Я  делаю утреннюю зарядку,  противоречу  своим  принципам,  и  перестаю
мастурбировать,  хотя у меня появились  новые  журналы с фотографиями  очень
соблазнительных  девушек.  Надоели  клипы  сексапильных   девиц.  Необходимо
сделать  зарядку.  У  Марии  начинается  приступ воспоминаний. Я  смотрю  на
округлившиеся глаза ее, вопрошающие: где  ты, Пабло? Я протестую и продолжаю
зарядку, я стар, я Эжен, а не Пабло, я взорву этот мир.

     Нужно   ухватиться  за  движимые  материи.  И  профессура  университета
полностью погрузилась в изучение сперва структуры материй, а затем и природы
их взаимодействий. Пабло был  на полголовы выше всех остальных, кто ухаживал
за Марией.  Ему очень часто снились губы ее ухажеров, целующих ее запястья и
предлагающих ей расстаться с желанием увидеть город, в котором