езумел многократно и бесповоротно.  Лучше бы искал ее
всю жизнь, но  он нашел ее.  Он своим криком обрушил каркас земли над собой,
сбросил с себя бремя грязи, кирпича и железа канализации, взрывом вынес себя
и ее  тело на поверхность. При солнечном свете ее тело мгновенно скорчилось,
сморщилось,  побагровело, зияющая  дыра почернела, тело превратилось в кусок
гнилья. Марсель поклялся найти ее сердце.

     Это был  странный день. Один день утопии. Кирпичной  стены,  картин без
тел.  Тел без костей. Струн без  рук. Бренный день зеленых собак  и баскских
быков.  Красивый день.  Художник  оставил все  Марису  и Инге. астворился  в
дорожной пыли.

     Инга и Марис начали проживать в резиденции Художника.

     --  Знаешь,  что  я  с  тобой  сделаю, Марис,  дружочек, -- заигрывающе
заговорила Инга. -- А знаешь, что произойдет.
     -- А! ААА- аа! -- уже боялся Марис. -- Уу, ааай.
     -- Я приобрету тебя, и ты послушно оближешь мои сапоги.... вот здесь от
основания, --  ее руки двигались  по  черной коже сапожища, покрывавшего  ее
колено, двинулась  к Марису, тронула его голову,  обратила его глаза к себе,
опустила его  на  колени, и  схватила за  волосы.  Коленопреклоненный  Марис
повиновался ее движениям, напрягался, но она  сразу же хлестала его по лицу,
щипала его щеки, потом наклонялась и кусала  его лицо. Марис принялся лизать
правый сапог Инги.
     -- Проси разрешения, кобель, -- дергала Инга  его за волосы, -- говори,
что хочешь еще!
     -- Хочу!!....
     Инга начала мочиться Марису на голову, он  задирал ее  кверху и пытался
уловить струи ее мочи. Он облизывался, потом схватил Ингу варварски, повалил
на пол и принялся нервно и грубо тискать ее тело, Инга  вырывалась, пыталась
царапать Мариса, но он ловко выкручивал ей руки и продолжал овладевать ею, в
поту, разгорячено  и бешено брал он ее, всаживал  свой орган в  ее нежную  и
влажную  промежность, наконец, она застонала и завыла от истомы. Он неистово
дергался в  ней,  убыстряясь и  скаля  зубы,  осматривая  ее  беспомощность,
выходил  периодически  и  запускал   свой  вздрагивающий  орган  ей  в  рот,
интенсивно двигая внутри, Инга была бессильна......
     Она чуть не умерла от вымученных оргазмов, потом они долго признавались
друг другу в любви. Hey, hey, tell me what you want... and I will change  my
flaming  eyes coming back  into  your  cherishing body's  grace backing  you
spending rarest delicious phrases. They couldn't stop....
     Им   приснились   путешествия  Художника,  разукрашенного   маршрутами,
ландшафтами,  миражами  и  ведомого  случайными  знаками и броскими мотивами
пронизанного.  Под зонтиками и в каретах, в  миниавтобусах,  на верблюдах, в
колесницах, на самокатах и сноубордах, вплавь, на водных  скутерах. Художник
выходил  из дилижансов и  запрыгивал в дирижабли.  Ему  сопутствовали запахи
цветов,   влетающие   в  окна.   Героичностью   его   поведения  наполнялись
транспортные  средства. Он был  путешественником-дилетантом.  Марису и  Инге
вскоре  разонравилось  смотреть  сон  о  нем,  когда  Художник  очутился  на
миноносце.

     азве что, Инга смогла, проснувшись, искупаться в монологе Мариса:
     Я все чаще  стал  теряться в своих  снах  и терять  их, сны и их цвета.
Когда ты  говоришь  мне, что ты  только что проснулась,  сидишь  на  кухне и
вспоминаешь  свой сон,  я тщетно  пытаюсь воскресить хотя бы  частицу своего
ночного  видения,  ведь  я вспоминаю совершенно  отчетливо, что  я  не хотел
просыпаться,  а жаждал остаться во сне до его  завершения, хотя  я прекрасно
осознавал, что сон этот нескончаем. Крепче обнимай меня во  сне, быть может,
я выработаю способность застывать хотя бы  на мгновение в  своем  или  твоем
сне,   что   позволило   бы   мне   просыпаться  с   ощущением  увиденной  и
прочувствованной истории внутри. Когда я стремился выплакать сон, извергнуть
семенем,  выделить  потом, я  испытывал  наслаждение оттого, что  мой мозг и
воображение  создавали  и  поглощались  разнообразием сновидений, и мне было
легко  с ними  расставаться,  осознавая свою  способность  быть  неистощимым
сновидцем с неистощимым запасом снов. Теперь я путаю сны с явью, черноту сна
с чернотой ночи. Я выдохся, рассказывая  свои  сны, ты  даже не подозреваешь
себе, насколько сложно мне их  представить. No  power...no  sinking in....no
beauty being real....no sensors... floating over and around.......behind the
screams  and  penetrating  waves  of  glorified  images  of  stars  lighting
through.....combining     shadows     with    miscellaneous     tints    and
flavours....spilling magic...
     Марис нырнул в Ингу:
     Инга вышла за ограду  дома Художника. Она засмотрелась на витражи  окон
здания, узорчатые  ворота, цветущий сад. Как давно у нее не было сада, рядом
с ней, спящей в траве сада, в котором  бы  были  свободными звери и птицы, в
котором  бы можно  было  уединиться, быть  обнаженным и  чистым, в  ароматах
цветов, в росе, в солнечном свете, в неге теней и оттенков, в умиротворяющей
дождливости, в пластичных дуновениях ветра. Инга призвала ураган с дождем, и
он унес ее в  ее черной холщевой  куртке, пахнущую сыростью  и  блужданиями,
дышащую   промозглостью   остывших   и   замерших   мертвенностью   послания
средневековых картин.  Инга, окутанная тишиной, льющейся изнутри, ступала по
мостовой, направлялась к пристаням и докам, улавливая запахи камбузов,  вкус
ржавчины баркасов, настраиваясь на упругость морских узлов. Она раздумывала,
как бы  ей спрятаться в одном из  грузов, затеряться в портовой  суетности и
проникнуть на  какой-нибудь  корабль,  уплыть неведомо  куда. Инга сжимала в
своей  нежной руке камушек  лазурит, прерывая  дыхание, удерживая  слезы. На
мостовой появлялись ракушки.  Небо --  смятение, море --  безмерное. Инга --
контрастность глаз. Инга  участвовала  во  всех  войнах  этого человечества.
И-и-и-и-и-и- ИИИ она-а-аа-аааа--аааааа стремилась забыть о  них, убежать  от
побегов из плена, от пуль и ядохимикатов. Инга  любила пить  чай  на веранде
Художника, заваривать кофе и приглашать  Мариса на улицу, ставила  шезлонги,
вдыхала  воздух. Но сейчас  ее устроил  бы любой сухогруз.  Спрятаться среди
мешков, бочек, цистерн, ящиков. Любое  судно с крепким днищем.  Листая  свою
записную книжку, Инга с умилением перечитывала многие записи, напоминавшие о
бурно   прожитых   годах,   о  потерях   и  радостях,  грусти,   тяжести   и
раскрепощениях. Ее манила неизбежность,  невидимость. Где Манила ее?  Где ее
оплот????  Жутко.  Инга  решилась  на  великий поступок.  Ла-ла-ла-ляляляля.
Пыталась  Инга  несколько  отстраниться  от  ощущения  важности  последующих
событий  в жизни.  Но не могла отвернуться  от гарантированных  многократных
умопомешательств. Они ей нравились ранее,  но вскоре  должно  было произойти
нечто   неопровержимо   бесповоротное,   значительное   и   пугающее.   Инга
предчувствует...... И ее предчувствие необъяснимо волнительное. У Инги глаза
светятся северным  сиянием. Ее выворачивает  наизнанку,  она  превращается в
массу чувств, прятавшихся, казалось, вечность,  и лишь однажды открывавшихся
Марселю на злополучном судне несовместимости их судеб. Она настраивалась  на
войны,  смерть,  бомбоубежища  и госпитали, на  жужжание боеголовок,  мины в
океане,  истребление рас  и  единомышленников, и ей  некому было  выплеснуть
толику своего чувства,  того, которое прячется, когда  человека обволакивает
страх,  и  он  подвергается   действию   чрезмерно   развиваемого  инстинкта
самосохранения. Ему некогда рассмотреть в чьих-то глазах чистых  помыслов. В
чьих-то  словах  расслышать нежность.  Инга думала,  что так  устроен мир. И
единственным  откровением  жизни ее  был Марсель, запутавшийся  в  поисковых
диаграммах.  А  ее и Мариса историю кто-то  придумал на уроке истории, после
того, как  последний мировой  конфликт завершился,  и  она  была записана  в
блокнот, который Художник обнаружил  в Акапулько. Инга била  себя  по щекам,
отрывала волосы,  такого  быть не  могло,  она  помнит Марисово  дыхание, он
совсем  недавно был  рядом  с  ней и,  засыпая,  представлял себе,  как  они
искупаются  завтра в  озере  Художника и выйдут из воды  с вновь неповторимо
разноцветными  телами. Инга с трудом, но вырвала  лицо Мариса из глаз своих,
отделила и вывела его запах из своего  тела. Инга была  свободной.  Небо  --
смятение, море -- безмерное. Инга --  контрастность глаз, улыбки которых уже
нападали на одиноких моряков возле кабаков пристани, расслабляли грузчиков и
швартующихся.  Кто-то  был  черноглазым  Беном,   кто-то   рисковым  Джеком,
некоторые были сезонными рыбаками с  соленой  кожей, японскими  китобойцами,
шотландскими  пиратами-пропойцами. Инга вкрадывалась в их движения,  подобно
бризу, плавные  и  выверенные, и  подобно шторму,  резкие и стремительные, и
выкрадывала  их   повадки,  изобличала  их  одержимость,   привычную   жажду
натягивать  паруса  и  сплетаться   телом   с  мачтой.  Инга....  Инга......
Инга......  Удаляясь  в  толпах  торговцев  и  команд  транспортного  флота,
наблюдая  за  эскадронами  эскадр  и флотилиями.  Инга...... Инга......  Все
покидая.  Устраиваясь  поудобнее в  трюме с кофейными  мешками.  Отправляясь
будто в Новую Зеландию по заказу компании Malawi Coffee Co. с самыми лучшими
Пуэрто-риканскими кофейными смесями. Зажигает свечу в своем мозгу и начинает
отсчет. Плавание не может  быть кратковременным.  У Инги  нет  еды, но  есть
отличная  выносливость  и  вода  из  ручья,  который она  обнаружила  в саду
Художника. Ей  хватит  надолго.  Она  видит строго выглаженные платья  своей
матери, и всегда накрахмаленные  сорочки своего  отца,  видит мать  идущей в
магазины для  закупки разных  вкусностей,  отца, отправляющегося на работу и
целующего и маму  и ее, маленькую  Ингу,  в щечку. Проговаривающего какие-то
наставления.   Инга  забыла  лица   родителей.  Отказалась  реагировать   на
сентиментальные  воспоминания.  Однако ей ничего не оставалось делать, кроме
как сидеть здесь, запертой  в  темном трюме, и вспоминать свою жизнь,  жизни
свои, свои погоны, меняющие цвета и нашивки,  гербы и  языки.  Свои ордена и
медали, сражения  и перевязочные  пункты.  Плащ-палатки и  марш-броски. Инга
ввязывалась  в  раздумья. ..  азные  мальчики хотели  быть  со  мной  рядом,
буквально  превращались  в  меня. Увлекались  рыданиями,  вызываемыми  моими
отказами.. She started laughing wildly. No  one could any way hear her heart
tearing sounds. Noise resistant containers  saved her from being found.  But
she had no fear nevertheless. The ship had sailed away. Would they throw her
into the sea? Эти мальчики всегда ищут чьи-то плечи, никогда не спросят: как
ты провела Новый год, чего ты ожидаешь  от меня.  Они  скажут,  зачем  ты им
нужна, что жить без  тебя не могут. Могут умереть без тебя.  Мимолетно будут
сжимать твои руки  и трогать талию, гладить волосы. Они  попытаются  угощать
тебя в кафе и дарить маленькие прелестные вещицы, приглашать на концерты и в
кино. Захотят казаться тебе  самоуверенными  и нежными. Но потом распластают
на кровати  и совершат  совокупление, может  быть, приятное  и  красивое,  и
оправданное, но проникнут ли они в мир  твой,  неприкосновенный и красочный.
Они представят  тебя  своим  друзьям,  намекая  им на  связь  с  тобой. Тебе
понравится  общаться  с  ним,  единственным  и  неповторимым,  а   потом  ты
попытаешься образумить  себя и вернуться в лоно созревания себя, самой себя,
той, кто  есть  ты, и  отсечь  попытаешься прилипающие  к твоей  оболочке  и
разрезающие ее лезвия чужого тебе мира, но тебе предскажут двух детей, и обе
будут девочками, а им  нужен отец. И  одна из них уже  спроецирована в твоей
утробе. У  Инги закололо в груди, волна покалывания  пронизала ее до паха  и
схлынула  в промежность. Инга постаралась  зарыться в мешках и  уснуть.  Сон
предвещал  непогоду.  Корабль  входил в теплые  воды.  Воды  согревали  тела
матросов,  кому-то нестерпимо хотелось броситься в пучину тепла и солнца  за
бортом. Инга стонала во сне. Стонали моторы. Связные монотонно проговаривали
цифры и стороны  света. Инга ничего не  говорила во  сне,  но  слишком часто
бредила раньше. Тогда, на фронтах, когда она засыпала на  несколько  часов в
остывающем  после  очередной  перестрелки  окопе.  Было это  и на  шпионских
подводных лодках, когда в одинокой и незаметной бухте лодка останавливалась,
и команда  могла  немного  отдохнуть,  а капитаны вырабатывали  стратегии. В
зимних  землянках,  в  песках  Азии,   когда  теракты   еще  готовились,   и
бдительность  усыплялась.  Или в бомбоубежище. Она,  засыпала  со словами на
языке и продолжала говорить  во  сне.  Обращалась  чаще всего  к лейтенанту,
который  нравился  ей, но  ей  некогда было сказать  об этом (только однажды
могла, когда  они  выходили  из окружения,  и  он нес ее, раненную, на  себе
пятнадцать километров, но у нее не было сил). Инга на корабле заснула молча,
неспешно, нехотя, умиротворенно. Она во сне играла на пианино, ласкала детей
в  детском саду,  приговаривая:  "Зачем же вы родились  на  свет,  здесь  же
воюют...."  Во сне с ней рядом шел  лейтенант и  держал ее за руку. Пока они
шли по яркому проспекту, их облил дождь, облепил снег, прожгло солнце, сбило
с ног ветром. Они зайдут  в роддом и выйдут из морга. Он купит себе сигарет,
она купит ему зажигалку.  Он выкурит пачку  в день, она будет  чутко вдыхать
дым.   Она  была   калекой   с   детства,  он   был  слепоглухонемым.   Инга
проснулась...................................................................................................("_")
и расплакалась. Она  плакала  только в детстве. Но ей никогда не становилось
легче. Легче ей стало  сейчас,  на неизвестном корабле  в трюме с кофе. Ингу
бросило в дрожь.  Дрожь с удовольствием  приняла  ее тело.  Она уже не могла
совершить ошибку. Ее  выбор был сделан. Ее желания были  скоординированы. Ей
не нужно было слушать чьи-то советы. Она знала, что делать, или убедила себя
раз и навсегда  в бесспорности своего  знания. Были ситуации,  когда  на  ее
плечи  взваливалась тяжесть ответственности за  жизни людей. Ей  приходилось
замещать убитых  начальников и  вести  в бой батальоны, принимать приказы от
маршалов   и  эвакуировать  толпы   мирных   жителей,   вести  переговоры  с
противниками,  пытаясь освободить  пленных детей. Несколько раз ее обязывали
начать  военные  действия  против соседних стран,  а  однажды она  управляла
полетом ядерной  боеголовки, и уничтожила одну из экзотических стран. Но она
могла все  объяснить....  Все  ее поступки были  движимы лишь  благой  целью
меньшими  потерями  бороться  за жизнь  планеты. Может,  ей  кто-то  однажды
скажет: я хочу быть рядом с тобой, ты превратилась в мой воздух и без тебя я
не смогу прожить ни минуты. И может, ей в руки будут капать слезы радости из
чьих-то любящих ее глаз. Может, придет время, ее закружит страсть  и желание
делиться  своей  жизнью  с  кем-то.  Она  мечтала. Ее  вымучили мечтания. Ее
кастрировали и  окунули  в  серную кислоту. Ее обступили  десятки  мужчин  и
наблюдали за насильническими действиями своих коллег. Ее (помните) покрывали
фекалиями жестокие  милиционеры.  Ей затыкали уши,  когда голоса Ким, Кэли и
Фрэнка  прорывали грязь города и  стремились успокоить  ее и зарядить  новой
силой. Ей отрубили голову и  под  гигантским прессом расплющили  тело ее. НО
ОНА выстояла,  продержалась, и сейчас мечта уносит ее  в неизвестность. Инге
захотелось вдохнуть океанский воздух. езкий  запах кофе кружил Инге  голову.
Хотелось  холодного  пива. Прошло несколько дней. Инга  не  знала,  сколько.
ешила  подождать  еще  какое-то  время, а  потом  выбраться  на  палубу.  Ее
захлестнула  волна  эрогенных  воспоминаний.  Ее тело изнывало. Оно испытало
множество сексуальных посягательств,  но  оно жаждало  не  просто секса, оно
жаждало движений,  будто кто-то купается в  сексе  как в благостной  лагуне,
задыхается, вдыхая  секс, подвергаясь временной остановке сердца и умирая на
мгновение.  Пусть ее  будут  называть  "сукой" или "шлюхой", но она вместе с
этим  будет чувствовать мелодию  секса..  и тонуть в экстазах. Инге хотелось
взорваться от  желания  погрузиться  в непостижимость  сексуального  порока.
Отдаться     ....     Отдаться     ...    отдаться     и     отдаться    еще
раз...по-разному...множество  раз, и знать, что так  должно быть, и ощущать,
насколько это  прекрасно. She stood up  and tried  to  find the most lighted
place.  The rays were rare. The rats periodically gathered in crowds and did
not try to examine Inga's body, and must  have started disappearing. Sailing
for few days Inga saw rats rather exceptionally for seconds, now they formed
up groups  squeaking and swirling around. Инга не  хочет  свинга, Инге нужна
любовь, в саду с голубым фламинго, Инге нужна любовь. Инга умрет на  ринге в
борьбе  с заскорузлой мглой, на жертвенном ложе инков, спарываясь с  козлом.
Инга жила в Лотарингии, желая найти любовь, Инга жила в иге, надеясь познать
любовь.  Инга  была окончанием всех нескончаемых снов,  Инга ушла беззвучно,
Инга  найдет  любовь.  Вспомнились  Инге  стихи  первого  мальчика,  который
поцеловал ее в школе, на школьном дворе, когда они завершали уборку площадки
в один из выходных дней. Им  посчастливилось попасть в одну  и ту  же смену.
Мальчик  дарил ей стихи. Она их не понимала. И сейчас в ней  воскресли давно
забытые  строчки. анее  Инга  неоднократно  хотела  встретить  поэта  своего
воздушного юношества.  Но войны  захлестнули  ее, а после одной  из затяжных
атак, в  сводках  Инга услышала, как оглашали  имена награжденных посмертно,
среди них было и его имя, Инга  надеялась  на совпадение:  его имя и фамилия
были  широко  распространены  в стране,  где  они  сначала  учились, а потом
воевали вместе. Она вспоминала его стихи тогда. Вспомнила сейчас. А что если
он жив  и плывет  с ней на этом  судне,  может, он командует матросами,  или
устроился судовым врачом или  поваром, или рулевым?..  Скорее  всего, он  бы
следил  за фарватером, и вел судно  необычным курсом. Он  ведь знал наизусть
расположение  всех  звезд,  он  многое  рассказывал  Инге  о  важности пути,
отмеченном звездными сочетаниями. Ее мозг полоснуло жгучее вспоминание того,
насколько безумным было его желание однажды пропасть без вести, и затеряться
в  Акапулько, но  чтобы  никто  не знал,  и  чтобы  там не было  войны. Инга
вскочила от  жужжания слова  в замкнутости и духоте  трюма.......  Акапулько
.... доносилось отовсюду. Будто мыши распевали это слово.  Будто матросы  на
палубе заразились  им, вслушиваясь в эхо, впиваясь в звуки.  У Инги мутилось
сознание,  ее  несло  вырваться из кофейного вакуума. На корабле  воцарилась
доктрина  слова, невольно сплетавшего истории воедино, превращая их  в некую
смесь  любви  и  ненависти.  Почему Акапулько? Ведь есть же  Антананариву  и
Аделаида.  Инга вырвалась наружу, разрушила преграду из обветренного железа,
прыгнула  первому попавшемуся  матросу  на руки и впилась зубами ему  в шею.
Кричала  истошно  потом, и  не  понимала, что  с ней происходит.......  Инга
никого  не узнавала.  Все были похожи на  ее  сослуживцев. Она им плевала  в
глаза,  просила  очнуться.  Они   были   мертвы.   Экспериментальный   рейс.
Искусственный  экипаж  корабля. С электродами под холодной кожей. Наверняка,
Пабло руководил  этим  проектом. ЧТО ДЕЛАТЬ ИНГЕ!!!??????? Она  бросилась за
борт корабля.  Инга поклялась  вплавь достичь  неведомой  земли,  где таится
преображение человечества.

     В  темноте глаз,  в обезвоженности  губ, в  неприкасаемости пальцев,  в
неслышимости голоса, в сандалиях под открытым небом...... ничего не нужно...
все произойдет само собой...

     Художник неистово ругался,  придя в свой чудесный  дом и не найдя в нем
ни Инги, ни Мариса. Он расплакался, увидев в мастерской изрисованные Марисом
стены и валявшийся  на  полу вычитанный