тся. А большую часть времени живет одна в этой квартире в Аояма <Сэтагая - район Токио, считается довольно престижным из-за своей близости к центру столицы Аояма - район Токио, где сосредоточено множество модных бутиков, художественных и антикварных галерей, музеев, маленьких кафе в парижском стиле>. Как ты думаешь, что она мне показала?
     - Любимые сандалии Марка Болана из змеиной кожи в стеклянной коробке. Бесценное наследие, без которого история рок-н-ролла была бы неполной. Ни единая чешуйка не утрачена, посреди подошвы - автограф самого Болана Фанаты мрут от зависти.
     Сумирэ нахмурилась и вздохнула.
     - Если б ты изобрел автомобиль, работающий на дурацких шутках, ты смог бы упилить на нем довольно далеко.
     - М-м... видишь ли, в мире вообще есть такая проблема, как истощение извилин. Можешь списать на это, - скромно сказал я.
     - О'кей, хватит шуток, давай теперь думай серьезно. Итак, что мне там показали? Если угадаешь, счет мой - плачу я.
     Я откашлялся и сказал.
     - Тебе показали эту великолепную одежду, в которой ты сейчас. А еще сказали: "Носи ее на здоровье, и в ней - милости просим - приходи на работу".
     - Угадал. - сказала Сумирэ. - Оказалось, у Мюу есть подруга, с которой у нас почти одинаковые фигуры. Она богатая, и у нее одежды накопилось - просто жуть сколько.
     Все-таки наш мир - довольно странное место. В нем живут люди, у которых столько вещей, что уже ни в какой шкаф не влезают. А есть такие, как я, у которых носки надеты черт знает как - правый с левым вечно из разных пар. Ну да ладно, шут с ним. Так вот, Мюу отправилась к своей подруге и притащила оттуда целую охапку лишних вещей для меня. Если присмотреться получше, видно, что они уже чуточку немодные, но с первого взгляда это не очень заметно, правда?
     - Я бы ничего не понял, сколько бы ни всматривался, - сказал я. Сумирэ улыбнулась, видимо, довольная моим ответом. - Размер классно подошел, просто невероятно. И платья, и блузки, юбки - все. Только в талии чуть великовато, но если с поясом - вообще нет проблем. С обувью тоже повезло: у меня нога почти такая же, как у Мюу, так что она мне отдала несколько пар, которые не носит. На высоком каблуке, на низком, летние сандалии. Все - с итальянскими именами. Да, еще я получила сумку в придачу И немного косметики.
     - Ну прямо "Джейн Эйр", - сказал я.
     Вот так и случилось, что Сумирэ три раза в неделю стала ходить на работу в офис Мюу. В костюме или платье, надев туфли на каблуке, с легким макияжем, она садилась в электричку в час пик и ехала от Китидзёдзи до станции Харадзюку <Китидзёдзи, Харадзюку - районы Токио. Дорога Сумирэ на работу даже в час пик занимает чуть больше двадцати минут, а по токийским понятиям это небывалая роскошь >. Сумирэ в первой половине дня ездит на общественном транспорте! Что-то из ряда вон выходящее.

     Помимо служебного кабинета в компании, которая находилась в Акасака, у Мюу был еще небольшой личный офис в Дзингумаэ <Дзингумаэ - район Токио, граничит с районом Аояма >. Там стояли два письменных стола - ее и помощника (то есть Сумирэ), имелись сейф для бумаг, факс, телефон и ноутбук - вот и все имущество. К единственной комнате - словно для оправдания, что все-таки это квартира - были добавлены малюсенькие кухня и ванная. Правда, еще хватило места для CD-плейера, небольших колонок и дюжины дисков с классической музыкой. Квартира находилась на третьем этаже, окнами на восток. Из них был виден маленький парк. Первый этаж здания занимал салон мебели из Северной Европы. Здание стояло несколько в стороне от больших улиц, так что шум города до него практически не доносился.
     Приходя в офис, Сумирэ поливала цветы и включала кофеварку. Прослушивала автоответчик и проверяла электронную почту. Когда поступали новые сообщения, Сумирэ их распечатывала и складывала на стол Мюу. В основном почта была на английском или французском - от зарубежных компаний или торговых агентов. Когда приносили обычные письма, она вскрывала конверты и явно ненужное выбрасывала. В течение дня бывало по несколько звонков, некоторые - из-за границы. Сумирэ записывала имя, номер телефона, по какому поводу звонили, а затем передавала Мюу всю информацию по ее мобильному телефону.
     Мюу обычно появлялась в офисе где-то между часом и двумя. Проводила там примерно час, давала Сумирэ всяческие поручения, пила кофе, говорила по телефону. Когда нужно было подготовить письменный ответ, Мюу диктовала его, а Сумирэ набирала текст на "вапро" и посылала электронной почтой или по факсу В основном - краткие деловые письма. Также Сумирэ записывала Мюу к косметологу, заказывала для нее столики в ресторанах или арендовала время на кортах для сквоша. После того как с делами было покончено, Мюу немного болтала с Сумирэ о том о сем и снова куда-то уезжала.
     Сумирэ оставалась дежурить в офисе одна. Часами там не появлялось ни одной души, с кем было бы можно перекинуться хоть парой слов, но ей совершенно не было грустно
     Или скучно. Сумирэ повторяла материал своих итальянских уроков, на которые начала ходить дважды в неделю. Учила спряжения не правильных глаголов, слушала кассеты, стараясь запомнить произношение. Осваивала компьютер и уже могла самостоятельно справиться с не очень сложными проблемами. Она просматривала файлы, которые хранились на жестком диске, и постепенно стала в самых общих чертах разбираться, что из себя представляет работа Мюу.
     Мюу в общих чертах рассказала Сумирэ, чем занимается, когда они впервые встретились на свадьбе. Она заключала эксклюзивные контракты с небольшими зарубежными винодельческими фирмами (в основном французскими), у которых закупала вино для токийских ресторанов и специализированных магазинов. Кроме того, иногда организовывала гастроли исполнителей классической музыки. Всю массу практических вопросов брали на себя крупные агенты, а Мюу разрабатывала общий план и готовила гастроли в самом начале. У нее был свой конек в этом деле: Мюу находила и раскручивала в Японии еще неизвестных молодых и талантливых музыкантов.
     До какой степени этот "личный бизнес" Мюу был прибыльным, Сумирэ так и не поняла. Данные по финансам и управлению компанией хранились на другом диске, открыть который без пароля было невозможно. Но что там какие-то финансы, если она может видеть Мюу, говорить с нею? Уже от этого Сумирэ была на седьмом небе, и сердце ее заходилось от радости. "На этом стуле Мюу сидела, этой ручкой писала, из этой чашки пила кофе..." - думала Сумирэ. А чтобы выполнить какое-нибудь поручение Мюу, даже совсем пустячное, она буквально лезла из кожи вон, лишь бы сделать все хорошо.

     Довольно часто Мюу приглашала Сумирэ куда-нибудь поесть вместе. Поскольку ее работа была связана с вином, она регулярно посещала известные рестораны - следует быть в курсе того, что может пригодиться в бизнесе. Мюу всегда ела белую рыбу (редко - курицу, да и то половина порции оставалась нетронутой), от десерта отказывалась. Она подробно изучала карту вин, заказывала бутылку, но сама выпивала только один бокал.
     - Ты, пожалуйста, пей, сколько хочешь, - предлагала Мюу, но Сумирэ, что ни говори, осилить так много в одиночку не могла. Вот и получалось, что. как правило, больше половины бутылки дорогого вина так и оставалось на столе. Впрочем, Мюу это не слишком заботило.
     - Мне кажется, так расточительно - заказывать для нас двоих целую бутылку, ведь мы и половины не выпиваем, - однажды попробовала высказать сомнения вслух Сумирэ.
     - О, не беспокойся, - улыбнулась Мюу. Вино - такая вещь... Чем больше мы оставим, тем больше людей, которые здесь работают, смогут его попробовать: и соммелье со старшим официантом, и самый младший официант, который только подливает воду в стаканы. Так они все почувствуют вкус этого вина. Вот почему заказывать великолепное вино и оставлять его недопитым - не такое уж бесполезное дело, а?
     Мюу выбрала "Медок" 1986 года, изучила его цвет, потом - как в литературе мы обращаем внимание на стиль, а затем наслаждаемся самим произведением - вдумчиво и с разных сторон постаралась оценить достоинства вина.
     - В любом деле самым полезным, в конце концов, оказывается то, через что ты сам прошел, за что заплатил собственные деньги. А не готовые знания, взятые из книг.
     Сумирэ взяла в руку бокал, и. подражая Мюу, внимательно сделала один глоток, задержала вино на языке и только потом дала ему стечь вниз по стенкам горла. Еще чуть-чуть во рту оставалось чудесное послевкусие, но - всего несколько секунд, а затем бесследно пропало, как летним утром испаряется роса с листвы. Язык снова приготовился насладиться следующим кусочком пищи. Каждый раз, когда они вместе ели и беседовали, Сумирэ узнавала что-то новое для себя и очень искренне удивлялась: сколько на самом деле существует всего на белом свете, о чем она не имеет ни малейшего понятия.
     - Мне раньше никогда не хотелось быть на кого-то похожей, - однажды решительно призналась Сумирэ - скорее всего, от вина: в тот раз она выпила чуть больше обычного. - Но сейчас я часто думаю: "Если бы я могла быть такой, как вы... Как было бы хорошо".
     Мюу на секунду перестала дышать. Затем, словно опомнившись, взяла бокал и поднесла его к губам. Луч света упал на ее лицо, и на мгновение зрачки ее окрасились в глубокий темно-пурпурный цвет вина. Изысканная легкость, свойственная этому лицу, куда-то исчезла.
     - Да, наверное, тебе этого не понять... - поставив бокал, тихо сказала Мюу. - Та, что сидит перед тобой, - ненастоящая я. Четырнадцать лет назад от меня настоящей осталась лишь половина. Как было бы хорошо, если бы мы встретились тогда. Я была еще настоящей, целой. Теперь что говорить об этом - поздно, ничего не изменишь.
     Сумирэ просто лишилась дара речи. Ей бы сразу спросить, что случилось четырнадцать лет назад? Почему - "половина"? Какая такая "половина"? Вопросы рвались наружу сами собой. А она не спросила. Так что после этого загадочного признания ее стало тянуть к Мюу еще больше. "Какая странная", - думала о ней Сумирэ.

     Из обрывков повседневных разговоров Сумирэ удалось выудить некоторые подробности жизни Мюу. Муж ее был японец, на пять лет старше. Студентом два года стажировался на экономическом факультете Сеульского университета и свободно владел корейским. Человек мягкого и доброго нрава, он прекрасно справлялся со своими служебными обязанностями, а по сути - рулил компанией, принадлежавшей Мюу. И хотя, по большей части, бизнесом владела ее семья, никто из родственников Мюу не мог сказать о нем ни единого худого слова.
     Еще в раннем детстве у Мюу проявился настоящий талант к игре на фортепиано. Ей и десяти лет не исполнилось, а она уже получила несколько высших премий на конкурсах юных музыкантов. Мюу поступила в музыкальный институт, где училась у одного знаменитого пианиста, и позже по его рекомендации стажировалась во французской Консерватории. В основном ее репертуар состоял из произведений поздних романтиков - Шумана, Мендельсона - и таких композиторов, как Пуленк, Равель, Барток, Прокофьев. Как исполнитель, Мюу владела главным - умела сочетать пронзительность эмоционального звучания с жесткой отточенной техникой. Уже со студенческих времен она выступала с концертами, и те получали хорошую критику. Перед ней открывалась ясная перспектива - стать концертирующей пианисткой. Однако во время ее зарубежной стажировки здоровье отца ухудшилось, она захлопнула крышку рояля и вернулась на родину. Больше рука ее ни разу не коснулась клавиш.
     - Как же вы смогли так легко бросить музыку? - смущенно спросила Сумирэ. - Если вы не хотите об этом говорить - не надо. Мне просто кажется, это... как бы лучше сказать?.. немного странно, что ли. Ведь чтобы стать пианисткой, вам долго приходилось многим жертвовать, да?
     Мюу спокойно ответила:
     - Ради фортепиано я пожертвовала не многим, как ты сказала, а всем. Всем, что могло быть в моей жизни, пока я росла. Фортепиано требовало жертв - следовало отдавать ему кровь и плоть, все без остатка, и я не смогла сказать "нет". Ни разу.
     - Неужели вам было не жаль все это бросить? Ведь оставалось сделать буквально один шаг...
     Мюу посмотрела в глаза Сумирэ, будто сама искала ответ на этот вопрос. Глубокий взгляд, устремленный прямо в душу. Как в заводи у берега захлебываются воды стремительного течения, на самом дне этих глаз, устремленных на Сумирэ, сталкивались, бурлили немые потоки. Только Время могло успокоить воды и вернуть все на круги своя.
     - Простите меня за вопрос. Я зашла слишком далеко, - извинилась Сумирэ.
     - Да нет, что ты. Просто мне все еще тяжело говорить об этом.
     И они больше не возвращались к этой теме.

     Мюу запрещала курить в офисе и вообще не выносила, когда рядом дымили. Поэтому вскоре после того, как Сумирэ начала работать у Мюу, она твердо решила завязать с этой привычкой. Но элегантно, в одночасье бросить курить не выходило - ведь до этого она выкуривала по две пачки "Мальборо" в день. Месяц спустя она была похожа на зверька, у которого отрубили пушистый хвост: душевное равновесие, которое и раньше никак не было ей свойственно, покинуло ее начисто. И конечно же - что вполне естественно - она стала названивать мне по ночам.
     - Не могу ни о чем другом думать, только о сигаретах. Заснуть не могу, а если засыпаю, вижу кошмары. Да, еще беда - запоры чертовы замучили. Книг читать не могу, писать - тем более, не единой строчки.
     - Когда бросают курить, всегда так. Какое-то время - у кого-то больше, у кого-то меньше, - сказал я.
     - Как это легко - рассуждать о других людях! - воскликнула Сумирэ. - Тем более тебе: сам-то ни одной затяжки в жизни не сделал.
     - Если ты не можешь вот "так легко рассуждать о других людях", это значит, что мир вокруг тебя превратился в очень мрачное и опасное место. Вспомни лучше про Иосифа Сталина - что он творил.
     На том конце провода Сумирэ погрузилась в бесконечную паузу. Тяжкое молчание - словно души погибших на Восточном фронте принесли его с собой.
     - Алло! - подал я голос. Сумирэ наконец отозвалась.
     - Нет, по правде говоря, я не могу писать не только из-за того, что бросила курить. Конечно, и это причина, но не единственная. То есть, для меня это - как оправдание: "Я не могу писать, потому что мне нельзя курить, что ж, ничего не поделаешь". Так это выглядит.
     - И поэтому ты злишься еще больше?
     - Ну да, - вдруг послушно согласилась Сумирэ. Большая редкость. - И не только из-за того, что не могу писать. Больше всего меня угнетает другое: раньше я твердо знала, что писательство, само по себе, - это мое, а сейчас я в этом не уверена. Тут попробовала перечитать то, что написала совсем недавно. - жутко неинтересно, и что хотела сказать, в чем главная мысль - самой непонятно. Как будто издалека замечаешь грязные носки, которые только что стянули с ног и небрежно швырнули на пол. Такая вот несвежая картина, похоже на подгнившие овощи. Как подумаю, сколько времени и энергии я сознательно угробила, чтобы все это написать, так жить тошно.
     - В таких ситуациях ты решаешь, что было бы неплохо позвонить кому-нибудь среди ночи, где-то после трех, чтобы "символично" пробудить этого кого-то от его мирного "знакового" сна.
     Сумирэ спросила:
     - Скажи, ты когда-нибудь сомневаешься, задаешь себе вопрос: "Правильно ли то, что я делаю сейчас или нет?"
     - Для меня существует как раз очень мало вещей, в которых я не сомневаюсь.
     - Правда?
     - Правда.
     Сумирэ постукивала ногтями по передним зубам - цок-цок-цок, словно каблучки по ночной пустынной улице. Задумываясь о чем-то, она так делала часто - одна из нескольких ее дурных привычек.
     - Честно говоря, у меня таких сомнений раньше вовсе не было. Ну, конечно, я не настолько наивная дурочка, чтобы всегда быть уверенной в себе или собственном таланте. Хорошо понимаю: да, я еще не вполне сложившаяся, сырая личность и при том своенравная. Но чтобы когда-нибудь сомневаться в том деле, которое выбрала, - такого не помню. Я верила, что, в общем-то, двигаюсь правильно, пусть даже иногда и сбиваюсь с пути.
     - Просто тебе раньше везло, - сказал я. - Только и всего. Это как долгий дождь сразу после посадки риса.
     - Да, наверно.
     - Однако в последнее время уже все не так.
     - Да. В последнее время уже все не так. Временами на меня находит такое чувство, будто все, что я делала до сих пор, было не правильно, и мне страшно. Будто кругом - ночь, мне снится яркий сон, я вдруг просыпаюсь и какое-то время никак не могу понять, где же настоящая реальность. Вот такое чувство у меня сейчас. Понимаешь, о чем я?
     - Думаю, что да, - ответил я.
     - Наверно, никакого романа я уже не напишу. Последнее время часто об этом думаю. Что я такое? Всего лишь тупая девчонка, ничего не знающая о жизни. Такие вокруг кишмя кишат. К тому же - зацикленная на собственной персоне и мечтающая о чем-то несбыточным. Вот что я такое. Нужно скорее захлопнуть крышку рояля и уйти со сцены. Пока не поздно.
     - Захлопнуть крышку рояля?
     - В переносном смысле.
     Я переложил трубку из левой руки в правую.
     - Видишь ли, одну вещь я точно знаю. У тебя такой уверенности нет, зато у меня есть. Когда-нибудь ты напишешь прекрасный роман. Если прочесть то, что ты уже написала, это совершенно очевидно.
     - Ты в самом деле так думаешь?
     - Я всем сердцем так чувствую. Правда, - сказал я. - Разве в таких вещах я могу тебя обманывать? В твоих текстах есть много прекрасных, очень выразительных мест. Например, читая твое описание морского побережья в мае, я слышу ветер, чувствую запах моря, ощущаю нежное тепло солнца на своих руках. А когда ты пишешь о маленькой прокуренной комнате, в которой висит табачный дым, я на самом деле начинаю задыхаться от нехватки кислорода. Даже глаза режет. Так писать не каждому дано. В твоих строках есть жизнь, естественное течение, внутренняя сила. Твои слова как будто сами способны дышать и двигаться. Просто у тебя сейчас еще не выходит соединить одно с другим так хорошо, чтобы из этого получилось единое целое. Но это не повод взять и захлопнуть крышку рояля.
     Сумирэ молчала секунд десять-пятнадцать.
     - Это ты стараешься так меня утешить, приободрить что ли?
     - Я тебя не утешаю и не приободряю. То, что я говорю, - убедительный, мощный факт.
     - Как река Молдау?
     - Как река Молдау.
     - Спасибо, - сказала Сумирэ.
     - Не за что, - ответил я.
     - Иногда с тобой бывает жутко приятно. Как Рождество, летние каникулы и новорожденный щенок сразу вместе.
     В ответ я промямлил нечто невразумительное - так всегда, если меня хвалят.
     - Меня одно только иногда беспокоит, - сказала Сумирэ. - Вот возьмешь ты и женишься на какой-нибудь вполне достойной женщине, а меня совсем забудешь. И я не смогу тебе больше звонить, когда мне в голову взбредет, посреди ночи. Ведь так?
     - Захочешь поговорить - позвонишь, когда светло.
     - Нет, днем звонить не правильно. Ты ни-че-го не понимаешь.
     - Это ты ни-че-го не понимаешь. Большинство человечества, когда светит солнце, работает, а ночью гасит свет и ложится спать, - возмутился я. Протест мой прозвучал так, как если бы кто-то посреди тыквенного поля промурлыкал себе под нос нечто пасторальное.
     - Недавно я прочла в газете, - совершенно проигнорировала мои слова Сумирэ, - что у лесбиянок от рождения одна косточка в ухе по форме абсолютно отличается от такой же у обычных женщин. Маленькая косточка, названия не помню, какое-то мудреное. Выходит, что лесбийство - не приобретенная сексуальная ориентация, а генетическая особенность человека. Это открытие сделал американский врач. С чего он вдруг решил заняться такими исследованиями, ума не приложу, но как бы там ни было, после этой статьи я все время думаю о пустяковой косточке в ухе: интересно, а у меня она какой формы?
     Я понятия не имел, что на это ответить, и потому промолчал. Словно плюхнули новую порцию масла на огромную сковороду - такой была эта не очень долгая пауза. Я спросил:
     - Ты уверена, что испытывае