рывал. Я готов целовать у
этой величайшей из  босоножек  ее  грязные  пяточки  за  великолепное  и
единственное в своем роде подношение.
   Сквозь кремовую штору продираются утренние лучи.
   Проклятое солнце! Отвратительное - солнце! Оно спугнет  ее  сон.  Оно
топает по комнате своими медными сапожищами, как ломовой извозчик.
   Так и есть.
   Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается;  со
вздохом поворачивает голову в мою сторону.
   - Ужасно ужасно, ужасно! Все время была уверена что выхожу  замуж  по
расчету а получилось что вышла по любви. Вы, дорогой мой, худы как щепка
и в декабре совершенно не будете греть кровать.

22
   Я и мои книги, вооруженные наркомпросовской охранной грамотой, перее-
хали к Ольге.
   Что касается мебели, то она не переехала. Домовой  комитет,  облегчая
мне психологическую борьбу с "буржуазными предрассудками" запретил  заб-
рать с собой кровать, письменный стол и стулья.
   С председателем домового комитета у меня был серьезный разговор.
   Я сказал: - Хорошо, не буду оспаривать: письменный стол - это предмет
роскоши. В конце концов, "Критику чистого разума"
можно написать и на  подоконнике. Но кровать! Должен же я на чем-нибудь спать?
   - Куда вы переезжаете?
   - К жене.
   - У нее есть кровать?
   - Есть.
   - Вот и спите с ней на одной кровати.
   - Простите, товарищ, но у меня длинные ноги я храплю, после  чая  по-
тею. И вообще я предпочел бы спать на разных.
   - Вы как женились - по любви или в комиссариате расписались?
   - В комиссариате расписались.
   - В таком случае, гражданин, по законам революции -  значит,  обязаны
спать на одной.

23
   Каждую ночь тихонько, чтобы не разбудить Ольгу выхожу их дому и часа-
ми брожу по городу. От счастья я потерял сон.
   Москва черна и безлюдна, как пять веков тому назад,  когда  городские
улицы на ночь замыкались решетками запоры которых охранялись "решеточны-
ми сторожами".
   Мне удобна эта темнота и пустынность, потому что  я  могу  радоваться
своему счастью, не боясь прослыть за идиота.
   Если верить почтенному английскому дипломату,  Иван  Грозный  пытался
научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во время  прогу-
лок или проездов "рубить головы тем, которые  попадались  ему  навстречу
если их лица ему не нравились".
   Но даже такие решительные меры не привели ни, к чему. У нас  остались
мрачные характеры.
   Если человек ходит с веселым лицом, на него показывают пальцами.
   А любовь раскроила мою физиономию улыбкой от уха до уха.
   Днем бы за мной бегали мальчишки.
   Сквозь зубцы кремлевской стены мелкими светлыми капельками просачива-
ются звезды.
   Я смотрю на воздвигнутый Годуновым Ивановский столп и невольно  срав-
ниваю с ним мое чувство.
   Я готов ударить в всполошные колокола, чтобы каждая собака, проживаю-
щая в этом сумасшедшем городе разлегшемся" подобно Риму и  Византии,  на
семи холмах знала о таком величайшем событии, как моя любовь.
   И тут же задаю себе в сотый раз отвратительнейший вопросик:
   "А в чем, собственно, дело? почему именно твоя страстишка  Колокольня
Ивана?  не  слишком  ли  для  нее   торжественен   ломбардо-византийский
стиль?.."
   Гнусный ответик имеет довольно точный смысл:
   "Таков  уж  ты,  человек.  Тебе  даже  вонь,  которую  испускаешь  ты
собственной персоной, не кажется мерзостью. А скорее -  приятно  щекочет
обоняние".

24
   Центральный Исполнительный Комитет принял постановление:
   "Советскую республику превратить в военный лагерь".
   По скрипучей дощатой эстраде расхаживает тонконогий оратор:
   - Наш террор будет не личный а массовый и  классовый  террор.  Каждый
буржуй должен быть зарегистрирован. Зарегистрированные должны  распреде-
ляться на три группы. Активных и опасных мы истребим. Неактивных и  нео-
пасных но ценных для буржуазии запрем под замок и за каждую голову наших
вождей будем снимать десять их голов. Третью группу употребим на  черные
работы.
   Ольга стоит от меня в четырех шагах. Я слышу, как бьется ее сердце от
восторга.

25
   Совет Народных Комиссаров решил поставить памятники
   Спартаку
   Гракхам
   Бруту
   Бабефу
   Марксу
   Энгельсу
   Бабелю
   Ласе алю
   Жоресу
   Лафаргу
   Вальяну
   Марату
   Робеспьеру
   Дантону
   Гарибальди
   Толстому
   Достоевскому
   Лермонтову
   Пушкину
   Гоголю
   Радищеву
   Белинскому
   Огареву
   Чернышевскому
   Михайловскому
   Добролюбову
   Писареву
   Глебу Успенскому
   Салтыкову-Щедрину
   Некрасову...

27
   Граждане четвертой категории получают: 1/10 фунта хлеба в день и один
фунт картошки в неделю.

28
   Ольга смотрит в мутное стекло.
   - В самом деле, Владимир, с некоторого времени я резко и остро  начи-
наю чувствовать аромат революции.
   - Можно распахнуть окно?
   Небо огромно, ветвисто, высокопарно.
   - Я тоже Ольга, чувствую ее аромат. И знаете, как  раз  с  того  дня,
когда в нашем, доме испортилась канализация.
   Круторогий месяц болтается где-то в устремительнейшей высоте, как че-
пушное елочное украшеньице.
   По улице провезли полковую кухню. Благодаря воинственному виду сопро-
вождающих ее солдат, миролюбивая кастрюля приняла величественную  осанку
тяжелого орудия.
   Мы почему-то с Ольгой всегда говорим на "вы".
   "Вы" - словно ковш с водой, из которого льется  холодная  струйка  на
наши отношения.
   - Прочтите-ка вести с фронта.
   - Не хочется. У меня возвышенное настроение, а  теперешние  штабы  не
умеют преподносить баталии.
   Я припоминаю старое сообщение:
   "Потоцкий, роскошный обжора и пьяница, потерял битву ".
   Это о сражении с Богданом Хмельницким под Корсунем.
   Ветер бегает босыми скользкими пятками по холодным осенним  лужам,  в
которых отражается небо и плавает лошадиный кал.
   Ольга решает:
   Завтра пойдем к вашему брату. Я хочу работать с советской властью.

29
   Реввоенсоветом разрабатывается план подготовки боевых кадров из  под-
ростков от 15 до 17 лет.

30
   Мы подходим к номеру Сергея. Дверь распахивается. Седоусый, прямопле-
чий старик с усталыми глазами застегивает шинель.
   - Кто это?
   - Генерал Брусилов.
   К моему братцу приставлены в качестве репетиторов три полководца, ук-
рашенных, как и большинство русских военачальников, старостью и  пораже-
ниями.
   Если поражения становятся одной из боевых привычек генерала, они при-
носят такую же громкую славу как писание плохих романов.
   В подобных случаях говорят:
   "Это его метод".
   Сергей протягивает руку Ольге.
   Он опять похож на большого дворового пса, которого  научили  подавать
лапу.
   Мы усаживаемся в креслах.
   На письменном столе у Сергея лежат тяжелые тома  "Суворовских  кампа-
ний". На столике у кровати жизнеописание Скобелева.
   Я спрашиваю:
   - Чем, собственно говоря, ты собираешься командовать  -  взводом  или
ротой?
   - Фронтом.
   - В таком случае тебе надо читать не Суворова, а записки барона  Гер-
берштейна, писанные в начале XVI столетия.
   Сергей смотрит на Ольгу.
   - Даже в гражданской войне генералиссимусу не мешает  знать  традиции
родной армии.
   Сергей продолжает смотреть на Ольгу.
   - Стратегия Дмитрия Донского,  великого  князя  Московского  Василия,
Андрея Курбского, петровеликских выскочек и екатерининских "орлов" отли-
чалась изумительной простотой и величайшей мудростью.  Намереваясь  дать
сражение, они прежде всего "полагались боле на многочисленность сил, не-
жели на мужество воинов и на хорошее устройство войска".
   Ольга достает папироску из золотого портсигара.
   Сергей смешно хлопает себя "крыльями" по карманам в поисках спичек.
   Я не в силах остановиться.
   - Этот "закон победы" барон Герберштейн счел нужным довести до сведе-
ния своих сограждан и посланник английской королевы - до сведения Томаса
Чарда.
   Сергей наклоняется к Ольге:
   - Чаю хотите?
   И соблазняет:
   - С сахаром.
   Он роется в портфеле. Портфель до отказа набит бумагами, папками, га-
зетами.
   - Вот, кажется, и зря нахвастал.
   Бумаги, папки и газеты высыпаются на пол. Сергей на  лету  ловит  ка-
кой-то белый комок. В линованной бумаге лежит сахарный отколочек.
   - Берите, пожалуйста.
   Он дробит корешком Суворова обгрызок темного пайкового сахара.
   - У меня к вам, Сергей Василич, небольшая просьба.
   Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает о своем же-
лании "быть полезной мировой революции".
   - Тэк-с...
   Розовое пятно на щеке Сергея смущенно багровеет.
   - Ну-с, вот я и говорю...
   И, ничего не сказав, заулыбался.
   - О чем вы хотели меня спросить, Сергей Васильевич?
   Он почесал за ухом.
   - Хотел спросить?..
   Чай в стаканах жидкий, как декабрьская заря.
   - Да...
   Ложечка в стакане серая, алюминиевая.
   - Вот, я и хотел спросить...
   И почесал за вторым ухом:
   - Делать-то вы что-нибудь умеете?
   - Конечно, нет.
   - Н-да...
   И он деловито свел брови.
   - В таком случае вас придется устроить на ответственную должность.
   Сергей решительно снял телефонную трубку и, соединившись  с  Кремлем,
стал разговаривать с народным комиссаром по просвещению.

31
   Марфуша босыми ногами стоит на подоконнике и протирает мыльной мочал-
кой стекла. Ее голые гладкие, розовые, теплые и тяжелые икры дрожат. Ка-
жется что эта женщина обладает двумя горячими сердцами и  оба  заключены
здесь.
   Ольга показывает глазами на босые ноги:
   - Я бы на месте мужчин не желала ничего другого.
   Теплая кожа на икрах пунцовеет.
   Марфуша спрыгивает с подоконника и выходит из комнаты, будто для  то-
го, чтобы вылить воду из чана.
   Ольга говорит:
   - Вы бездарны, если никогда к ней не приставали.

32
   Ольга формирует агитационные поезда. " Юноша с оттопыренными губами и
ушами величественно протягивает мне руку и отрекомендовывает себя:
   - Товарищ Мамашев.
   Это ее личный секретарь.

33
   Ветер крутит: дома, фонари, улицы, грязные серые солдатские одеяла на
небе, ледяную мелкосыпчатую крупу (отбивающую сумасшедшую чечетку на па-
нелях), бесконечную очередь (у железнодорожного виадука) получающих раз-
решение на выезд из столицы черные клочья  ворон,  остервенелые  всхлипы
комиссарских  автомобилей,  свалившийся  трамвай,  телеграфные  провода,
хвосты тощих кобыл, товарища Мамашева, Ольгу и меня.
   - Ну и погодка!
   - Черт бы ее побрал.
   Товарищ Мамашев топорщит губы:
   - А что я говорил? Нужно было у Луначарского  попросить  его  автомо-
биль...
   И подпрыгивает козликом:
   - ...он мне никогда ни в чем не отказывает...
   Вздергивает гордо бровь:
   ... замечательно относится...
   Делает широкий жест:
   - ...аккурат сегодня четыре мандата подписал тринадцать резолюций на-
ложил под мою диктовку... одиннадцать отношений...
   Хватает Ольгу под руку:
   - ...ходатайство в Совнарком аккурат на ваши  обеденные  карточки,  в
Реввоенсовет на три пары теплых панталон для профессора  Переверзева,  в
Президиум Высшего Совета Народного Хозяйства на железную печку  для  ва-
шей, Ольга Константиновна, квартиры, записочку к председателю Московско-
го Совета, записочку... тьфу!
   И выплевывает изо рта горсть льда.
   Ветер несет нас, как три обрывка газеты.

34
   В деревнях нет швейных катушек. Предложили отпустить нитки в  хлебные
районы при условии: пуд хлеба за катушку ниток.

35
   Отдел металла ВСНХ закрывает ввиду недостатка топлива ряд  крупнейших
заводов (Коломенский, Сормовский и др.).

36
   Окна занавешены сумерками - жалкими, измятыми и вылинялыми, как  пло-
хенькие ситцевые занавесочки от частых стирок.
   Марфуша вносит кипящий самовар.
   Четверть часа тому назад она взяла его с мраморного  чайного  столика
и, прижимая к груди, унесла в кухню чтобы поставить.
   Может быть, он вскипел от ее объятий.
   - Сергей перебирает любительские фотографические карточки.
   - Кто этот красивый юноша? Он похож на вас Ольга Константиновна.
   - Брат.
   Самовар шипит.
   - ...бежал на Дон.
   - В Добровольческую?..
   - Да.
   Я смотрю в глаза Сергея. Станут ли они злее?
   Ольга опускает тяжелые  суконные  шторы  цвета  заходящего  июльского
солнца, когда заря обещает жаркий и ветреный день.
   Конечно, его глаза остались такими же синими и  добрыми.  Он  кажется
мне загадочным, как темная, покрытая пылью и  паутиной  бутылка  вина  в
сургучной феске.
   Я не верю в любовь к "сорока тысячам братьев". Кто любит всех, тот не
любит никого. Кто ко всем "хорошо относится", тот ни к кому не относится
хорошо.
   Он внимательно разглядывает фотографию.
   В серебряном флюсе самовара отражается его лицо. Перекошенное и  сви-
репое. А из голубоватого стекла в кружевной позолоченной  раме  вылезает
нежная ребяческая улыбка с ямками на щеках.
   Я говорю:
   - Тебе надо почаще смотреться в самовар.

37
   Всероссийский Совет Союзов высказался  за  временное  закрытие  текс-
тильных фабрик.

38
   Как-то я зашел к приятелю, когда тот еще валялся  в  постели.  Из-под
одеяла торчала его волосатая голая нога.  Между  пальцами,  короткими  и
толстыми, как окурки сигар, лежала грязь потными черными комочками.
   Я выбежал в коридор. Меня стошнило.
   А несколько дней спустя, одеваясь; я увидел в своих  мохнатых,  расп-
люснутых, когтистых пальцах точно такие же потные комочки грязи. Я нежно
выковырял ее и поднес к носу.
   С подобной же нежностью я выковыриваю сейчас свою  любовь  и  с  бла-
женством "подношу к носу".
   А когда я гляжу на Сергея, меня всего выворачивает наружу. (Он  вроде
молодого купца из "Древлепечатного Пролога", который "уязвился ко вдови-
це... люте истаевал... ходил неистов, яко бы бесен".)

39
   Совет Народных Комиссаров предложил Наркомпросу немедленно приступить
к постановке памятников.

40
   Из Курска сообщают, что заготовка конины для Москвы идет довольно ус-
пешно.

41
   Щелкнув рубиновой кнопкой, Ольга вынимает из серой  замшевой  сумочки
сухой темный ломтик.
   Хлеб пахнет конюшней, плесенью Петропавловских подземелий - и, от со-
седства с кружевным шелковым платком, - убигановским Quelques Fleurs'ом.
   Я вынимаю такой же ломтик из бумажника, а товарищ Мамашев из  портфе-
ля.
   Девушка в белом переднике ставит на столик тарелки. У девушки усталые
глаза и хорошее французское произношение:
   - Potage a la paysanne [3].
   Смешалище из жидкой смоленской глины и жирного пензенского  чернозема
наводит на размышления.
   Ольга вытирает платочком тусклую ложку. Французское кружево  коричне-
веет.
   Кухонное оконце, как лошадь на морозе выдыхает туманы.
   Я завидую завсегдатаям маленьких веселых римских "нопино"  -  Овидию,
Горацию и Цицерону в кабачке "Белого Барашка"  вдовушка  Бервен  недурно
кормила Расина; ресторанчик мамаши Сагюет, облюбованный Тьером,  Беранже
и Виктором Гюго, имел добрую репутацию; великий Гете не стал  бы  писать
своего "Фауста" в лейпцигском погребке, если бы старый  Ауэрбах  подавал
ему никуда не годные сосиски.
   Наконец (во время осады Парижа в семьдесят первом году), только высо-
кое кулинарное искусство ресторатора Поля Бребона могло заставить Эрнес-
та Ренана и Теофиля Готье даже не заметить того что они находились в го-
роде, который был "залит кровью, трепетал в лихорадке сражений и выл  от
голода".
   Ольга пытается сделать несколько глотков супа.
   - Владимир, вы захватили из дома соль?
   - Я вынимаю из кармана золотую табакерку времен Елизаветы Петровны.
   - Спасибо.
   С оттопыренных губ товарища Мамашева летят брызги восторженной слюны.
   - Должен вам сказать, Ольга Константиновна, что здесь совершенно  нет
столика без знаменитости.
   Восторженная слюна пенится на его  розовых  губах  как  Атлантический
океан.
   - Изысканнейшее общество!
   Он раскланивается, прижимая руку к сердцу и танцуя головой с кокетли-
вой грацией коня, ходившего в пристяжке.
   - Обратите, Ольга Константиновна, внимание - аккурат, Евтихий  Влади-
мирович Туберозов... европейское имя...  шесть  аншлагов  в  "Гранд-Опе-
ра"...
   Товарищ Мамашев отвешивает поклон и прижимает руку к сердцу.
   - ...аккурат вчера вывез по ордеру из особняка графини Елеоноры  Лео-
нардовны Перович буфет красного дерева рококо, волосяной матрац и люстру
восемнадцатого века.
   Кухонное оконце дышит туманами. Скрипят челюсти. Девушка  с  усталыми
глазами вывернула тарелку с супом на колени знаменитого художника, с ко-
торым только что поздоровался товарищ Мамашев.
   Петр Аристархович Велеулов, аккурат с утренним поездом привез из Там-
бова четыре пуда муки, два мешка картошки, пять фунтов  сливочного  мас-
ла...
   Ольга вытирает лицо кружевным платочком.
   - Товарищ Мамашев, вы не человек, а пульверизатор. Всю меня оплевали.
   - Простите Ольга Константиновна!
   Девушка с усталыми глазами подала нам корейку восемнадцатилетнего ме-
рина.
   Петр Аристархович вытаскивает из-за пазухи  фунтовую  коробку  из-под
монпансье. Товарищ Мамашев впивается в жестянку ястребиным взглядом.  Он
почти не дышит. В коробке из-под монпансье оказывается сливочное  масло.
Мамашев торжествует.

42
   Возвращаемся бульварами. Деревья шелестят злыми  каркающими  птицами.
Вороны висят на сучьях, словно живые черные листья.
   Не помню уж, в какой летописи читал, что перед одним из страшеннейших
московских пожаров, "когда огонь полился рекою, каменья распадались, же-
лезо рдело, как в горниле, медь текла и дерева обращались в уголь и тра-
ва в золу", - тоже раздирательно каркали вороны  над  посадом,  Кремлем,
заречьями и загородьем.

43
   В Москве поставили одиннадцать памятников "великим людям и революцио-
нерам".

44
   Рабочие национализированной типографии "Фиат Люкс"  отказались  рабо-
тать в холоде. Тогда районный Совет разрешил разобрать на дрова  большой
соседний деревянный дом купца Скоровертова.
   Ночью Марфуша притащила мешок сухих, гладко оструганных досок и голу-
бых обрубков.
   Преступление свое она оправдала пословицей, гласящей, что "в  корчме,
вишь, и в бане уси ровные дворяне".
   У Марфуши довольно своеобразное представление о первой в мире  социа-
листической республике.
   Купеческий "голубой дом" накалил докрасна железную печку. В  открытую
форточку вплывает унылый бой кремлевских часов. Немилосердно дымят  тру-
бы.
   Двенадцать часов, а Ольги все еще нет.
   В печке трещит сухое дерево. Будто крепкозубая девка щелкает  каленые
орехи.
   Когда доиграли невидимые кремлевские маятники, я подумал о  том,  что
хорошо бы перевидать в жизни столько же, сколько перевидал наш детинец с
его тяжелыми башнями, толстыми стенами, двурогими зубцами с памятью сле-
дов от ржавых крючьев, на которых висели стрелецкие головы - "что  зубец
- то стрелец".

45
   Час ночи.
   Ольга сидит за столом, перечитывая бесконечные  протоколы  еще  более
бесконечных заседаний.
   Революция уже создала величественные  департаменты  и  могущественных
столоначальников.
   Я думаю о бессмертии.
   Бальзаковский герой однажды крикнул, бросив монету в воздух:
   - "Орел" за Бога!
   - Не глядите! - посоветовал ему приятель, ловя монету на лету. - Слу-
чай такой шутник.
   До чего же все это глупо.  Скольким  еще  тысячелетиям  нужно  прота-
щиться, чтобы не приходилось играть на "орла и решку", когда  думаешь  о
бессмертии.
   Ольга спрятала бумаги в портфель и подошла к печке. - Сверкающий  ко-
фейник истекал пеной.
   - Кофе хотите?
   Очень.
   Она налила две чашки.
   На фаянсовом попугае лежат разноцветные монпансье. Ольга выбрала  зе-
лененькую, кислую.
   - Ах да, Владимир...
   Она положила монпансьешку в рот.
   - ...чуть не позабыла рассказать...
   Ветер захлопнул форточку.
   - ...я сегодня вам изменила.
   Снег за окном продолжая падать и огонь в печке щелкать свои орехи.
   Ольга вскочила со стула.
   - Что с вами, Володя?
   Из печки вывалился маленький золотой уголек.
   Почему-то мне никак не удавалось проглотить слюну. Горло стало  узкой
переломившейся