нимают заказ. Черные колонны побежали.
   Ольга оглядывает столики:
   - Я, собственно, никак не могу понять, для чего это вы за мной, Доку-
чаев, ухаживаете. Вот поглядите, здесь дюжины три  проституток,  из  них
штук десять красивей, чем я.
   Некоторые и вправду очень красивы. Особенно те две, что сидят  напро-
тив. Тоненькие, как вязальные спицы.
   Ольга спрашивает:
   - Неужели, чтобы выйти замуж, необходимо иметь скверный цвет  лица  и
плохой характер? Я уверена, что эти девушки попали на улицу из-за  своей
доброты. Им нравилось делать приятное людям.
   Ольга ловит убегающие глаза Докучаева:
   - Сколько дадите, Илья Петрович, если я лягу с вами в кровать?
   Докучаев обжигается супом. Жирные струйки текут по  гладко  выбритому
широкому подбородку.
   Ольга бросает ему салфетку:
   - Вытритесь. А то противно смотреть.
   - С панталыку вы меня сбили, Ольга Константиновна.
   Он долго трет свою крепкую, тяжелую челюсть.
   - Тысяч за пятнадцать долларов я бы вам, Докучаев, пожалуй, отдалась.
   - Хорошо.
   Ольга бледнеет:
   Мне рассказывали, что в каком-то селе Казанской губернии дети от  го-
лода бросаются в колодцы.
   - Это было напечатано, Ольга Константиновна, неделю тому назад в  га-
зете.
   - На пятнадцать тысяч долларов можно покормить много детей.
   - Можно, Ольга Константиновна. Совершенно справедливо заметили...
   - Я к вам приду сегодня часов в одиннадцать вечера.
   - Добре.
   Докучаев прекрасно чувствует, что дело отнюдь не  в  голодных  детях.
Ольга проигрывает игру.
   Очаровательные вязальные спицы переговариваются взглядами с необычай-
но смешным господинчиком. У того ножки болтаются под диваном, не  дости-
гая пола, живот покрывает колени, а вместо лица - дырявая греческая губ-
ка.
   Он показывает на пальцах сумму, которую дал бы за обеих.  Они  просят
больше. Господинчик накидывает. Тоненькие женщины, закусив нежным,  пух-
лым ртом папироски, пересаживаются к нему за столик.
   - Докучаев, просите счет.
   Лакей ставит большую хрустальную вазу с фруктами.
   Ольга вонзает ножичек в персик:
   - Я обещала Сергей Васильевичу быть дома ровно в шесть.
   Персик истекает янтарной кровью. Словно голова, только что скатившая-
ся с плахи.
   - Боже мой! боже мой!
   Встретившись глазами с женщиной "чересчур, доброй", по словам  Ольги,
я опрокидываю чашечку с кофе, вонзаю себе в  ладонь  серебряный  ноготок
фруктового ножа и восклицаю:
   - Да ведь это же она! Это же Маргарита Павловна фон Дихт!  Прекрасная
супруга расстрелянного штабротмистра. Я до сегодняшнего дня не могу  за-
быть ее тело, белое и гибкое, как итальянская макарона. Неужели  же  тот
бравый постовой милиционер, став начальником  отделения,  выгнал  ее  на
улицу и женился по меньшей мере на  графине?  У  этих  людей  невероятно
быстро развивается тщеславие. Если в России когда-нибудь будет Бонапарт,
то он, конечно, вырастет из постового милиционера. Это совершенно в духе
моего отечества.

21
   - Ольга, вам Докучаев нравится?
   - Не знаю.
   - Вы хотели "ранить ему сердце", а вместо того объяснились в любви.
   - Кажется, вы правы.
   - Вы пойдете к нему сегодня?
   - Да.

22
   С Сергеем приходится говорить значительно громче обычного. Почти кри-
чать.
   - ...видишь ли, я никак не могу добраться до причин вашего  самоупое-
ния. Докучаев? Но, право, я начинаю сомневаться в том, что  это  вы  его
выдумали.
   Сергей задумчиво смотрит в потолок.
   - ...и вообще, моя радость, я не слишком высокого мнения о вашей фан-
тазии. Если говорить серьезно, то ведь даже гражданскую войну  распропа-
гандировал Иисус за две тысячи лет до нашего появления. Возьми то  место
из Священного писания, где Иисус уверяет своих  учеников,  что  "во  имя
его" брат предает на смерть брата, отец - сына, а дети восстанут на  ро-
дителей и переколотят их.
   Сергей продолжает задумчиво рассматривать потолок.
   - "Кто ударит в правую щеку, обрати другую, кто  захочет  судиться  с
тобой и взять рубашку, отдай ему и верхнюю одежду". С  такими  идеями  в
черепушке трудненько заработать на  гражданском  фронте  орден  Красного
Знамени.
   Улыбающаяся голова Сергея, разукрашенная большими пушистыми  глазами,
бесперестанно вздрагивает, прыгает, дергается, вихляется, корячится. Она
то приседает, словно на корточки, то выскакивает из плеч наподобие ярма-
рочного чертика-пискуна.
   Каминные часы пробили одиннадцать. Ольга вышла из своей комнаты.  Мне
показалось, что ее глаза были чуть шире обычного. А лоб, гладкий и слег-
ка покатый, как перевернутое блюдечко, несколько бледноват. Красные  во-
лосы были отлакированы и гладко зачесаны. Словно с  этой  головы  только
что сняли скальп. Она протянула Сергею руку:
   - До свиданья.
   - Вы уходите?
   - Да.
   - Можно спросить куда?
   - Конечно.
   И она сказала так, чтобы Сергей понял:
   - К Докучаеву.
   Сергей положил дрогнувшие и, по всей вероятности, захолодавшие пальцы
на горячую трубу парового отопления.

23
   Только что мы с Ольгой отнесли в Помгол пятнадцать тысяч долларов.

24
   Хох Штиль:
   "Русские о числе неприятеля узнают по широте дороги,  протоптанной  в
степях татарскими конями, по глубине следа или по вихрям отдаленной  пы-
ли".
   Я гляжу на Сергея. Только что по нему прошли полчища. Я  с  жадностью
ищу следов и отдаленных вихрей.
   Чепуха! Я совсем запамятовал, что на льду не лежат  мягкие  подушечки
жаркой пыли, а на камне не оставишь следа.

25
   В селе Липовки (Царицынского уезда) один крестьянин, не будучи в  си-
лах выдержать мук голода, решил зарубить топором своего семилетнего  сы-
на. Завел в сарай и ударил. Но после убийства сам тут же  повесился  над
трупом убитого ребенка. Когда пришли, видят: висит с высунутым языком, а
рядом на чурбане, где обычно колют дрова, труп зарубленного мальчика.

26
   Холодное зимнее небо затоптано всякой дрянью. Звезды  свалились  вниз
на землю в сумасшедший город, в кривые улицы.
   Маленькие Плеяды освещают киношку,  голубоватое  созвездие  Креста  -
ночной кабак, а льдистая Полярная - Сандуновские бани.
   Я оборачиваюсь на знакомый голос.
   Докучаев торгуется с извозчиками. Извозчик сбавляет ворчливо, нехотя,
злобисто. Он стар, рыж и сморщинист, точно голенище мужицкого сапога.  У
его лошаденки толстое сенное брюхо и опухшие ноги. Если бы это был  нас-
тоящий конь с копытами наподобие граненых стаканов, с высоким крутым за-
дом и если бы сани застегивались не рогожистым одеяльцем, а полостью от-
личного синего сукна, опушенного енотом, послал бы сивоусый дед с высоты
своих козел прилипчатого нанимателя ко всем матерям.  Но  полостишка  не
отличная, а как раз паршивенькая, да и мерин стар, бос  и  бородат,  как
Лев Толстой.
   Докучаев выматывает из старика грош  за  грошем  спокойно,  долботно,
уверенно.
   Старик только мнет нахлобучку, ерзает на облучке и теребит вожжой.
   - Ну, дед, сажаешь или не сажаешь? Цена красная.
   И Докучаев отплывает в мрак из-под льдистой Полярной, воссиявшей  над
Сандуновскими. Сворачивает за угол.
   Дед кричит вдогонку:
   - Садись уж! садись! куды пошел?
   И отворачивает рогожистое одеяльце:
   - Тебе, видно, барин, грош-то шибчей мово нужен.
   Потом трогает мохрявой вожжой по мерину:
   - Богатей на моем коне.
   Докучаев разваливается на сиденьице:
   - С вашим братом шкуродером разбогатеешь.
   Улыбка отваливает его подбородок, более тяжелый, чем дверь в каземат.
   Я один раз был с Ильей Петровичем в бане. Он моется в горячей,  лежит
на верхней полке пупом вверх до седьмого пота, а под уход до рубцов сте-
гается березовым веником.
   Русак!

27
<.............................................................................................................................................................................>

28
   В селе Любимовке Бузулукского уезда обнаружено человеческое тело, вы-
рытое из земли и частью употребленное в пищу.

29
   По Нансеновскому подсчету голодает тридцать три миллиона человек.

30
   Я говорю Докучаеву:
   - Илья Петрович, в вас погибает огромный актер. Вы  совершаете  прес-
тупление, что не пишете психологических романов. Это ужасно и несправед-
ливо, что вам приходится вести переговоры с чиновником из МУНИ, а  не  с
Железным Канцлером. Я полагаю, что несколько тысяч лет тому назад вы бы-
ли тем самым Мудрым Змием, который соблазнил Адама.  Но  при  всех  этих
пристойных качествах, дорогой Илья Петрович, все-таки не  мешает  иногда
знать историю. Хотя бы только своего народа. Невежество - опасная  вещь.
Я уверен, что вы кстати, даже не слыхали о  существовании  хотя  бы  Ах-
мед-ибн-Фадлана. А ведь он рассказал немало любопытных и, главное, вдос-
таль полезных историй. В том числе и о  некоторых  превосходных  обычаях
наших с вами Отдаленных предков.  Он  уверяет,  например,  что  славяне,
"когда они видят человека подвижного и сведущего в  делах,  то  говорят:
этому человеку приличествует служить Бегу; посему берут его, кладут  ему
на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не распадается на части".
   Докучаев весело и громко смеется.
   Чем больше я знаю Докучаева, тем больше он меня увлекает.  Иногда  из
любознательности я сопутствую ему в советские учреждения,  на  биржу,  в
приемные наркомов, в кабинеты спецов,  к  столам  делопроизводителей,  к
бухгалтерским конторкам, в фабкомы, в месткомы. В кабаки, где  он  рачи-
тельствует чинушам, и в игорные дома, где он довольно  хитро  играет  на
проигрыш.
   Я привык не удивляться, когда сегодня его вижу в собольей шапке и си-
бирской дохе, завтра - в пальтишке, подбитом  ветром,  послезавтра  -  в
красноармейской шинели, наконец, в овчинном полушубке или кожаной куртке
восемнадцатого года.
   Он меняет не только одежду, но и выражение лица, игру пальцев, наряд-
ность глаз и узор походки. Он говорит то с вологодским  акцентом,  то  с
украинским, то с чухонским. На жаргоне газетных  передовиц,  съездовских
делегатов, биржевых маклеров, старомоскворецких купцов,  братишек,  бой-
цов.
   Докучаев убежден, что человек должен быть устроен приблизительно  так
же, как хороший английский несессер, в котором имеется  все  необходимое
для кругосветного путешествия в международном спальном вагоне - от коро-
бочки для презервативов до иконки святой девы.
   Он не понимает, как могут  существовать  люди  каких-то  определенных
чувств, качеств и правил.
   В докучаевском усовершенствованном несессере  полагается  находиться:
самоуверенности рядом с робостью, наглости со скромностью и бешеному са-
молюбию рядом с полным и окончательным отсутствием его.
   Человек, который хочет "делать деньги"  в  Советской  России,  должен
быть тем, чем ему нужно быть. В зависимости от того, с кем имеешь дело -
с толстовкой или с пиджаком, с дураком или с умным, с прохвостом  или  с
более или менее порядочным человеком.
   Докучаев создал целую философию взятки. Он не верит  в  существование
"не берущих". Он утверждает, что Робеспьеру незаслуженно было  присвоено
прозвище Неподкупный.
   Докучаевская взятка имеет тысячи градаций и миллионы нюансов. От  са-
мой грубой - из руки в руки - до тончайшей, как французская льстивость.
   Докучаев говорит: "Все берут! Вопрос только - чем".
   Он издевается - над такими словами, как: дружба, услуга,  любезность,
помощь, благодарность, отзывчивость, беспокойство, внимательность,  пре-
дупредительность.
   На его языке это все называется одним словом: взятка.
   Докучаев - страшный человек.

31
   В селе Гохтале Гусихинскои волости крестьянин Степан Малов,  тридцати
двух лет, и его жена Надежда, тридцати лет, зарезали и съели своего  се-
милетнего сына Феофила.
   Народный следователь набрасывает следующую картину:
   "... положил своего сына Феофила на скамейку, взял нож и отрезал  го-
лову, волосы с которой спалил, потом отрезал руки и ноги, пустил в котел
и начал варить. Когда все это было сварено, стали есть со  своей  женой.
Вечером разрезали живот, извлекли кишки, легкие, печенку и  часть  мяса;
также сварили и съели".

32
   - Объясни мне, сделай одолжение, зловещую тайну своей физиономии.
   - Какую?
   - Чему она радуется?
   - Жизни, дорогой мой.
   - Если у тебя трясется башка, ни черта не слышат уши, волчанка сожра-
ла левую щеку...
   - Мелочи...
   - Мелочи? Хорошо.
   У меня зло ворохнулись пальцы.
   - А голод?.. Это тоже мелочь?
   - При Годунове было куда тучистей. На московских рынках разбазаривали
трупы. Прочти Де Ту: "... родные продавали родных, отцы и матери сыновей
и дщерей, мужья своих жен".
   К счастью, мне удается припомнить замечание русского историка о преу-
величениях француза:
   - Злодейства совершались тайно. На базарах человеческое мясо продава-
лось в пирогах, а не трупами.
   - Но ведь ты еще не лакомился кулебякой из своей тетушки?
   После небольшой паузы я бросал последний камешек:
   - Наконец, женщина, которую ты любишь, взяла в любовники нэпмана.
   Он смотрит на меня с улыбкой своими синими младенческими глазами.
   - А ведь это действительно неприятно!
   Мне приходит в голову мысль, что люди родятся  счастливыми  или  нес-
частливыми точно так же, как длинноногими или коротконогими.
   Сергей, словно угадав, о чем я думаю, говорит:
   - Я знавал такого идиота, которому достаточно было  потерять  носовой
платок, чтобы стать несчастным. Если ему в это время попадалась под руку
престарелая теща, он сживал ее со свету, если попадалось толстолапое не-
винное чадо, он его порол, закатав штаненки. Завтра этому самому субъек-
ту подавали на обед пережаренную котлету. Он разочаровывался  в  жене  и
заболевал мигренью. Наутро в канцелярии главный бухгалтер на  него  косо
взглядывал. Бедняга лишался аппетита, опрокидывал чернильницу, перепуты-
вал входящие с исходящими. А по пути к дому переживал воображаемое  сок-
ращение, голодную смерть и погребение  своих  бренных  останков  на  Ва-
ганьковском кладбище. Вся судьба его была черна как уголь. Ни одного ро-
зового дня. - Он считал себя несчастнейшим из  смертных.  А  между  тем,
когда однажды я его спросил, какое горе он считает самым большим в своей
жизни, он очень долго и мучительно думал, тер лоб, двигал бровями и  ни-
чего не мог вспомнить, кроме четверки по закону божьему на выпускном эк-
замене.
   С нескрываемой злостью я глазами ощупываю Сергея: "Хам! щелкает орехи
и бросает скорлупу в хрустальную вазу для цветов".
   У меня вдруг - ни село ни пала - является  дичайшее  желание  раздеть
его нагишом и вытолкать на улицу. Все люди как люди - в шубах,  в  кало-
шах, в шапках" а ты вот прыгай на дурацких и  пухленьких  пятках  в  чем
мать родила.
   Очень хорошо!
   Может, и пуп-то у тебя на брюхе, как у всех прочих, и задница  ничуть
не румяней, чем полагается, а ведь смешон же! Отчаянно смешон.
   И вовсе позабыв, что тирада сия не произнесена  вслух,  я  неожиданно
изрекаю:
   - Господин Ньютон, хоть и гений, а без штанов - дрянь паршивая!
   Сергей смотрит на меня сожалительно.
   Я говорю:
   - Один идиот делался несчастным, когда терял носовой платок, а другой
идиот рассуждает следующим манером: "На фронте меня контузило,  треснули
барабанные перепонки, дрыгается башка - какое счастье!  Ведь  вы  только
подумайте: этот же самый милый снарядец мог меня разорвать на сто  двад-
цать четыре части".
   Сергей берет папиросу из моей коробки, зажигает и с наслаждением  за-
тягивается.
   Мои глаза, злые, как булавки, влезают - по  самые  головки  -  в  его
зрачки:
   - Или другой образчик четырехкопытой философии счастливого животного.
   - Слушаю.
   - ...Ольга взяла в  любовники  Докучаева!  Любовником  Докучаева!  А?
До-ку-ча-е-ва? Невероятно! Немыслимо! Непостижимо. Впрочем... Ольга взя-
ла и меня в "хахаля", так сказать... Не правда ли? А ведь этого могло не
случиться. Счастье могло пройти мимо, по другой улице...
   Я перевожу дыхание:
   - ...не так ли? Следовательно...
   Он продолжает мою мысль, утвердительно кивнув головой:
   - Все обстоит как нельзя лучше. Совершенно правильно.
   О, как я ненавижу и завидую этому глухому, рогатому, изъеденному вол-
чанкой, счастливому человеку.

33
   В Пугачеве арестованы две женщины-людоедки из села  Каменки,  которые
съели два детских трупа и умершую хозяйку избы. Кроме того, людоедки за-
резали двух старух, зашедших к ним переночевать.

34
   Ольга идет под руку с Докучаевым. Они приумножаются в желтых ромбиках
паркета и в голубоватых колоннах бывшего Благородного собрания.  Колонны
словно не из мрамора, а из воды. Как огромные застывшие струи молчаливых
фонтанов.
   Хрустальные люстры, пронизанные электричеством, плавают в этих оледе-
нелых аквариумах, как стаи золотых рыб.
   Гремят оркестры.
   Что может быть отвратительнее музыки! Я никак не могу понять,  почему
люди, которые жрут блины, не говорят, что они занимаются  искусством,  а
люди, которые жрут музыку, говорят это. Почему вкусовые "вулдырчики"  на
языке менее возвышенны, чем барабанные перепонки? Физиология и  физиоло-
гия. Меня никто не убедит, что в гениальной симфонии больше  содержания,
чем в гениальном салате. Если мы ставим  памятник  Моцарту,  мы  обязаны
поставить памятник и господину Оливье. Чарка водки и воинственный марш в
равной мере пробуждают мужество, а рюмочка ликера и мелодия негритянско-
го танца - сладострастие. Эту простую истину давно,  усвоили  капралы  и
кабатчики.
   Следуя за Ольгой и Докучаевым, я разглядываю толпу подозрительно  но-
вых смокингов и слишком мягких плеч; может быть, к тому же  недостаточно
чисто вымытых.
   Сухаревка совсем еще недавно переехала на Петровку. Поэтому у  мужчин
несколько излишне надушены платки, а у женщин чересчур своей жизнью  жи-
вут зады, чаще всего широкие, как у лошади.
   Крутящиеся стеклянные ящики с лотерейными билетами стиснуты:  зрачка-
ми, плавающими в масле, дрожащими руками в синеньких и красненьких  жил-
ках, потеющими шеями, сопящими носами и мокроватыми грудями, покинувшими
от волнения свои тюлевые чаши.
   Хорошенькая блондинка, у которой черные шелковые ниточки вместо  ног,
выкликает главные выигрыши:
   - Квартира в четыре комнаты на Арбате! Верховая лошадь породы гунтер!
Рояль "Беккер"! Автомобиль Форда! Корова!
   Ольга с Докучаевым подходят к полочкам с бронзой,  фарфором,  хруста-
лем, серебряными сервизами, терракотовыми статуэтками.
   Ольга всматривается:
   - Я непременно хочу выиграть эти вазочки баккара.
   Вазочки прелестны. Они воздушны, как пачки  балерины,  когда  на  них
смотришь из глубины четвертого яруса.
   - Докучаев спрашивает хорошенькую блондинку на черных шелковых ниточ-
ках:
   - Скажите, барышня, выигрыш номер три тысячи тридцать  семь  в  вашем
ящике?
   Ниточки кивают головой.
   - Тогда я беру все билеты.
   Ольга смотрит на Докучаева почти влюбленными глазами.
   Сопящие носы бледнеют. Потные шеи наливаются кровью. Голые плечи пок-
рываются маленькими пупырышками.
   Высокоплечая женщина с туманными глазами  приваливается  к  Докучаеву
просторными бедрами. Толстяк, который держит ее  сумочку,  хватается  за
сердце.
   Ольга вертит вазочки в руках:
   - Издали мне показалось, что они хорошей формы.
   Черные ниточки считают билеты, которые должен оплатить Докучаев.
   Ольга ставит прелестную балетную юбочку баккара на полку:
   - Я не возьму вазочки. Они мне не нравятся.
   Женщина с туманными глазами говорит своему толстяку:
   - Петя, смотри, под тем самоваром тот же номер, что и у нашего  теле-
фона: сорок - сорок пять.
   - Замечательный самовар! Наденька, хотела бы ты вытащить этот замеча-
тельный самовар?
   Она смеется и повторяет:
   - Какое совпадение: сорок - сорок пять!
   И отослав за апельсином толстяка, еще нежнее  прилипает  к  Докучаеву
просторными бедрами.
   Ольга громко говорит:
   - Запомните Илья Петрович, на всякий случай ее телефон.  Это  честная
женщина. За несколько минут до того как вы проронили  сво