е с кем, Гриша всегда
поддержит,  но  критик  он  плохой.   Я  говорил   уже  про  него,  Григорий
Афанасьевич,  пожилой алкоголик. Зато  у Гриши знакомый оказался, назову его
Виктор, потому что он известен сейчас. Недавно умер, и мне неудобно, скажут,
примазываюсь, сочиняю себе биографию. Гриша взял у меня рассказы почитать, а
потом отнес этому Виктору - посмотри, парень пишет... Я не просил, наоборот,
запретил  другим  давать.  Он хороший  человек,  Гриша,  правда,  свинью мне
недавно подложил - спалил дом. Но он нечаянно, мы отстроим, постараемся еще,
поживем.
     Тогда  я  рассердился  за рассказы. А  он  - извини, извини...  Однако,
сейчас же беги к нему, он ждет. Другого случая не будет, умрет скоро.
     Доброе дело сделал да  еще извинился. Понял, что я в эту рукопись много
вложил, и чуть-чуть помог мне. Правда, без разрешения пролез в  чужую жизнь.
Но иногда нужно влезть без спроса!..
     Я не стал возражать,  хватило разума, редкий  случай. Разозлился, было,
но посмотрел на него и сник.  На нем домашние штаны, грех и смех, содержимое
из дыр поглядывает.
     -  Возьми,  - говорю,  - вот... спортивные... Тоже с пробелами, но  еще
поправить можно.
     Взял адрес и пошел.

     ***
     Толкнул дверь, там открыто оказалось. Он сидел в кресле у окна, лицо  в
тени. Высокий, видно,  и тощий. Голоса  своего  нет,  металлический звук  из
горла. Там у него железная трубка воткнута, вырезали гортань, рак. Он держал
в руке мои листочки. Подумал и говорит.
     -  Знаешь,  неплохо  для начала. Чувствительно,  но  не сентиментально.
Насмешливые вещицы,  это неплохо, но попробуй что-нибудь серьезное написать.
Насчет грубости - знай меру.  Но  если очень хочешь сказать -  говно,  так и
говори. Только не ошибись. Если не оно, тебе не простят.
     Засмеялся,  вернее,  зашелестело  у него  в горле, потом  захрипело. Он
закашлялся, махнул рукой - иди, иди. Я взял свои рассказы и ушел.
     Шел и думал. Начал ведь серьезную историю, но то ли слов не хватает, то
ли   умения...  А   может   решительности   маловато,   боюсь   вовлекаться,
вспоминать?.. Мечты не сбылись, совсем другое у  меня получается, и довольно
невзрачная картина... а признаваться самому себе не хочется.
     Потом читал  его  книгу,  еле  продрался.  Написано  сильно, но  больно
история бредовая, забубенная. Летопись пропития таланта.
     А  слова  его оказались мне полезны. Вот  я  и  пишу теперь  - говно, и
совесть меня не мучает.

     ***
     Однажды мне Марина  подвернулась,  первая жена. Я же говорил, за каждую
хватался. Никаких спидов мы не знали, кроме мелких пустяков.
     Как  увижу нормальные  ноги, женские, полные... и особенно задницу, что
скрывать...  Сразу  освоить  пытаюсь. Отвернуться, оставить в покое не умел.
Словно обязанность у  меня такая. Иногда и не  хочется! Постельные битвы  до
смерти надоедали. И другие мысли есть, а вот бес каждый раз затягивал.
     Дурацкое  объяснение,  для  смеха.  Всего  лишь   молодость  да  пылкое
воображение. Спешил  жить, а выбирать не было привычки. И  еще, по наивности
казалось, что  это  сближение людей,  ведь ближе не  бывает. Не  может быть,
чтобы  потом  -  чужие?.. В шестнадцать  простительно,  потом  как на идиота
смотрят.  Наверное, я  и есть идиот.  Мне нужно было кому-то  рассказать.  Я
много видел,  и все во мне сидело, сидит, сидит, комком застряло в  груди...
Иногда кинешься рассказывать - чувствую, слушают из вежливости, а  знать  не
хотят, сочувствовать  - тем более. Чужим грузом свою жизнь отягощать... мало
кто согласится.
     Несколько лет после моей  войны прошло. И я все чаще стал чувствовать -
страшная  усталость  во   мне.  Не  знаю,  откуда,  незаметно   подобралась.
Безразличие ко всему.  Особенно  по утрам, когда надо в жизнь с особым жаром
устремляться. Вдруг хиреть начал. Не живу, а плыву...
     Постоянно грызешь  себя и осуждаешь, а где ты видел других людей?.. Ну,
видел,  но  странное  дело  -  почти все неприятны мне.  Цели мелкие, и  так
настырно  на своем, на своем  стоят...  Как моя  теща на банке варенья - эту
дай, а  не ту, и  трава не расти.  Не люблю мелкое  настырство. А настоящих,
глубоких людей почти не видел. Единицы. Не  совпадают с общим  направлением.
Сминают их ради справедливости и тишины.

     ***
     Значит, Марина, с ней глубже чем обычно получилось. Чем лучше? Не знаю,
что  сказать. А, ничем. Такое оказалось время  и настроение. Наверное, устал
от никчемной жизни, захотелось послужить кому-то, так  бывает. И она вовремя
несколько слов сказала. Тоже случайно, по настроению. Может менструация, а я
вообразил черт  знает  что. Попробовал, как обычно,  ударными темпами, а она
возражает - застегни где расстегнул... Я удивился, но послушался. И влип.
     Потом мог смотреть на нее не  отрываясь, произошло-таки смешение чувств
и страстей. Как известно, любовь - давление спермы на  стенки пузырьков, где
она образуется, так мне образованный медик объяснил. Знание - сила, да?.. Не
издеваюсь, нет, слегка  подшучиваю. Серьезно ни с  самим собой,  ни с людьми
разговаривать  невозможно,   зачем  спящую  собаку  будить...  Но  и   вечно
усмехаться устаешь,  скулы ноют. Вот я  и расхотел общаться  с посторонними,
слишком  много приходится объяснять. Научился молчать. Умней не стал, просто
со  временем  шкура  дубеет.  Сдерживаться легче стало.  Ты  суровый, -  мне
говорили. Не суровый, железом задело. Зато теперь  шея кривовата, легче меня
стало узнавать.
     И других задело, говорят.
     Думал  иногда,  наверное,  это помогло. Или  наоборот?..  Мама,  помню,
внушала - думай, думай, умных не любят, но ценят...
     Нет, не война, она только краем прошлась.  Раньше причина. Долго жил по
чужим домам, и потом,  рано из теткиной семьи уехал. Надо было самому, чтобы
на шее не висеть. И я дом понимал как ночлежку. Мне потом не раз  говорили -
ты домой только спать приходишь... И правильно, так было. С шестнадцати  сам
за  себя.  От  разбоя и  упадка, я  думаю,  трусость защитила. Еще книги,  с
детства интерес к литературе, это мимо не проходит.
     Не  только  война.  Шесть  месяцев  - и  на  всю  жизнь?  Но  вообще-то
прикоснулся, и обомлел. Разрешено убивать! В книгах  об этом есть, но  когда
сам  участвуешь,  другое дело. Особое чувство  возникает,  все  перевернуто.
Пусть  тысячу  раз говорят  -  обороняемся,  защищаем...  Чушь  собачья.  Но
главное!  Я думал, с другой стороны  чужие... и вдруг разглядел родное лицо.
Лицо!  Это  меня перевернуло.  Пусть одно  лицо:  я - одно, другой - одно, и
картина меняется.
     Так просто  это  пройти не может.  И мне не сошло. Сначала видимость  -
выплыл,  а  потом  память  доконала.  И жизнь  современная,  она кого хочешь
изведет.
     Потом  я решил записать эту  историю. Гриша посоветовал, а я ухватился.
Мне легче стало, верьте - не верьте...
     И все  равно,  понемногу  начал сдавать. Радость жизни потеряна,  время
тянется как серый дождливый день...


     ***
     А  сначала  -  вернулся, работал,  учился,  все  в  порядке  у  меня...
Стандартно  как-то, но старательно  происходило. Я вылезть  хотел, выползти,
такое было чувство.  Обязан,  потому что выжил, это главное. Очнешься ночью,
как после кошмара, хотя я снов не вижу почти. Чувствую всем телом - живой...
Лежу в безопасности и  тишине.  На простыне растянулся,  и никакого песка на
ней.  В  начале  были  еще  простыни, потом  пропали.  Я  стирать  перестал,
почернеют - засуну подальше или выброшу.
     Значит, лежу - живой, и все остальное мне безразлично. В начале чувство
радостное было. Я никого не мог подвести. Всех, кто на меня надеялся - мать,
тетку  Наталью...  Старался, хотя,  каюсь,  легкомыслие часто побеждало. Как
приличный, в Институте  два года отсидел, прикладном, от скуки чуть не сдох.
Потом в школу решил, все-таки дело  благородное, уроки  математики и физики.
Посмотрел, а дети-то другие. Умней, чем мы, гораздо умней. И хуже, злей, что
ли,  безразличней.  Наглые,  дерзкие... Учиться  им,  почти всем, не  нужно.
Приторговывали уже, мыли машины, собирали бутылки, зарабатывали больше меня.
Что я мог им сказать, классный руководитель?.. Сам ничего не понимал. Думал,
читал, но ничего путного не мог из себя  выжать. И врать не умел, от природы
недостаток  мой. Если  б историю  преподавал, на второй  бы  день повесился.
Физика другое дело.
     И все равно не удержался. Наша жизнь кого угодно доконает.
     Только  на  историю не  вали,  ушел  и ушел,  сам  не  знаю,  почему. И
правильно, какой я учитель, смех один!..
     Снова  в  дебри  залез, вернусь  к  Марине,  огненной  лошади,  это  ее
гороскоп.

     ***
     Как в  анекдоте, жил два года в постели, ничего не помню. Брось, не так
все просто. Голову на грудь положит - хорошо... и кажется, свой человек... Я
всех делил на  своих и чужих, так получилось. Своим бесконечно  доверял, как
же иначе!
     А  кончилось  тоже  анекдотом - она,  оказывается,  с  другом моим  еще
встречалась, находила  время. Нет, с  приятелем, у меня  друзей со школы  не
было.
     А  в школе был, Сергей. Хороший добрый мальчик, я с  ним  два последних
года дружил. Он жил с родителями, а  я  у тетки. Он  многого понять  не мог,
например,  почему  я  не  люблю  к ним  приходить.  Единственный  сын,  мать
учительница, добрая болтушка. Отец все  на  работе, директор лесопункта, где
бывший  лагерь. Зато  по воскресеньям  все  вместе  у окна.  Разговаривали о
книгах,  читали...  А  я книгу  с полки вытащу,  у них  много интересных,  и
поскорей убегаю.
     А потом вбил себе в  голову, что друзья не  нужны, сильный человек  все
сам  преодолеет. Тоже  из  литературы, откуда  же... В книгах  все  есть. Он
спорил со мной, печально усмехался, кепочка у него была с длинным козырьком,
лицо тонкое... Потом они уехали, и я потерял его навсегда.
     Знатоки прозы  не  простят. В рассказе,  говорят,  каждое ружье  должно
стрелять! Что стало с этим Сергеем у тебя? Он должен где-то появиться, текст
замкнуть.
     Я не против, но уже не пойму,  рассказ  или жизнь,  где одно кончается,
другое берет разгон. Мне уже трудновато отличить.
     Так  что пусть - что-то замкнется, а  что-то насовсем порвалось,  и  на
бумаге, и в жизни тоже.
     Но  одна история замкнулась  у меня, ее-то и пытаюсь записать!.. Иногда
бывают  такие  штуки,  случайные,  якобы, встречи.  И не  штуки, а  глубокие
потрясения,  без них жизнь мертва. Что ни говори, а без тяжелого и страшного
она мертва.
     Рассказ так и не дописан, писатель из меня никакой.
     Но где же Марина?..
     Если надолго выпустишь нить из рук, сам забудешь, что дальше.

     ***
     В  тот  день  вернулся  домой  рано.  В  последнем  классе  преподавал.
Рассказывал   про  современную  физику,  скорость  света,  частицы,  большой
взрыв... от здравого смысла очень далеко. За это люблю современные учения. В
детстве  обожал про звезды - гиганты, белые, красные,  потом  белые  карлики
появились. Особенно мне нравился этот карлик - крохотная звездочка, но очень
уж плотный в ней материал. Сама меньше земли во  много раз, а весит как наше
солнце.   Особое  состояние  вещества.   Может  взорваться,  стать  огромной
раскаленной  туманностью, может сжаться,  превратиться в черную дыру.  Тогда
про черные дыры никто еще не знал. Но я все равно карлика любил, подозревал,
что он еще многое  может,  хотя почти  совсем  сжался. Если  б  я мог  стать
звездой,  то стал  бы  белым  карликом.  Не  потому  что  невысокий,  просто
плотность и  тяжесть нравятся. А  легкости  я не понимал.  Научился  ценить,
когда писать начал.
     И этот рассказ хотел написать легко и радостно, как тогда было. Но если
знаешь конец, по-другому видится начало.
     Так что моей легкости ненадолго хватило.
     Рассказывал Давиду про звезды, он слушал, потом говорит:
     - Я думал, у каждого своя звезда. А они нам совсем чужие, оказывается.
     Я удивился, ничего не сказал.

     ***
     Мы  с  ним одинакового роста  были,  только  он  шире, талии никакой  -
чурбанчик, и  ноги короткие. Плечи покатые и  даже  узкие, а  грудь широкая.
Бегал  сильными  прыжками,  для  плавного  бега  ноги  нужны  подлинней.  Мы
одинаково бегали, а в остальном он сильней был.
     Он  прибыл с двумя младшими ребятами через  несколько дней после начала
смены. Поднялся  на наш чердак, было послеобеденное время, по  правилам сон,
но мы не спали, болтали  о том, о сем... Вошел, и говорит - привет, я с вами
буду жить, я из Ташкента. Из Ташкента, ого! Ничего  себе  проехался... Рядом
со  мной была незанятая  койка, он  подошел и говорит  - не  возражаешь? Как
будто она моя!..
     После войны  я часто вспоминал его, как  он  теперь, куда  делся, на юг
пошел  или на запад, бросил воевать или продолжает, может, нашел еще страну,
где  беспорядки или надо устраивать жизнь по справедливости, кого-то выгнать
и так далее.  А может живет себе  в  Париже,  домик купил  в пригороде, лихо
ездит на мопеде... Он что-то про мопед говорил.
     Но это уже слишком... Разболтался, а про Марину где?

     ***
     Вспоминая, не заметил, как оказался возле дома. Старенький двухэтажный,
мы с Мариной снимали первый этаж, две комнаты. С задней стороны огород, туда
выходит  крохотная  веранда  с  покатым  в сторону от дома полом. Квадратные
мутные  от  грязи стекла... кое-где выбиты, дверь снята - проем, и ступеньки
спускаются  в траву...  Марина не захотела жить  у меня - панели яд какой-то
источают, врачи  обнаружили в наших хрущобах. К тому же черт знает где, уйма
езды,  и транспорт ненадежный, а она в  центре работала.  Культурный массаж,
дипломированная медсестра.
     А  здесь,  словно  в  диком месте,  город  хищными присосками  окружил,
приближается, но не  достал еще,  такой вот островок запустенья  и покоя. До
центра  двадцать  минут... Я  очень этот дом любил. Наверху хозяин,  старик,
месяцами жил у детей, почти не видели.
     Каждая неудача несет с  собой удачу.  Если б не этот дом,  многого бы в
моей жизни  не было. Марины могло бы не быть... Но я не о ней - о доме мечта
осталась. А про Марину могу ошибаться. Необузданная страсть хоть раз в жизни
должна довести  до  полной  бессознательности.  Иначе  недовольство  рождает
горечь  - вспомнить не  о чем... Часто это заблуждение, не о чем  жалеть. Но
ведь  недоказуемо,  и  недоказанным  останется.  А  жить  нам  приходится  с
недоказанным  и с недоделанным, вот беда... Умереть - это понятно, но ведь и
жить!..
     Хорошо бы сказать свободно и спокойно - было...
     Мне  передала   одна  умная  старушка,  а  ей  с   гордостью   поведала
гувернантка, дева старая ... - у  меня всю жизнь любовь была...  На какой-то
станции  меняли лошадей,  задержалась на  полдня, с родителями. И  там  ждал
юноша,  ему в обратную  сторону. Они не  разговаривали  почти,  перекинулись
вежливым словом. И вот  она считает - было!.. До конца жизни помнила. А  он?
Никто не знает, может, и он.
     И  я,  человек  другого  времени,  доверчиво  передаю дальше,  хотя  не
понимаю. Доверие к  истинам  прошлых  поколений ничем не  заменить,  ведь не
всегда возможно понимание.
     Заразился от Григория, мелкая философия на глубоких местах.
     Но был такой дом, и веранда, это важно.
     Еще  была лодка, мостки, глубокая вода,  сад на чужом берегу, яблоки...
яблоки были...
     Но об этом еще рано. Значит, о веранде.

     ***
     По вечерам кресло сюда вынесу,  сижу, пока не стемнеет. Марина говорила
- ты странный,  на что тут смотреть? А я здесь многое видел, вдали от  всех.
Высотки  на горизонте,  в  летнем предзакатном  мареве. Город прямоугольный,
серый...  а  здесь островок жизни, петрушка вытянулась, могучее  растение...
герань... какие яркие у нее цветы... воробьи  скачут... Где, где... Неважно,
в старом районе около Сокола, там еще домишки деревянные стояли. А сейчас не
знаю, что там, и не хочу туда, смотреть больно.
     Так вот, веранда...
     Покосилась,  доски  прогибаются.  Я  любил  ее.  Как  домик  отдельный,
кораблик  мой... Иногда делал крюк, подхожу  сзади, чтобы видеть. Есть такая
болезнь, клаустрофобия, страх закрытых пространств. У меня наоборот - любовь
к ним.  Терпеть  не могу  площади  бескрайние, места  скопления людей, улицы
широкие, помещения огромные... Хочу,  чтобы  за спиной  надежно было. Как  в
окопе, да?.. Там рыть  их мука - копнешь и тут же засыпает.  Пока доберешься
до прохлады... Серый среди серой пыли.
     Как-то делал ремонт, ободрал обои, оттуда тараканы - еле живы, спинки в
пыли...  Тут  же вспомнил  окопы...  Но в том  доме забывал. Сижу  в кресле,
передо  мной оконце, стекло  выбито, вид живой на  травы, кусты...  у самого
крыльца рябина, подальше еще одна, осенью гроздья багровые у них...

     ***
     Рано  вернулся, иду, ничего не подозреваю. Детишек  в тот день отправил
на медосмотр, на два урока раньше притащился.
     Чужая  страсть  плохо пахнет.  Он  химию преподавал,  упитанный парень,
добрый,  веселый,  ничего  плохого не скажу. Выглядело  убого, смешно.  Даже
тогда - я  увидел, удивился. А как  красиво  в кино...  Все не так! Отвислый
жир, брюхо трясется... болотные звуки - чмокания,  всхлипы... тусклые глаза,
мокрые губы...
     Кухонный нож на столе лежал.  Сам не успел удивиться. Сказался, что  ни
говори, навык. Но ударить толком не смог, на полпути остановился.  Ничего не
произошло  -  комедия и только!  Отсек  кусок жира на животе. Даже не отсек,
случайно надрезал.  Желтый с багровыми прожилками комок, болтается на кожном
лоскуте. Он жир прижал к себе  как самое дорогое, и, повизгивая, топчется на
месте. Потом упал и закатил глаза.
     Я бросил нож и ушел. Домик  рядом, соседка  уехала  на неделю, оставила
ключ. Я там отсиживался, дрожал от шорохов, всю ночь ждал, что арестуют.
     Они  милицию  не  вызвали.  На  следующий день увидел  его  в школе, он
шарахнулся от меня. Я понял, ничего не будет.
     Ничего я  особенного не сделал,  даже обезжирить этого дурака не сумел.
Жирок прирос, наверное,  к брюху через неделю. И страх мой быстро испарился.
Но толчок был, и название ему - мерзость.

     ***
     Я мерзостно себя чувствовал,  словно  вывалялся на помойке.  Не потому,
что такой  уж чистенький - это слишком оказалось для меня. Слишком. Какую-то
свою границу перескочил.
     Все у меня не так.
     Тошнота.  Куда я попал? С другой стороны, если тошнит, еще существую. И
не все потеряно, да?.. Стыдись, плагиат. Ничего, классик переживет... Самому
странно, столько хорошего читал,  а все равно  живу  по-идиотски,  что  это?
Словно в грязи копаюсь, а где чисто? Не знаю. И манят, предлагают мне все не
то... Вся жизнь или в окопе, или в грязи, или в скуке!
     Потом  несколько раз рассказывал  об этом случае  женщинам. В  постели,
конечно, в темноте. Одна мне говорит, как ты мог, ножом... Не интеллигентно,
конечно, поступил. Не  могу  объяснить.  Я  не  хотел  его  убивать,  просто
разозлился, схватил нож, а дальше... рукоять привычная,  что ли...  Но когда
размахнулся, уже  знал, что  ударить  не  смогу. Случайно  задел,  случайно,
понимаешь.
     Все как бы случайно - случайно банку уронил, случайно ножом двинул...

     ***
     Уехал,   учительская   конференция  подвернулась.  Тогда  активно  опыт
перенимали,  как лучше  знания школьникам всучить.  Уже  не  помогало. Когда
общество меняется,  не до  наук.  Люди  карабкаются,  ногти  срывают,  чтобы
выжить. И этим сами себя губят. Но это слишком серьезный разговор.
     Вернулся, Марины нет,  вещей никаких, и мебели, что  успели накупить. И
вообще - ничего не  осталось. Несколько  хозяйских вещичек, голая  квартира.
Все  бы  ничего,  веранду  жаль.  Словно  живое существо оставляю. Окна  эти
беспомощные, ступеньки, ведущие в траву... Одну я чинил, забиваю гвоздь - не
держится, пальцами вытаскиваю из гнилья...
     Здесь, на веранде я понял, от меня  отрезали отжившую ткань, и вместе с
ней  -  живую. Одновременно, по