ется, - говорю Грише. Он больше меня переживал, под старость
мужики  слезливы. Зимой ни разу  не надрался, а  теперь  всякую осторожность
потерял.
     - Так до ста не дотянешь... - говорю ему. А он отвечает:
     -  Сколько  протяну,  столько  мое.  Затеряется она. Сейчас и  взрослые
теряются.


     Глава седьмая


     ***
      А в мае началось еще одно событие. Смотрели телевизор.
     Глазеем  в  ящик,  как  же...  Хотя  все  в  нем  возмущение  вызывает.
Нормальные люди еще сохранились,  но их загнали в ночь, а это для меня беда.
Мне лучше всего писалось с пяти утра, но для этого надо вовремя ложиться. Не
выдерживаю иногда, смотрю до двух, зато утром глаза  песком засыпаны. Днем -
только  за едой. Пообедали,  и  пусть экран  отдохнет, расходимся по  делам.
Немудреные  делишки  для пропитания. Не суетимся, как многие,  но  чуть-чуть
приходится, на самое необходимое. А эти, новые... пусть они на своем  золоте
потеют, трясутся, пусть  друг друга перережут, перестреляют... хрен  с ними,
вот что я вам скажу.
     Значит, по утрам  пишу.  До  половины не добрался,  до  чего  тяжело...
Затягивает меня то время, а верных слов не хватает. Вот напишу про Давида, и
никогда  больше,  о чем еще?! Я просто не представляю, о чем  бы  я еще  мог
написать...  А  возвращаться  к  своим  шуточкам,  рассказикам  смешливым...
чувствую, не получится.
     Сижу как проклятый, но больше трех часов не могу!.. Слова кончаются или
такие лезут измочаленные,  что пугаюсь  и  бросаю. Днем, если что  придет  в
голову,  нацарапаю  пару слов  на память, а по  серьезному  не удавалось. На
следующее утро проснусь пораньше, встану,  протру водой лицо, оно после ночи
чужое, и сажусь в свой уголок.
     А ветер неуклонный, бешеный, продувает  нашу ячейку от окон до  входной
двери и наоборот, и я сижу в  переплетении потоков, один  холодней  другого.
Делать нечего, будем травиться...  Впускаю в дом газ,  поджигаю на выходе из
горелки,  огонек этот, с  виду  слабенький  и  ненадежный,  совершает  чудо.
Сначала  теплый воздух спешит наверх,  выгоняет холодный из-под  потолка,  и
даже  круговерть  усиливается,  борются  потоки...  Но  минут  через  десять
чувствую - потеплело. Беру ручку и начинаю.
     Так и подмывает обернуться, но знаю, коляска за спиной пуста.  Когда не
думаешь - ничего, когда вспоминаешь  - тяжко. Еще хуже, когда  представляешь
себе, как  она,  где...  чего  только  не  представишь...  Никакая мысль  не
сравнится по силе с простой картиной перед глазами.
     Но постепенно  все забываю,  ставлю новые  слова...  Первый заход, меня
хватает  на  час с небольшим. Потом перерыв - пью чай.  Чайник давно  сипит,
возмущается. Завариваю в пиале  две  чайные ложки сухого гранта, он черный и
горчит.  Так нужно, сижу  и думаю, это перерыв. Дальше трудней, буду  цедить
слова, в мусор кидать сравнения...
     Если за три часа образуется страничка, я доволен.
     Тем временем  за  окном неохотно и медленно светает. Гриша зашевелился,
копается, он с утра в плохом настроении, пониженное давление, говорит.
     Да, так вот, событие... Смотрели телек.

     ***
     Как   всегда,  разговоры  о  войне.  То  лица,  искаженные  гневом,  то
по-идиотски  задумчивые, то  все  бандиты,  то  печалимся о мирных  жителях,
которых кот наплакал, остальные партизаны... То мириться  хотим, то бороться
беспощадно, то разговаривать, то  никакого  вам базара, топить  в сортире...
Годы проходят,  и  нет просвета. Нет смелости признаться - не туда попали...
Пускай живут как хочется, раскинут свои кланы и роды, тейпы и отряды,  имеют
по  сто  жен,  судят  по своим понятиям...  Хватит им за двести лет  от нас,
хватит! И нам хватит, с нашим плоским рылом, бесконечными равнинами... мы не
горный  народ. Свои  у нас  неурядицы  и  разборки, разве  мало  простора  и
беспорядка на родной земле? Отдай чужое  и уйди.  Пора жить по-человечески -
дружелюбно, просто, по карману скудно, заботясь о себе, выращивая детей...
     И тут Гриша прерывает  мои  размышления, довольно  наивные, и  говорит,
указывая на экран:
     - Смотри, очередное  устроили представление.  Жаль парня.  И тех,  кого
он... их тоже жаль. Вот сволочи.
     Это он о тех, кто все затевает, и с той и с другой стороны. Гриша давно
все  понял, дольше  живет, понемногу просвещает  меня. Я тоже кое-что помню,
только  признаваться не хочу. Признавать,  что  видел не просто страшное,  а
нечеловеческое  и  мерзкое  - стыдно,  ведь  сам  замарался,  крутился  там,
старался, может,  от страха, может, от дурости, но  ведь никуда не делся.  А
Давид убрался... Ну, и что?  Далеко ли он  ушел,  только ухватился за другой
конец дубинки!.. Нам  протягивают  палку, бери и бей, и кто-то на расстоянии
удара. Хитро задумано -  на этом расстоянии кто-то всегда имеется, в пыли, в
тумане, в песках, свирепых и непокорных...
     И  ты  берешь,  потому  что  свои  люди  на  родном  языке  советуют  и
принуждают.
     - Смотри, смотри... - Гриша говорит.
     И я  смотрю, жую  шоколадный  пряник  Нам немного  повезло, пряники  на
столе. И селедочка, сами солим мороженую, вкусней и дешевле. Гриша все знает
и умеет, а  мне только принеси то, купи это... Квартира у нас одна на двоих,
свою я снова сдал.  Люди попались хорошие, я с  них  поменьше беру, нет  сил
драть, как все  дерут.  Селедка больше по  моей части, Гриша  глотает слюни.
Врач прописал ему диету, а я  слежу за исполнением.  Отвернусь  - он хватает
кусок сверх нормы, и  не прожевывая...  Зато  пряники  все больше ему, у нас
справедливость.
     И я смотрю в наш занюханный экранчик.
     Давно бы надо купить нормальный японский или корейский ящик, небольшой,
но четкость у них невыразимая, а наш столетний мерцает и плавит контуры  лиц
и  вещей. Но иногда  приятней  смотреть на акварели,  чем на  родные лица  в
законе при самой отличной резкости.
     Смотрю - и вижу, Давид за решеткой стоит.

     ***
     Хмурый, давно  выросший  и даже  постаревший,  заросший  клочковатой  с
проседью щетиной... Взрослый,  многое  повидавший человек  попался в клетку.
Глаза те же, разные глаза. И вообще... как мы узнаем? Непонятно, как, но без
сомнения, чудо происходит.
     Он  не боится, говорит  медленно, сквозь  зубы  -  скажет два  слова  и
замолчит.  Он не раскаивается,  он за свободу,  родину  и  землю... женщин и
детей не убивал и не прятался за спины никогда.
     Народу  море,  зал набит,  все  прут вперед,  машут кулаками. Их иногда
теснят  и удаляют, но вяло  и  неохотно. Все, все лица  горем  и  ненавистью
искажены. Жажда смерти в каждом лице, и ни одного нормального, спокойного...
     Каждый  заслуживает, чтобы выслушали, пусть ошибался. Может, лучше было
бы отложить свободу в долгий ящик, потерпеть,  собрать  силы и  спокойствие,
сохранить  детей?.. Зачем свобода,  если  половина народа перебита? Не желаю
разбираться,  кто  прав, кто виноват. Все, кто убивает, виноваты, другого не
дано.
     Мне бы  увидеть его,  и чтобы он меня  увидел... Хотя  бы  одно лицо  в
толпе!..  Чтобы узнал  знакомое  лицо,  не  искаженное гневом. Чтобы взгляды
встретились. Я поднял бы руку и махнул ему. А он бы узнал - и улыбнулся. Мне
сразу бы легче стало. И ему!..
     Кивнуть, махнуть рукой - я здесь!
     Так нужно, что я слова не могу сказать, дыхание отказало.
     И Гриша молчит, смотрит на меня.


     Глава восьмая

     ***
     Начался  суд, дело  долгое, говорят редко, показывают  еще реже.  Но  я
помню об  этом каждый день. И  тут доломали телевизор.  В  другое время я бы
кинулся чинить, ящик примитивный,  еще лампы  в нем, а сейчас медлю,  и даже
рад простою.
     Как всегда, если не видишь - легче, как говорится, с глаз долой...
     Тем  временем  недалеко  от  нас  развернулась  большая  стройка,  парк
срубили, овраги засыпали, надумали строить стадион.  Зрелищ выше головы, так
еще  добавим! Зато  нам  обоим  на этой стройке  нашлось место,  дежурим  по
очереди,  не  допускаем  расхищения  материалов.  Сутки  через  трое,  очень
устраивает, и я пишу.
     Понемногу лагерь наш описал, как мы приехали туда, потом Давид появился
...
     Про мостки не забудь, с мостков все началось.  Два взрослых бездельника
поманили, мы  и  согласились.  Доски прогнили, некоторые сваи шатались, и мы
чинили. Зато лодку  дадут!.. Как мы могли не согласиться, лодка с веслами, и
озеро - километра полтора шириной!..

     ***
     Телека  нет, живем  теперь  без  зрелищ,  на  хлеб не жалуемся,  и хуже
случалось. Но мне  не по себе.  Как  бывало, посредине улицы крадешься, весь
напряжен и налево нацелен от  кончиков пальцев до мушки, а  товарищ  направо
высматривает, и ничего хорошего не ждем. Самое хорошее, если цел останешься.
И напряжение все растет, растет...
     Не хочется, а вспоминается. Бессоница началась, засыпаю как убитый, а в
три  вскакиваю, ни в одном глазу. Подхожу к окну  - беспросветная чернота. В
тишине  и темноте  какая-то беда  назревает,  приближается, а  все спят,  не
знают, дела и заботы до  завтра отложили... А мне это не по силам, непонятно
- есть вещи, которые не отложить.
     И некуда деться от картин перед глазами.

     ***
     Однажды Гриша пришел и говорит:
     - Знаешь, мне надоело здесь. И ты совсем закис, хотя и пишешь. Все-таки
лето назревает за окном. Давай поживем в другом месте. Махнем куда-нибудь на
месячишко, мне отпуск  дали. И тебе дадут, я спрашивал, согласны. У тебя дом
есть, может, туда? Заодно посмотрим, как там живется, далеко от Москвы.
     Вижу, он меня хочет отвлечь, и правильно делает.
     И я отпуск взял, за два дня собрались, долги отдали, заперли квартиру и
поехали.

     ***
     Дом  большой,  фундамент каменный,  высокий,  внутри мусор до  потолка,
кладбище досок и  прогнившей  мебели.  Заглянули  -  и  обратно,  работы  на
полгода... Зато лесенка с улицы ведет наверх, в деревянную надстройку, и там
отличное  жилье,  две  большие комнаты, полы, правда, кое-где  прогнили,  но
главное, крыша над нами целая. Одна комната окнами на север, вторая на юг. В
южной фонарь - ступенька вниз, комнатка маленькая, свое  окно... Я с детства
помню  такой фонарь,  в соседнем доме, двухэтажном,  деревянном. Мальчик  из
нашего класса  жил,  я ходил  к  нему,  фонарь -  это  да!  У  него там своя
территория, занавеску задернет, отделится от всех и сидит,  смотрит в  окно.
За стеклом поле, за ним лес, над  лесом  закат,  полнеба в тяжелых  красках,
красное с черным, сильные тона.
     Сидим, молчим... А завтра снова школа, но это - завтра...
     Было. А теперь осваиваем свой дом.

     ***
     Мне  понравилось здесь, и Грише тоже.  Участок большой,  зарос  высоким
бурьяном, и хорошо!.. терпеть не  могу подстриженную травку. И соседние дома
давно пустуют. Дикое запустенье, конечно, но мне по душе пришлось.
     В углу участка туалет, рядом сарайчик.  В нем  свет, и тоже можно жить.
Без тепла, но если буржуйку пристроить...
     Оглядели всю эту роскошь, одинокую тишину, хоромы дырявые, но огромные,
пустующую землю...
     - А что, давай попробуем здесь пожить.
     И поселились наверху в  двух комнатах. С печью долго возились, пришлось
мастера тащить из центра. Пили с ним, конечно, о чем я потом горько сожалел,
но куда  денешься. Зато  он  копейки какие-то  попросил, и  ушел  довольный,
отлично поговорили.
     Рассказывать долго, но впервые за много лет, что решили, то  и сделали.
Такое удивительное событие произошло. Электричество  имелось,  газовую плиту
купили, с баллоном. Подержанный  Рекорд приобрели, не возить же... Кабель не
нужен, вышка недалеко, и комнатной антенны вполне хватает.

     ***
     Городишко оказался приятным, тихим, и главное - все по-старому в нем!..
Ни людей новых, ни бешеных идей  -  жизнь течет медленно, лениво,  ходят  по
улицам огромные петухи, черные с золотом и белые, дерутся между собой... Все
знакомое, свое - старые дома,  заборы, везде мусор, ямы на дорогах...  Люди,
не  торгуясь,  по  дешевке   продают  хорошие   продукты,   хотят  побыстрей
избавиться, домой уйти.
     Мы ожили с  Гришей, есть еще,  оказывается,  нормальная жизнь. Сидишь в
своей занюханной столице, и кажется, что пуп  земли! Нет, нас так быстро  не
свернешь, не испортишь новомодными притязаниями...
     Город на  берегу Волги, и  я  впервые  увидел эту реку - вода струится,
плотная  она, тяжелая... километры воды перемещаются тихо и грозно. И  земля
вдоль берегов плывет, медленно, неуклонно, а куда - не знаем. И это движение
мне по нраву.
     Мы  ленивы, живем себе наверху,  а внизу  - потом, потом  разберемся...
Только бы лишнего не  суетиться. И наверху немало  дел, обои,  например, пол
кое-где, но это  я говорил... Койки, стулья старые,  даже круглый стол - все
нашлось, в жилом районе  подобрали, на помойке среди мусора. Нельзя сказать,
чтобы  совсем по-старому  здесь жили - мебель тяжелую и прочную выбрасывают,
покупают  новомодную,  закопченные прессованные  стружки.  Тряпки  кое-какие
пришлось  купить,  например,  скатерть  на  стол.  Гриша с  ума  сойдет  без
скатерти, погибнет от тоски.
     Но  тут,  к счастью, деньги  начали  истощаться, а  ведь надо  что-то и
есть... И  оба рады, надоело чинить да покупать, давай поживем спокойно. Ну,
давай...
     Прошел месяц,  за  ним  второй идет, за вторым  третий... Я нашел  себе
одинокий уголок в  чулане,  провел туда свет, сижу и пишу  в каморке  два на
полтора, зато окна не отвлекают.  От телека держусь подальше. А в теплые дни
ухожу к сарайчику у забора, там под навесом тоже отличное место оказалось.
     - С работы нас, пожалуй, выгнали, - говорю Грише.
     - Пожалуй, - Гриша вздыхает, - а как же...
     Но он  это равнодушно, переворачивая  на сковороде картошку. Мы местной
увлеклись, желтоватый сорт, очень  хороша.  Пару огурчиков  прикупим, разной
травы ...  получается  неплохо. Деньги  тянем, как можем. Потом  мои  жильцы
подкинули, за полгода еще, так что о делах не думаем.
     Лето началось, еще лучше стало.
     Наш район,  несколько забытых улиц, три  десятка домов, они на окраине.
Город понемногу рос, рос  в другую  сторону, вдоль воды, и удалился  от нас.
Раньше здесь жили  старики, кто умер,  кто  к детям переехал,  некоторые,  в
старые времена еще, получили  квартиры в новых домах, поближе к центру,  так
что вокруг  нас образовалась пустота.  Летом  местность немного  оживляется,
заколоченные домишки  отворяют окна... голоса, дети  плачут  и смеются...  К
осени обычно все  смолкает.  Два раза в день проезжает междугородний автобус
на столицу, если настроение у шофера, он подбросит, но мы обычно пешочком, в
магазин.  Дорога  течет  мимо  разрытых  полей, гигантская  стройка  обещает
разразиться,  но каждый год не хватает  сил, и здесь живут бродячие собаки и
коты, из тех домов,  которые снесены. Так  всегда  у нас, сначала  яростно и
вдохновенно разрушаем, а потом мертвый котлован...
     Минут через сорок появляются огни, перед тобой современный город, пусть
небольшой.  В  центре  пятиэтажки  из  красного  кирпича. Очень мило  все  и
спокойно.
     И  мы решили пока остаться.  Раскопали огород, он и был здесь, но зарос
могучими корнями,  пришлось  постараться.  Я съездил в столицу, сдал Гришину
квартиру  на полгода,  получил  деньги  вперед,  полное у  нас  установилось
счастье.

     ***
     Покой  нам только снится. Середина лета, прекрасная жара,  а меня снова
схватило  и  дернуло в сторону  прошлых лет.  Я  говорил,  купили старенький
Рекорд,  он  показывает,  когда в настроении,  а если заклинит,  стукнешь по
кумполу, испытанный в электронике прием, - и  снова гудит, фурычит изо  всех
сил.
     Так вот, идет процесс, идет... Стараюсь не смотреть, потому что больно,
и показывают, простите, по-блядски, - издеваются, злорадствуют...  Мимоходом
гляну и тут же отвернусь,  уйду в  огород. Гриша докладывает, главный эпизод
не доказали, не было его в том  городе, который брали штурмом,  прикрывались
местными жителями. Он  все по  лесам, по горам, это да. Воевал  умело, людей
своих берег, исчезал неуловимо...
     Не  хочу даже говорить,  никакого выхода, никакого, кроме как мириться,
руки протянуть, забыть потери  и обиды, они ведь с обеих сторон, а  дальше -
пусть живут как хотят, Россия и без них велика.
     И вот, так случилось, однажды поймали меня эти лица...
     Грянул  ливень, идти некуда, дождь сплошной завесой, грохочет по старой
жести, молнии  гремят  и  сверкают  в тучах, плотный обстрел...  а я сижу за
столом, слышу  и смотрю. Вырвать вилку из розетки мужества не хватило. Экран
серый, безликий, к тому же гроза, разряды пробегают, тени какие-то... И  там
творится что-то страшное, озверелые лица, или очумелые от горя, ненависти...
того  и гляди,  снесут  домик, где  происходило, это даже не  город, большая
станица, что ли...
     - Надо поехать, - говорю, и сам удивился, как точно сказано.
     Взять  и поехать, а там посмотрим. Чувствую, замешан  я в этой истории,
он мне не чужой человек. Никого у  него  нет, видно. Ничего там не сделаешь,
но и здесь сидеть стало невозможно.
     - Чего тебе там... подумай! -  Гриша говорит. - Не улучшить, не помочь.
Он так завяз... Будь ты даже всемогущий... пойми, он пропал.
     А я  не хочу понимать, все и так понятно, но, оказывается, недостаточно
- понимать.
     - Сам  пропадешь... в конце концов,  опасно,  куда ты  хочешь пролезть,
сообрази...
     Подумай, да сообрази... Не о чем тут думать.
     И я поехал.

     ***
     Долго добирался, почти  ничего не видел по  сторонам,  нетерпение  было
велико.  Когда,   наконец,  добрался,   застал   последний  день,  оглашение
приговора. Мог  и  на  него опоздать,  но подвернулся  шофер из наших, молча
сделал крюк  километров в пятьдесят. Сразу же  выяснили, кто есть кто, и  не
разговаривали почти. Эти темы лучше не трогать, кто там был, тот знает.
     Прибыл,  нашел, вижу  - толпа,  молча  стоят  перед закрытыми  дверями.
Лопнуло терпение у суда, выгнали всех  посторонних. Когда ехал, все же тайно
надеялся - найду с кем поговорить, рассказать...
     Не с кем говорить, двери закрыты, и все наверняка уже решилось.
     Часы текут, толпа молчит и не расходится.
     Окна  зашторены,  ни звука, ни движения, и так до пяти часов. На пороге
два автоматчика, они трижды сменялись.
     Наконец,  движение...   Выводят  его.   Пятнадцать   лет  дали.   Общее
возмущение, крики - мало, мало!..
     - Давид, Давид!...
     Это я, своим хриплым голосом.
     Он не слышит.
     Я снова  кричу, при  этом гляжу  в  пространство,  машу  рукой,  словно
кого-то зову по ту сторону машины.
     Страшно. Если поймут, что знаю его, разорвут на части.
     Наконец, вижу - вроде услышал, дернулся...
     Но его уже к машине подвели.
     Отвезли в тюрьму, на краю поселка. Оттуда  увезут куда-то на Урал или в
Мордовию, где лагеря. Их подальше увозят от своей земли, так всегда было.

     ***
     Тюрьма не тюрьма  - место заключения, двухэтажное здание с решетками на
окнах, бывшая школа,  говорят. С одной  стороны отделена от  поселка высокой
стеной, а с  тыла так  себе стеночка, при желании  вскарабкаться  ничего  не
стоит. Правда,  попадаешь во  внешний дворик, туда выходит  администрация, а
заключенные гуляют с  другой  стороны. Но  отсюда выезжают машины,  и  везти
Давида тоже должны  отсюда. Я слышал разговоры, и путь изучил.  Вечером съел
шашлык  на улице  и  двинулся  куда-нибудь переночевать,  чтобы не  мозолить
глаза.  Улица  выходит  в  поле,  заросшее  пожухшей   травой,   оно  плавно
поднимается к невысоким скалистым вершинкам, метров сто высотой, до половины
они в густом колючем кустарнике,  и я  решил  там заночевать. Конец августа,
днями  еще  тепло, а  ночи прохладные.  Но  у  меня был толстый свитер,  и я
надеялся  перетерпеть.  Скроюсь  в  расселине  где-нибудь,  чтобы  поуже   и
безветренная сторона...
     То самое время года, когда мы с  ним плыли  за яблоками... Не так  уж и