далеко  отсюда, километров  триста, думаю.  Для  наших  просторов  вовсе  не
расстояние.  Там  степь была,  а здесь  предгорье,  но воздух  узнаю,  запах
полыни, еще что-то,  сладковатое, южное в нем, чего мне так не хватает с тех
пор в  большом северном городе. И  звуки... здесь  природа  не молчит, ночью
даже многословней и смелей, чем днями.
     Шел и думал,  и  не заметил  в  конце  улицы патруль.  Двое в  форме  с
автоматами и какой-то полуштатский человек с кобурой на огромном животе. Они
стояли в  глубокой тени на другой стороне. Я уже прошел, как меня окликнули.
И  вместо того,  чтобы  остановиться, документы-то  в  порядке, я  почему-то
ускорил  шаги, а в  ответ на  повторный окрик,  перешел на рысь. Сзади топот
сапог, и я в панике рванулся к скалам. До них было метров триста, я успел, с
размаху  врезался  в  кусты.  И  понял,  что  попался,  колючки  моментально
разодрали все,  что  на мне было,  впились  в тело, но я,  в панике,  рвался
только вперед,  начал  карабкаться  вверх  по  влажным  морщинистым  камням.
Сначала подъем был  не очень крут, потом все трудней, пришлось пустить в ход
руки.  Спешу  изо всех  сил, и чувствую, надо  бы  остановиться, дальше  все
опасней, обязательно сорвусь!..
     Смешной момент  вспомнился, из "Двенадцати стульев" - отец  Федор украл
колбасу  и  карабкается  на  неприступный  утес.  Даже  ухмыльнулся. Улыбка,
правда, худосочная получилась.
     Солдаты и толстяк запутались в колючках, выругались и повернули назад к
поселку.
     Бродяга шизанутый..." Звуки в этих местах разносятся далеко.

     ***
     Я посидел полчаса в  кустах,  потом начал  осторожно спускаться.  Снова
продрался через заросли колючек, взял левей и попал в начало другой улицы. В
домиках  темно, кроме одного, крайнего, в нем  светилось окошко.  Я подошел,
при слабом свете осмотрел себя и ужаснулся - лохмотья да еще в пятнах крови.
В таком виде на людях не показывайся, мигом арестуют!.
     Подошел поближе к ограде  дома,  где в  окошке колебался  тусклый свет,
наверное, керосинка, тени бегают по занавеске. С детства помню эту лампу.
     Отвинчивали  головку  с  фитилем, вытаскивали его, в  темное  отверстие
заливали  пахучую  густую жидкость... Керосин везде  продавали,  а  потом он
почти исчез, лампами перестали пользоваться. Но это в городах...
     Когда  услышал  рядом шорох, было поздно, холодный  кружок  прижался  к
левому боку.  Разглядел очень высокого человека,  он спросил меня по-русски,
правильно, но с кавказским акцентом:
     - Что ты ищешь здесь.
     - Ничего, хочу уйти.
     - Сначала иди сюда.
     Длинный навес, скамья и стол, все это перед окнами.
     - Садись.
     Я сел , он напротив, лицо  в тени, на  меня же падал свет  из окна, там
появлялись  и исчезали детские лица,  по крайней  мере  пять лиц смотрели на
меня. Потом появилась женщина, прогнала их и задернула наглухо штору.
     - Дай руки.
     Я  дал. Он осмотрел ладони, понюхал пальцы. Мылом они не пахли, это  уж
точно, но и пороха на них не было.
     - Рубашку расстегни...
     Я понял, он ищет след от приклада. Не найдет.
     - Ты бродяга. Зачем пришел?.. Скажи, я не выдам.
     - Надо увидеть одного... после суда.
     Неясный возглас и молчание. Похоже, он понял.
     - И что дальше?
     - Ничего. Увидеть надо.
     - Ты его знаешь?
     - Друг детства... много лет не видел.
     - А-а, детство. Я знаю, о ком ты... Не боишься?..
     - Я ничего не сделал. Приехал издалека.
     - Я вижу. Ты для этого приехал?..
     - Да.
     Он помолчал.
     - Подожди.
     Встал и вошел в дом. Там он был минут десять, вышел с узлом, бросил его
передо мной.
     - В твоей одежде нельзя. Вот это одень. Другого у нас нет.
     Там были очень  длинные  и  широкие штаны,  но целые,  и очень короткая
курточка, наподобие школьной  формы для  мальчиков. Я  разделся  до  трусов,
торопливо переоделся.  При этом он  отвернулся,  его  деликатность  поразила
меня.
     - Тряпки свои оставь  у меня. Я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Вижу,
ты  не стрелял. И  друга не бросил,  значит человек. А теперь уходи,  больше
помочь не могу, у меня шесть детей, понимаешь?

     ***
     Утром, как только  чуть  рассвело,  я  был у  тюрьмы.  Вскарабкался  по
дереву, что рядом, перебрался на стену,  наверху узко, но  удержаться можно.
Внутри дворика, но уже у ворот стоял  микроавтобус,  минут через двадцать из
дверей  появилось несколько человек. Вывели  Давида. Он хромал, руки скованы
за спиной.
     Я поднялся на ноги и закричал:
     - Давид, Давидка...
     Замахал руками, привлекая внимание. Наверное, я был не в себе, ни о чем
не думал и не боялся. Как теперь понимаю, вид у меня был не ахти  -  брюки я
закатал, но когда  карабкался по дереву,  они  тут же размотались.  Курточка
впереди   не  сходится,  грудь  голая,   рукава   еле   локти  прикрывают...
Приплясываю, машу руками...  Еще  разные движения  приходилось делать,  всем
телом, брюки-то необъятные и без ремня, сползают беспощадно!..
     Чаплин позавидовал бы, но мне было не до смеха.
     А он не смотрит на меня.
     Эх, что делать, кажется, все напрасно!
     И я запел своим потерянным страшным голосом.
     - Расцветали яблони и гру-уши...
     Услышал и ужаснулся, ворон закаркал... Набрался духу, и еще:
     - Поплыли туманы над рекой...
     Я пел, при этом дергался, приплясывал как дурак... и плакал, слезы сами
падали.
     И тут мой  голос  прервался. Упал до шепота,  и я понял, что  теперь уж
все, все бесполезно, он ничего не вспомнил, не понял или знать не хочет.
     А слезы у меня от напряжения, петь больно, связки будто кипятком...
     Нет, не только связки...  у меня в груди  больно сделалось, и тяжело  -
насовсем кончилась  моя песня.  И  многое  еще кончилось,  те счастливые дни
теперь далеко-далеко, в сплошной глухоте...
     А то, что с нами потом стало, с обоими, совсем некрасивая  безрадостная
история.
     Он даже не обернулся, хотя только глухой мог этого  не услышать, только
глухой!..

     ***
     Рано  утром, в серьезном  месте фигура на  стене,  с  таким непривычным
выступлением, что это?..
     Выглядело дико, странно... Настолько странно, что конвоиры с полминуты,
наверное,  молча  смотрели на меня. Один  не выдержал  и хохотнул, но тут же
осекся.
     Высокий лейтенант негромко сказал:
     -  Отставить   смешочки!  Старков,  приведи  этого  клоуна  ко   мне  в
комендатуру. Транспортировку отставить до выяснения. Выполняйте.
     Я  тут же сполз  со стены и решил бежать, но  основательно  запутался в
штанах.  Не успел,  с  обеих сторон из-за углов бежали солдаты. Надавали  по
шее,  кстати не очень рьяно,  долго и  тщательно обыскивали, потом потащили.
Тут же поняли, что не сопротивляюсь, перестали держать - "идем..."
     Ну, идем...
     Шли   минут  десять.  Я  останавливался,  подтягивал  штаны,  закатывал
штанины, солдаты молча ждали.
     Низкий  домик красного кирпича,  окна в решетках.  Ввели, лейтенант уже
был там, сидел против света, у окна.
     - Садись.
     Я сел на стул у двери. Солдаты вышли.
     - С перепою что ли?.. Ну, и голос у тебя... Кто такой, документы мне.
     Подошел отдал ему свои бумаги.
     - Садись поближе, чтоб я видел лицо.
     Я  сел на табуретку у стола. Он по-прежнему сидит у  окна, посматривает
то на улицу, то на меня. Бумаги не трогал, положил на подоконник.
     - Что нужно было, хулиган, что ли? Или наркоман?..
     - Этот, пленный... Он Давид, знакомый, мы в пионерском лагере...
     Он прервал:
     Ты не дури, какой еще лагерь, пионеров  давно нет.  Сколько тебе лет, с
ума сошел?
     Это было... двадцать четыре года...
     Он присвистнул.
     Во, даешь. Ты  не псих ли часом? Как ты его назвал, Давид?.. Он Исмаил,
террорист. Пить надо меньше. Что делаешь здесь?
     - Отдыхаю.
     Вот и отдыхай, не лезь не в свои дела. Тебя еще не хватало.
     Взял документы, стал смотреть. У меня был паспорт и медицинская справка
из военкомата, я всегда ее с собой носил.
     Он  просмотрел паспорт,  поднял брови,  увидев  московскую  прописку. И
совсем уж удивился, когда увидел справку.
     - Да ты же афганец раненый, почему молчал?..
     - Вы не спрашивали.
     -  Брось выкать, и я там был. Слушай, забудь эту  историю. Контуженный,
что ли?..
     - Он Давид, он меня спас...
     -  Спятил. Какой  Давид! Повторяю -  Исмаил,  бандит знаменитый, мы его
захватили. Не сочиняй.
     Он не хочет меня понимать, продолжает:
     -  Суд был, вина  доказана. Пятнадцать лет дали.  Иди, друг, отсюда,  и
чтобы не видел больше!
     Я  понял,  надо удирать, иначе  плохо. Взял у него  документы,  пошел к
двери.
     А он мне вслед:
     - Телогрейку  с вешалки возьми, старую. Теперь  уж завтра... в шесть  в
аэропорт повезут. Можешь постоять  за водокачкой, у последнего дома, там  мы
его  передадим.  Но  себя  не  выдавай. Чтобы  убедился,  ошибся  ты!.. Бред
какой-то, ты не можешь его знать.


     Глава девятая

     ***
     Вот еще, ошибся, как же...
     Начальник и физрук,  два бугая, ни черта делать не хотели, пьянствовали
по вечерам, обжирались за счет ребят... Кто починит мостки, чтобы  мыться?..
Дадим  покататься разик на  лодке, только недалеко... Озерко  почти круглое,
лежит в степи, лагерь у воды. На той  стороне сады, до них километра полтора
примерно.  Мы  там не были, а хотелось. Давидка вызвался  чинить, и я с ним,
двух достаточно, говорят. И мы в довольно прохладной  воде, то по колено, то
по  пояс, забивали сваи, потом крепили на них доски... Все это заняло у  нас
неделю,  нам позволяли по  утрам, до  обеда,  а другие играли в разные игры.
Зато  потом дали  лодку. Вытащили  из  сарая, а она дырявая  оказалась. Один
старик помог, дал пакли, показал, как смолить... Еще неделя ушла, и до конца
срока неделя. Наконец, мы собрались. Сели на весла...

     ***
     Вообще-то нам разрешили после обеда, но ждать надоело, и мы удрали рано
утром,  когда еще  все  спят.  Сели  рядом  на  скамейку,  каждому  весло, и
погребли. Я старался изо  всех сил, хотел доказать, что не слабей его. Лодка
пошла рывками, носом то вправо, то влево... Он бросил весло и говорит:
     - Главное, чтобы лодка ровно шла. Давай  дружно  грести,  а кто сильней
неважно. Силу для врагов береги.
     Каких  еще врагов...  Но я перестал  выпендриваться, и лодка пошла куда
быстрей, ровно, плавно, хотя сидела глубоко. Я старался смотреть вдаль, а не
за борт, слишком близка вода...

     ***
     Я  знал,  здесь  сильно охраняются сады, опасно. А он  говорит, ничего,
пусть поделятся. Здесь и мои яблочки есть.
     - Как так?
     - У деда был сад большой.
     - Где?
     - Где, где... Дома. Меня еще не было тогда. Он часто рассказывал. Потом
он умер, я в детский дом попал. Он говорил, вырастешь, сад верни себе.
     - Так это был другой сад, не здесь...
     - Конечно,  не  здесь, на Кавказе, где же  еще... Ты будь на шухере,  я
скоро.
     Мы тихо причалили. У самой воды  начинается трава, метров через  десять
глухой забор, за ним висят яблоки. Очень много, и далеко ходить не надо.
     - Нет, - он говорит, - надо обследовать, может, дальше они лучше, чем у
забора. Я пошел.
     Подтянулся, вскарабкался,  перевалился  туда,  исчез. Там трава  слегка
зашуршала, и тихо. Я жду.
     Я немного боялся за него. Надо бы вместе пойти... Но воровать не любил,
даже яблоки. Народ здесь хозяйственный, злой, если поймают, отнимут  все, да
еще побить могут. Хорошо, собак не слышно.
     Тихо  было. Легкий туман, в котором мы плыли, рассеялся, вода блестела,
по  ней морщины бегут. Солнце давно встало, но  пряталось за деревьями сада,
где-то в  глубине готовилось на дневную высоту. Ветерок еще свежий,  приятно
гуляет по груди и животу... Я смотрел назад, за водой слабая полоска, темная
черта, там лагерь наш. А мы  здесь, на  свободе, на воле... Август в  начале
неторопливый, время палящей жары позади, красивое и тихое время. А нам скоро
уезжать, еще восемь дней осталось. Ничего  хорошего у  меня не было впереди,
но  и плохого не ожидал. Скоро школа, свои ребята, темные скучные  вечера...
Знаете, как живет рабочий поселок в самой отъявленной глуши?.. Одна школа, и
средней-то не назовешь, выпускной класс - двенадцать ребят, физик алкоголик,
химик  инвалид  войны, жуткий  старикан... математичка  старая  дева...  Два
магазина,  продуктовый  и  хозяйственный...  до  ближайшего  городка  десять
километров,  а там, что, лучше?..  - тоска  и там, тоска...  По вечерам идти
некуда. И  все же, лучше,  чем  в  детском доме, описывать  не  буду,  давно
известный факт.

     ***
     Прозевал  его  возвращение!..  Шорох,  еще,  и  показалась  на   высоте
веснущатая треугольная рожа. Глаз один серый, спокойный, а второй цыганский,
разбойный глазище, так и  сверкает... Он  без  рубашки,  яблоки в  ней, куча
яблок  в  свертке, связаны  рукава. Ловко спрыгнул  вниз,  и к лодке,  тащит
сверток, осторожно опустил на дно, сам прыгнул, мы закачались.
     - Никто и не  шелохнулся,  там двое, спят... - Он засмеялся.  - Яблочки
наши, смотри!..
     Развязал рукава,  рассыпал яблоки  по дну. Они,  действительно, крупней
чем  у забора  оказались,  красные  и желтые,  большие,  два  сорта,  а  как
называются, не знаю.
     -Ты погреби немного сам, - он говорит, - а я посижу, посмотрю на воду.
     - Две недели смотрели...
     - Это не то было.
     Я  с  удовольствием  взял  оба весла, они  тяжелые,  темного  дерева...
Доплыли до середины, он говорит - останови, съедим по яблочку...
     А потом... Я уже говорил про весь наш разговор. Он  поплясал,  раскачал
лодку  над глубиной. А  я спел ему Катюшу.  Дошел  до сизого  орла, и пропал
голос. Но  он не смеялся. Нас слегка покачивало. Со всех сторон вода и вода,
километр воды. И вниз, метров двадцать, не меньше... Мы съели по три яблока,
остальные обратно  завернули, чтобы не увидели  в лагере. Потом, у  себя  на
чердаке поделились, конечно, с группой со всей.

     ***
     На следующий  день нас вызвали. Оказывается, кто-то видел двоих и лодку
у того берега.
     Сначала с  Давидом был  разговор,  долго держали.  Наконец,  он  вышел,
подмигнул  мне,  и  я  вошел.  Оба  начальника  качали  головами,  животами,
возмущались непомерно:
     - Вот и дали свободу... Яблоко от яблони...
     А меня почти не ругали, все о  нем, да о нем,  будто я  там  не  был!..
Поговорили про дурное влияние и отпустили. Потом уж  я понял, он всю вину на
себя взял, мол, уговорил дурачка...
     А его отчислили, отправляйся домой. Я удивился, подумаешь,  десятка два
яблок, за что его так?
     -Ты  не  думай,  -  говорю,  -  я  никому  ничего...  Что  они  к  тебе
прицепились?..
     Он усмехнулся.
     -  Я  и не  думаю. Ты нормальный парень, Заец. А  со мной всегда особый
разговор.
     На  следующее утро пришел  автобус  с  продуктами,  с ним  и  отправили
Давидку на  вокзал. Он сунул мне широкую ладонь, и сказал, глядя в  сторону,
чуть усмехнувшись:
     - А яблоки ничего были, да?.. Ну, будь...
     Потом я часто вспоминал то утро, такое оно было тихое, чистое, и лодку,
как она ровно у нас шла... и воду - глубокая, спокойная...
     Вернулся в  свой поселок, все по-старому,  тягомотина, будто и  не было
этих особых трех недель.


     Глава десятая

     ***
     Я  не поверил, что в шесть, вдруг обмануть  решил! Почти не спал, около
пяти прокрался  в темноте,  засел  в кустах у водокачки, напротив  последний
дом.  Часа  два  ждал,  уже  время,  давно пора!..  В  одном  дворе  колодец
заскрипел, в  другом  собака  залаяла,  всякое  движение  началось, сельское
неторопливое житье.
     Я понял - лейтенант меня обманул, чтобы под ногами не мешался!
     Пошел, потом побежал к тюрьме.
     А  там  они  уже  снаружи,  машина  у  ворот,  кучка  людей,  собрались
отчаливать.  Давид,  похоже,  в  микроавтобусе, потрепанная Латвия...  Они в
другую сторону направились, не на самолет. Может, поездом повезут?..
     Мотор  заворчал,  дрогнули  колеса.   Тут  что-то   произошло   внутри,
торопливое движение,  борьба... И он из машины вываливается, руки за спиной.
С трудом  поднялся, побежал в  мою сторону. Я стоял за деревом, смотрел, как
он приближается. Когда руки за спиной,  бежать тяжело. Лица  почти не видно,
голова опущена. Он медленно бежал, почти шел.
     И  я  подумал  еще, какая безумная  затея... сейчас  догонят,  запросто
догонят... А  они  стоят  у машины,  смотрят...  не  спеша автоматы  сняли с
плеч...  Ленивыми  шагами  вышли  на  середину дороги,  окликнули вполголоса
несколько раз, "стой, стой..."  Он  в  это время  мимо меня  пробегал,  но я
ничего  сказать не мог. Стою за  деревом, ноги  скованы.  Он  трудно  дышал,
громко, хрипло, и шаги тяжелые, неровные...
     Пробежал, и дальше, по середине дороги. До конца улицы, до поля, метров
сто оставалось.
     И тут они начали стрелять.
     Удары  по  спине. Я  видел,  рубашка  задергалась  на нем.  Спина сразу
потемнела,  он  запнулся... толчками,  толчками,  будто  пинали  в  спину...
пробежал еще несколько метров и упал лицом в пыль.
     Я уже не мог прятаться, выскочил из-за  дерева, и к нему. Я был гораздо
ближе,  и  подбежал, конечно, первым. Они и  не спешили, приближались словно
прогуливаясь. Увидели меня, переглянулись, ускорили шаги.
     Он  лежит вниз лицом,  вся спина  темная. Я  перевернул  его,  знаю, не
больно уже, это конец. Он еще дышит, увидел меня. Улыбка пробежала - и очень
странно говорит, губы не двигаются, голос из груди:
     - А, Заец... Слышал...
     Я взял его  кисть,  горячую,  тяжелую. Он  двигает  губами...  Выдавил,
наконец:
     - Яб-локи...
     Я  тут же все понял!.. Те яблоки.  Лодка, плывем... упругая  вода... на
дне перекатываются - большие, с ветками, листьями, рвал-то в спешке...
     - Да, да, яблоки!
     Он успокоился, прикрыл глаза. Потом широко открыл, губы шевелятся.
     - Костя, ухо...
     И глаз, карий, яркий, начинает мутнеть, остывать...
     Тут  они  подоспели, схватили  меня, я, конечно,  не сопротивлялся. Это
другие  были,  не вчерашние.  По  дороге брань, откуда, кто?.. Случайно тут,
говорю,  приехал  отдохнуть.  Шел   мимо,  испугался  выстрелов,  за  дерево
спрятался...
     Может, поверили,  может, нет.  Похоже, им все  равно  было. Они в своем
праве - бежал, застрелен... Давида тащили за нами, сначала за руки, за ноги,
потом ноги отпустили,  они волочились по гравию. Я сам шел, меня не держали.
Пришли. Его  бросили в палисаднике  под дерево, а меня отвели в пристройку и
заперли.  Небольшой  чуланчик, пол земляной,  нары  деревянные  и  крохотное
окошко  с  решеткой.  Я  сел, потом вскочил,  стал ходить, постучал в дверь.
Ударили по ней прикладом - "тиха!.. " И два удаляющихся голоса:
     - Откуда взялся?..
     - Бомж какой-то... Ихний лейтенант вернется, пусть и разбирается с ним.

     ***
     Забыли про  меня. И так целый  день сидел, даже сходить  по  маленькому
некуда, стучал, стучал... Ничего, в землю впиталось. Вечер  наконец, а я все
думаю, и  не  заснуть, время тянется  без сна, липкое время... Что он  хотел
сказать, что  за "ухо"  такое... Думал до боли  в голове, потом исчез, будто
сознание  потерял. Ночью  вскочил  -  холод насквозь  продирает.  Как  в той
пустыне, днем  жара,  а  ночью  ноль  почти.  Телогрейка, видно,  списанная,
драная. Снял, накинул на  ноги. Спина,  грудь мерзнуть стали. Натянул  выше,
ноги голы... Промучался часа три,  сел, больше не спалось. В окошко туманная
сырость лезет, стекла нет, только решетка. Сижу, голову  в  колени, дремлю -
не  дремлю... Вчерашнее почти  не  вспоминал,  но оно со  мной  было.  Такое
чувство, что-то  насовсем  кончилось.  Спокойствие,  хотя  событие  ужасное,
понимаешь...
     Но что было, то было.
     Потом  всякая чепуха полезла в голову. Я даже возмутился  своим мыслям.
Вспомнил Гришу,  последний анекдот,  дурацкий, как все его ба