енький маль-
чик, оттого что одна из твоих сказок с треском провалилась, а аббат
         Кьяри немедленно и во всеуслышанье об®явил тебя исписавшимся, кто
утешал тебя, и плакал вместе с тобой? Мы пережили незабываемые времена.
Но всему настает срок. Карло, неужели ты не замечаешь, что Венеция
умирает?
КАРЛО. Не говори так. Пусть ты опять права, но твоя правота убивает.
ТЕОДОРА. Пойми меня, Карло, я не могу не делать тебе больно. Мое
сердце сжимается в тоске. С каждой новой весной я вижу, что Венеция
просыпается все с большей и большей неохотой. Наш город,
Карло, многое повидал на своем веку. Он многое пережил, он столько
раз вымирал от чумы, он отстреливался от турков с кораблей, он поды-
мался на рукотворной земле, он освящен гением Тинторетто, Карпаччо,
твоим гением, Карло, и не надо морщиться, ты великий человек. Ты
аристократ, ты граф, ты патриций. Если меня, взбалмошенную девчонку
из Сан Самуэле, кто и вспомнит, так только оттого, что я испортила
тебе и Сакки не одну пинту крови. Но этот город обречен. Он одержал
все свои исторические победы, и он почил на лаврах, и уже целый век
празднует. И он не хочет думать о будущем. Но время течет неумолимо.
И в один прекрасный день, Карло, от нашей с тобой Венеции останется
только бледная тень. Вот поэтому я уезжаю. Я не хочу умирать, не
проснувшись. Я не сказочная, я - живая.
КАРЛО. Понимаю. Красивая молодая женщина, талантливая актриса. Ты
пьешь любовь, покуда ты молода. Ты - яркий душистый цветок, и ты
должна расти на твердой земле. Поэтому ты уезжаешь. Все правильно.
ТЕОДОРА. Я люблю тебя, Карло. Так я никого никогда не любила.
У меня было много арлекинов. Я отдавалась им безумными ночами карна-
вала, но, как только они приедались мне, я прогоняла их прочь, и
жалобы их меня не трогали. Но ты открыл мне глаза. Ты никогда
меня не домогался. Но, когда ты в первый раз овладел мной, ты сделал
это трепетно и почтительно. Я была хрупкою драгоценной диадемой в
руках мастера. И нашу первую ночь я буду помнить до тех пор, пока
не умру.
КАРЛО. Нет, Теодора, молчи. О Господи. (Плачет).
ТЕОДОРА. Плачь, родной мой, плачь. (Целует его и сама плачет). Я
уезжаю, ты остаешься один. А я не зову тебя с собой, потому что без
Венеции ты не можешь. Ты - житель островов, твердая земля не по тебе.
Ну хватит, Теодора, не реви, еще наревешься всласть. (Вытирает глаза
платком). Боюсь, что я уезжаю не одна. Я увожу с собою наш успех.
Карло, комедии дель арте приходит конец. Мы пережили пик зрительс-
кого интереса. Я не хочу себя захваливать, но верь, я была не
самой плохой Коломбиной из всех, кто когда-либо выступал на подмост-
ках нашего Сан Самуэле, твоего Сан Самуэле.
КАРЛО. Ты была самой лучшей Коломбиной Венеции. Ты ею и останешься.
Боюсь, что с твоим от®ездом нас ждут неприятные и необратимые перемены.
ТЕОДОРА. Я вчера долго разговаривала с Сакки. Он в полнейшей рас-
терянности. На Турандот и Клариче он будет вводить Анриетту, но
он не уверен, что она справится.
КАРЛО. Она не справится. Бедный Сакки, бедный Сан Самуэле. Мне при-
дется написать новую сказку, специально на Анриетту. Боюсь только,
что это будет сказка с грустным концом.

        Стук в дверь. Слуга докладывает, что подплыл Пьетро
        и просит сеньору Риччи поторопиться, потому что подни-
        мается ветер, и в лагуне неспокойно. Все вещи уже в
        гондоле. Гоцци говорит, что сеньора Риччи будет через
        пять минут. Слуга откланивается.

ТЕОДОРА. Давай попрощаемся. Мы расстаемся уже целую неделю, и это
становится немного понарошку. Жизнь грубее и непригляднее наших
снов. Поэтому ты не хочешь просыпаться. И ты прав. И я еще соврала
тебе одну вещь. Я была с Гратаролем. Тогда мы с тобой уже были
любовниками. А в тот вечер я просто напилась. Со мной так бывает.
КАРЛО. Теперь это неважно. Ты напишешь мне из Парижа, как приедешь?
ТЕОДОРА. Как только присмотрю себе жилье. Карло, я дарю тебе одну
вещицу. В этом медальоне - мой портрет. Я заказала его
год назад, как раз на такой вот случай. Возьми его. Когда тебе
будет очень одиноко, ты вспомнишь обо мне.
КАРЛО. Ты - славная девочка, я благодарю тебя. (Берет медальон и
вглядывается в портрет). Представляю, во что ты превратишься лет
через тридцать. (Смеется).
ТЕОДОРА (стукает его кулаком в грудь). Ах ты, негодный старикашка!
Кто бы говорил! (Улыбается). С тобой мне было весело. Прощай.

                Уходит. Гоцци садится за стол. Лицо у него -
                как белая восковая маска. Проходит несколько
                минут. Занавес начинает закрываться, но вдруг
                останавливается на полпути. В комнату Гоцци входят
                четыре человека, одетые в черно-белые баутты - маски
                с капюшоном. Двое "баутт" выходят из-за кулис, и еще
                двое прямо из зрительного зала поднимаются на
                авансцену. Один из вошедших сразу принимается
                рыться в бумагах Гоцци, берет со стола рукопись,
                разглядывает ее.

ПЕРВЫЙ. Подождите закрывать занавес. Сначала мы исполним предписание,
а потом вы продолжите спектакль.

                В недоумении на сцену выходит Чиголотти.

ЧИГОЛОТТИ. Позвольте, но вас нет в пьесе!
ПЕРВЫЙ. Да причем тут ваша пьеса! Не мешайтесь под ногами. (К Гоцци).
Вы граф Карло Гоцци, драматург?

                Гоцци в растерянности глядит на Чиголотти,
                потом на "баутту".

ГОЦИИ. Да, я Карло Гоцци, но ...
ПЕРВЫЙ. Сеньор Гоцци, вы арестованы по подозрению в государственной
измене. Мы действуем по доносу. Вам разрешено захватить с собой
личные необходимые вам вещи. Перо, бумага, чернила не разрешаются.
Вас сейчас сопроводят в тюрьму, а мы произведем у вас обыск.
Мы ищем письма от одного из министров французского двора. Они адресо-
ваны вам и изобличают вас как шпиона короля Франции. Если вы что-либо
знаете об этих письмах, мы предлагаем вам сдать их дробровольно, и вам
это зачтется.
ГОЦЦИ. Здесь явная ошибка. Я... (Умоляюще глядит на Чиголотти).
ПЕРВЫЙ. Вы хотите сказать, что у вас их нет?
         ГОЦЦИ. Да. (Внезапно что-то понял). В какую тюрьму вы меня отведете?
ПЕРВЫЙ. В Пьомби.
ГОЦЦИ. Мост Вздохов. Я могу написать записку своему слуге?
ПЕРВЫЙ. Нет. Вы можете все приказания передать на словах, в нашем
присутствии.
ГОЦЦИ. Могу я поговорить с сеньором Чиголотти?
ПЕРВЫЙ. Да, но недолго. Мы должны доложить о вашем задержании
в Коллегию. Они обеспокоены, как бы вы не сбежали. Кстати, вы не
знаете ничего о местонахождении актрисы театра Сан Самуэле Теодоры
Риччи?
ГОЦЦИ. Ни малейшего представления.
ПЕРВЫЙ. Но она, как нам известно, до последнего времени была вашей
любовницей.
ГОЦЦИ. Мы расстались неделю назад. Взбалмошенная девчонка спуталась
с каким-то оборванцем с твердой земли.
ПЕРВЫЙ. А чья гондола только что отчалила от вашего под®езда?
ГОЦИИ. Синьорита Анриетта Дзаппо, одна из наших актрис. Брала у
меня уроки сценодвижения.
ПЕРВЫЙ. В десять утра?
ГОЦЦИ. К сожалению, сеньора Риччи оставила театр. Необходимы срочные
замены. Мы работаем по четырнадцать часов в сутки.
ПЕРВЫЙ. Хорошо. Разговаривайте побыстрее с сеньором Чиголотти, и
поплыли.

                Гоцци подходит к Чиголотти.

ГОЦЦИ. Что происходит, Джузеппе?
ЧИГОЛОТТИ (вполголоса). Я сам еще не понял. Но это не спектакль,
и дураку понятно. Я во всем разберусь, обещаю тебе. Сейчас я сбегаю
на рынок, куплю тебе табачку и бутылочку кьянти, чтобы ты не
раскисал в тюрьме. Там сыро, захвати с собой плед. На тебе есть
золотые вещи?
ГОЦЦИ. Только медальон.
ЧИГОЛОТТИ. Давай его сюда. Там его от тебя отберут, а потом скажут,
что потеряли. Я сидел в этой тюрьме как-то раз, поэтому я знаю.
ГОЦЦИ. Выясни, кто донес. (Отдает ему медальон).
ЧИГОЛОТТИ. Непременно. В тюрьме будешь сидеть не один. Старайся
ни с кем не разговаривать, особенно по делу. Там каждый второй -
стукач.
ПЕРВЫЙ. Сеньор Гоцци, нам пора.
ГОЦЦИ. Да, пойдемте. (Чиголотти). Скажи слуге, пусть сделает
все необходимое. Я уже не успеваю. И деньги на все про все будешь
брать у него.
ЧИГОЛОТТИ. Самую малость. А то у меня в карманах ни сольдо.

                Четверо "баутт" и Гоцци уходят. Пауза.

ЧИГОЛОТТИ. Не понимаю. Ладно, я побежал за табаком. Когда горожане
узнают, что баутты засадили нашего Карло в тюрьму, они Дворец
Дожей на уши поставят. Так что здесь я спокоен. Французский шпион!
Идиоты. Карло - человек импульсивный. Нажил себе врагов.
Но я узнаю. (Зрителю). Тут еще одна неувязка. Из Горисполкома пришла
телефонограмма: "Связи необходимостью проведения идейно-воспитательных
мероприятий прошу включить спектакль антиклерикальную сцену библейским
сюжетом председатель горисполкома такой-то". Нам с вами, конечно, Гор-
исполкомовские не указ, особенно в свете последних событий, но с вла-
стями надо дружить, тем более, что у нас есть одна срепетированная
вещица. Мы ее вставим сразу вслед за сценой "Прощание в Заповеднике".
Будете смотреть - не удивляйтесь. Пока.

                Убегает. Поворотный круг делает полуоборот.


        8.5. ПРОЩАНИЕ В ЗАПОВЕДНИКЕ.

        Действующие лица: Эмилия, Прекрасная Дама, Седок.

        Заповедник, каким мы его застали в сцене "Застольная беседа".

                 Ну я тогда пошла  мыть  посуду, сказала Эмилия. И пошла. А
         сама осталась под дверью подслушивать. А Новый Друг Элм пошел жечь
         бумагу на поляну перед домом. Это он фильм "Солярис" недавно посмо-
         трел. А Мафилькин пошел воевать с рыболовецким колхозом "Путь Капи-
 тала" на озеро. Потому что известный полководец.
                 А Седок с Дамой остались сидеть за столом. Дама было пошла
         смотреть, как Элм жжет бумаги, да Седок ей сказал: это , мол, непо-
         рядок, раз процедуру Чаепития ты сорвала со своим надуванием всяких
 новых персонажей, то я теперь, как бы, имею дополнительное время. И
 хочу я, говорит, сказать о наболевшем.
                 А Прекрасная Дама молчит и только ложечкой по блюдечку тю-
         кает. Ну а что она-то может сказать? Она, голубушка моя, боится,
         что Седок даст себе волю рукам, и все мимо Регламента. А она-то снача-
         ла сухенького немножко попила, а потом пивком разрезала. А как Седок
         начнет ее тискать, так ей и схудит.
                 А Седок-то каков: рук не распускает, а говорит следующее
         (я всего-то не запомнила, да и как-то умно все было сказано, но
         примерно помню):
                 Я, говорит, понимаю, что ты сейчас только об Элме и помы-
         шляешь. Это и понятно, он тебе кажется как бы суженным, и ты всякий
         Регламент и всякую другую правду думаешь задвинуть. Это в известном
 смысле освобождает от Регламента и меня, говорит он, поэтому я поз-
 волю себе высказаться, а затем уеду. Я знаю, он дальше говорит, что
 ты от меня ждешь всяких таких дел, что я тебя прямо здесь буду лапать.
 У меня в принципе, он говорит, есть такое желание, тем более что я
 перед приездом к тебе слегка поддал. А под этим делом всегда насту-
 пает переоценка ценностей. Здесь никакой аномалии нет, а есть чистая
 физиология. Половое, обезличивающее индивидуальное. Но я, говорит,
 все эти процессы держу под контролем. А если уж очень припрет, то
 просто пойду и вздрочну, какие проблемы (вот бесстыжая-то пьяная
 рожа!).
                 Мы давно знакомы, дальше он говорит, я тебе о своих чувствах
         говорил и писал достаточно, а ты эти мои чувства пропускала мимо
 ушей и глаз. И я не обижаюсь. Все было правильно.
                 Разные, говорит он, бывают ошибки на свете. Одна из ошибок -
 подмена желаемого действительным. Вот пусть горит Костер в ночи. И ты
 думаешь: ах как это романтично, а дай-ка я попробую зажечь примерно
 такой же в своей кооперативной квартире. А получается: либо нормиро-
 ванное пламя газовой горелки, либо пепелище. Мы выходим на осознание
 того, что мы любим, что с нами происходят чудесные события. Но мы
 глупы и нетерпеливы, мы не желаем вчувствоваться в ситуацию, проник-
 нуться и принять, мы немедленно хотим трансформировать наши тонкие
 чувства в удобоваримые понятия и в компактные жизненные способы,
         чтобы можно было у одного костра и обогреться, и обсушиться, и из
         котелка пожевать. Силы небесные свидетельствуют: Костер сей разожжен,
         дабы сквозь его отблески усматривались и дальние звезды, и клонящиеся
         подзакатному сумерку горние вершины. А ты говоришь: это слишком стран-
         но, это слишком эфемерно, это не подлежит практическому освоению.
         И все рушится. Ушла иллюзия, ушла поэзия, ушла жизнь.
                 И скажи мне еще одну вещь, Седок говорит. Жить физически
         и всяко разно с одним и тем же физическим лицом все время - это как?
         Изнашивать друг друга, стирать при взаимном трении все особенное,
         что есть у Другого, - это как? Пропитаться дурными настроениями,
         дурными запахами, дурными снами, спасть с лица, вяло мямлить "да" там,
         где надо кричать "нет", - это как?  Где истина в таком положении
         вещей? Ты - Калерия Боттичелли, я знаю это наверняка. Тебе пристали:
         венецианские ночи, бой часов на площади Сан-Марко, плеск воды в
 Canalе Grande. А теперь ты - товарищ Пшечневская.Тебе пристали: шквор-
 чащие сардельки, телеродственники-идиоты-маринасергеевнадура-опятьку-
 пилаакцийаоммм, буквы "б", "х", "ж", заскорузлая посуда нет горячей
 воды, стрельба по периметру, безудержный ночной пердеж (это безобра-
 зие какое-то, что он себе позволяет).
                 Так и мы с Иринией и споткнулись, далее Седок говорит.
         Мы запустили свою историю на рельсы, с которых она не пожелала
         с®езжать. Время работало против нас, а мы с этим не посчитались.
         Будто тупоумные, мы колотились в одни и те же двери, аки в крышку
         гроба. Я был словно твой Элм, и даже хуже, ибо я знал, что творю,
         но не в силах был отыграть назад, а она все более становилась Ири-
 нией из дурной клубной пьесы про "Чаепитие". И только счастливая
 случайность, когда в одном из наших совместных ночных припадков
 в меня полетел утюг, позволила мне сбежать из тюрьмы. Но есть
 и другая тюрьма - это я сам.
                 Ты гениально наметила свой персонаж Прекрасной Дамы, Седок
         продолжает, но ты не смогла удержаться на высоте своего положения.
 Тебя предупреждали, что нельзя спать с кем попало, даже за двух-
 комнатную квартиру и приусадебный участок. Ты переступила черту и
 затем, испугавшись, принялась метаться взад-вперед. Этот резиновый
 придурок с Комбината - неужели он и есть венец твоих неспокойных
 снов? Ты полагаешь, что надутый и управляемый означает безопасный.
 Никак нет. Ты захочешь его перестроить, откроешь переднюю панель,
         а он тебе скажет: не хочу перестраиваться, не хочу сдуваться, хочу,
         чтоб ты пожарила мне сарделек. И тогда тебе придется его грохнуть.
 Или попросить кого-нибудь, если у самой рука не подымается.
                 Тут Седок подходит к окну и приоткрывает его. Ему, наверное,
         красиво смотреть на закат и вдыхать свежий вечерний воздух полной
         грудью. Да и успокоиться ему надо, а то уж больно разговор волни-
         тельно складывается.
                 А Калерия просит его закрыть окно, чтобы комары не налетели.
                 У тебя в этом спектакле меньше всех текста, Седок ей гово-
         рит. Я знаю, что у Драматурга с твоим персонажем были большие про-
         блемы. Поэтому он Прекрасную Даму как бы размазал по тексту. Ее
         играют. Каждая ее собственная реплика дорогого стоит. И после
         этого у тебя хватает такта уже второй раз за вечер подкидывать
         текст про комаров! Ты чего-то, мать, совсем себя забыла.
                 Я ужасно устала, говорит Калерия.  У меня конец сезона,
         перед тобою прошло 157 Любителей Меня, и каждый норовил мимо Регла-
         мента. Я, наконец, дождалась любимого человека, он приехал из коман-
         дировки и тоже страшно устал. Да, у него не все в порядке с желудком,
         потому что в детстве он перенес стафилококк, а потом - дизентерию,
         его еле выходили, благо у Каца-отца был блат в поликлинике, и удалось
         купить нужные лекарства. Да, он попал под ливень, простудился. А я
         ему не могу даже чаю с медом заварить, потому что я должна соблюдать
         Регламент, торчать тут с тобой и слушать твои пьяные испражнения
         (правильно, Каля, так ему) . Текст, текст, текст. Ну что текст?! У те-
         бя в этом спектакле больше всех текста, ты вообще с площадки не сле-
         заешь. Из текста следует, что ты не смог добиться одной женщины и
         испортил жизнь другой. Из текста также следует, что ты всегда жил
         за пределами реального мира, полагая, что весь мир - это Клуб, а ты -
         Гамлет на Клубе, и все прочие вкруг тебя - затейники, минеральное
 удобрение.  Ровно двух фраз достаточно. А ты целый спектакль на сцене.
 О каком такте ты говоришь, Седок?
        Да, мы - падшие твари, далее Калерия продолжает. Мы не оправ-
дали возложенных на нас надежд. Где Венеция, где Боттичелли? Я Прек-
расна, но теперь лишь Регламентом. Любители преклоняют колена предо
мною, но вижу, как при прочтении Слова о Любви они с трудом скрывают
зевоту. Зато они обожают партийные посиделки, где во всеуслышание
можно рассказать о своем Посещении Меня, о подвигах тела и духа, что
были совершены во имя Мое, сколько удалось подстрелить колхозников, и
так далее.  Царит подпольный разврат духа, чистое самоубийство. Мы
линяем на глазах, а все началось с тебя. Думали, что ты открыл новый
источник жизненной энергии, дорогу в Эдем. А ты , на самом-то деле,
обнаружил источник опасного для жизни излучения, а некий предприимец
по следам твоих изысканий соорудил водородную бомбу. И вот бомба
взорвалась, а мы оказались в эпицентре. Твои действия.
                 Тут они постояли немного без текста (я ж не вижу ничего), а
потом Седок говорит: принимается. Конечно, ты права. Мы попали в
аварию. Напрасен спектакль, напрасен Клуб, и нам не отсидеться в
рамках своей схемы. Путей два, и они известны: уход или смерть, в
зависимости от границ Клуба.
                 Я сейчас уйду, Седок завершает. Но я не сказал о главном.
         Вот мы умерли. Я  вошел в тонкий мир немного раньше, и, чтобы не про-
         пустить тебя, сел на камень у входа. Потом появилась ты, я заметил
         тебя и сказал: здравствуй калерия я ждал тебя у нас есть немного
         времени чтобы побродить по саду. А ты спросила: а где все остальные.
         А я сказал: их больше нет ты свободна. И мы вошли в сад и были там
         одни, пока не иссякло тамошнее малопонятное время или чье-то высокое
         терпение. А потом нам было сказано, что мы вправе выбирать направле-
 ние: вверх к свету или вниз в новую земную юдоль. Я знаю: ты была
 здесь, ты жила на свете, ты была любима мною, с нами происходили
 чудесные или позорные события, а потом мы умерли, а потом  мы снова
 жили, но уже никогда больше не виделись ни Здесь, ни Там.
        Но нам нельзя отчаиваться, замечает Седок под конец беседы.
 Быть может, мы слишком торопимся в оценке действительной необрати-
 мости своего падения. Потому что пока мы по эту сторону, нам еще
 многое возможно. И надежда не умерла.
                 Тут Седок встал и говорит: извини, дескать, что побеспокоил
         своими тревогами, болями, так сказать, волнениями. Пошел я, говорит,
         к Мафилькину помогать отстреливаться от колхозников. Это тоже необ-
 ходимо кому-то делать, иначе они нас попросту прикончат. Спокойной,
 мол, ночи, постарайся хотя бы немного поспать. И пошел.
                 А Дама, Калерия то есть, ничего не отвечает. Да и понят-
         но, не всякая женщина выдержит такой напор из пустомельства. И еще
 157 Посещений подряд провела, видано ли дело!
                 Как Седок пошел к двери, так Эм