- Никто. Что еще можно лизать?
     - Он  мог  курить самокрутки у красных... А может,  это  не от  лизания
производное?
     - А от чего?
     - Да понятия не имею. От имени  Лиза, например.  А может, это  какое-то
диалектное слово?
     - Кстати, это идея, - обрадовался поручик. - Надо будет сходить, в Даля
глянуть, может там  есть какая-нибудь расшифровка... А может, он  алкоголик?
Водку лижет?
     -  У нас  все в равной  мере  лижут.  Может, красные такие  абстиненты,
что... да нет,  ерунда все  это.  Слушай, это  ведь бывшая  гимназия. Ты  не
помнишь, когда  мы в  здание  въезжали,  куда свалили библиотеку? Там должен
быть Даль.
     - А хрен ее знает, где она.
     - Найди, спроси у Горелова. Он бумажная крыса, должен знать...
     Когда поручик  ушел, Ковалев достал из ящика лист с фамилиями, вынул из
эбонитового  стаканчика  карандаш  и  занес  жало  над  последней  строчкой,
намереваясь  вычеркнуть фамилию Козлова.  Но грифель застыл над  буквой "К",
так  и  не  коснувшись бумаги.  Штабс-капитан  задумался.  Думал он довольно
долго, потом бросил  карандаш  обратно  в стаканчик,  ничего  не  зачеркнув.
Сложил листок вчетверо и запер его в сейф.


x x x


     "Вечером, захватив у  Хмельницкого пару бутылок  вина, мы  втроем -  я,
поручик Козлов  и подпоручик  Резуха отправились к  мадам Желябовой. Пошел с
нами и капитан Шевчук, но  по  дороге  закатился в ресторан Караваева, где и
застрял.
     Я  все время думал об идущем  рядом Резухе.  Анализировал, сопоставлял.
Может, он Лизун?.. Все мои мысли были заняты этим, и я до последнего момента
так  и  не вспомнил  о маленькой  радости - что у мадам  Желябовой появились
новые девочки.
     А когда  увидел...  Среди  этих новеньких  размалеванных, несчастных, в
сущности, дурочек, сидящих рядком в ожидании ангажемента,  была Катя-Катюша,
сестра моя милосердная.
     Она  меня  тоже узнала, не сразу,  правда,  я изменился, усы появились,
глаза устали. Но узнала, вспыхнула.
     Все мгновенно  все  поняли.  Мадам Желябова  и Козлов  молча переводили
глаза  с нее на меня. Резуха только  было двинулся к Кате-Катюше  не замечая
ничего, но Козлов резко положил ему руку на плечо, холодно улыбнулся:
     - Занято. Соблюдайте субординацию, подпоручик.
     И потом  ко мне, но уже более тепло и как бы даже извиняясь за что-то -
за Армагеддон что ли? - обратился:
     - Ты, Николай Палыч, иди с барышней ... наверх, вам там удобнее будет.
     Он  хотел  сказать  "в номера", но  сказал  более нейтральное "наверх".
Спасибо, Олег.
     Я сунул  не  глядя  Желябовой какие-то  деньги, схватил  Катю-Катюшу за
локоть и спотыкаясь потащил наверх. Она шла отрешенно.
     ...Мы  говорили, говорили. Я узнал о ней  то, что не знал даже тогда, в
Галиции.  Узнал,  что  было  с  ней  за  эти  годы.  Узнал,  что  большевики
расстреляли ее родителей. Как она добиралась на Кубань. С кем спала за крышу
над головой, за миску супа.
     - Знаешь, как я любила тебя тогда...
     Я  вспоминал  ее  белое тело с голубыми прожилками-речками. Ее  вздохи,
полуоткрытые сухие губы.  Боязливое  желание отдаться, принадлежать целиком.
Мне
     Мы пили вино и не хмелели. Почти не хмелели.
     Она дотронулась холодными пальцами до моей головы.
     - А у тебя на висках уже седина...
     - Мне хотелось плакать.
     Я  ведь никогда не отвечал ей взаимностью. И  сейчас лишь безумно жалел
ее. Сердце ныло от беспросветной тоски и черной горечи.
     Если  я и мог полюбить кого, так только Дашу. Но зачем судьба столкнула
меня  с Катей-Катюшей?  Сейчас или тогда, в  Галиции.  Одна  из этих  встреч
лишняя, лишняя. Горькая.
     ...  Уже  под  утро  Катя-Катюша  с  сухими  глазами,  ни  слезинки  не
проронившая, сказала вопросительно дрогнув бровями:
     - Ну давай  что  ли,  Коленька, - и скривилась  в улыбке. -  Раз деньги
плачены.
     Я не мог..."


x x x


     Проходя утром по бывшему гимназическому коридору  Ковалев толкнул дверь
в комнату Козлова. Без стука. Просто так.
     Поручик оторвался от бумаг и удивленно уставился на штабс-капитана.
     - Привет, Николай Палыч.
     Козлов  тактично  ничего  не  спрашивал   о  вчерашней  встрече  своего
непосредственного начальника.
     -  Ну  что,  Олег?  -  Ковалев  хотел  казаться  бодрым.  -  Чем  живет
контрразведка?
     - Сейчас буду допрашивать одного типчика. Вчера арестован по подозрению
в сочувствии к большевикам.
     - Да у нас полгорода им сочувствует.
     - Этот  дядька  работает на сортировочной  горке. По показаниям агентов
один раз приносил на работу  листовки.  Ну  а уж  раз  его наши орлы сегодня
загребли, решил я с ним поговорить. Может, что и вытащу.
     - А потом?
     - А  потом  отпущу, скорее  всего. Рабочих  не хватает. Да  и  ситуацию
напрягать  не хочу, и так уж...  Кстати,  посмотрел я Даля, - поручик достал
бумажку из  кармана френча. Есть кое-что.  "Лизун"  или  "лизень", "лизала",
"лизатель" и так далее - тот, кто лижет.  "Лизун - охотник лизать,  лакомка"
или  "охотник  лизаться, ласкаться,  целоваться". Или "говяжий язык,  бычий,
коровий".  Или  "слизняк". "улитка". Или "удар рукой, хлыстом". Или "побег",
"бегство". Или же растение, по латыни аллиум нутанс.
     - Что это за растение? - быстро спросил Ковалев.
     -  Пока не  выяснил...  Есть  еще "лизунок", "лизунчик", "лизень".  Вот
"лизунка" - тоже растение.
     -  Ну,  лизунка  не по  нашей части. У нас  лизун... Значит,  что  там?
Охотник  целоваться,  говяжий  язык, улитка или  слизняк,  удар хлыстом  или
рукой. И что там еще? Я запишу.
     - Побег, бегство. Наверное, от "улизнуть". Еще  лакомка и растение это.
Аллиум нутанс.
     - Узнай, как оно по-русски называется.
     - Хорошо, Николай Палыч, узнаю. Хотя по-русски оно  называется "лизун",
если верить Далю.
     - Не  знаю  такого.  Должно быть  еще  название, общепринятое.  Алоэ  -
столетник. Типа этого. Ищи.
     - Попробую...Кстати, Николай Палыч. Не хочешь Анциферова допросить?
     - Какого Анциферова?
     - Ну этого, сочувствующего. Его сейчас приведут.
     - А почему я?
     - Вы  постарше, посолиднее выглядите. А я для него -  пацан. Скорее  он
тебе что-нибудь скажет. Если вообще скажет.
     - Не так уж  я тебя и  старше. Лет  на семь, кажется. Смотрел я тут  на
днях твое личное дело. Ты, по-моему, с девяносто восьмого?
     - Угу. Я тут об Анциферове посмотрел....
     - Ему сколько?
     -  За  пятьдесят. Солидный дядя.  Его  можно  попробовать поколоть.  На
семье, детях.
     - А что ты  хочешь?  Чтобы  он сказал, кто ему листовки  давал? Скажет,
обнаружил  у  себя на  рабочем месте, взял  чтоб  отдать военному коменданту
станции.  Или  просто  на  самокрутки.  Отдать  его  Таранскому  -  оговорит
полгорода, не  расхлебаешь. И все равно настоящего человечка может не сдать,
утопит его в словесном мусоре.
     - Да нет, плевал  я на эту макулатуру, - махнул рукой Козлов.  - я даже
толком не знаю, что  хочу. Настроение на  дороге пощупать хочу,  в глаза ему
посмотреть. Чем ни там дышат.  Когда начнут поезда  под  откос  пускать.  От
агентов информация однобокая.
     - Ясно. Ну давай его ко мне.
     - Да ты можешь и тут поговорить. Я выйду.
     - Как его зовут?


     В  черной  робе  Анциферов  выглядел гораздо  старше  своих  пятидесяти
четырех лет. Морщинистое, землистое лицо, большие руки с въевшейся под ногти
грязью. Но глаза умные. Можно беседовать.
     Ковалев долго  молча  рассматривал рабочего,  ходил по кабинету. Держал
паузу. Нагнетал  неопределенность.  Но  Анциферов  не  занервничал.  Крепкий
орешек. Если он серьезный подпольщик, то не из последних.
     Ковалев остановился:
     -   Что  вы  тут  делаете,   Михаил  Иваныч?   -   с  участием  спросил
штабс-капитан. -  Что  вам тут всем, медом намазано что ли  в контрразведке,
что  вы  сюда все стремитесь  в наши  подвалы? А?  Ведь тут неудобно-то как.
Подвал гимназический, для  содержания арестантов не приспособлен совершенно,
сырость,  того гляди чахотку подхватишь.  Хорошо хоть чуток  перестроить его
успели, на  клетушки решетками разбили. А то б вообще все вповалку  на  полу
лежали. Ну?
     - Да не знаю, схватили вот ни за что ни про что, господин полковник.
     - Фу, как некрасиво! Не надо дурачка-то валять, Анциферов.  В армии  вы
служили и в званиях, стало быть,  разбираетесь. Итак, отвечайте  на  вопрос:
какого хрена вам тут надо?
     - Не понимаю.
     - Чего  вам не хватало, Михал Иваныч? Жена у вас, дети. Двое. Жалованье
платят без задержек. Зачем  вам  лишние неприятности?  Зачем  вы ставите под
удар свою семью?
     - Причем тут семья?
     - Как при чем?  Кто  вас  оплакивать будет? Кто остался  без кормильца?
Кто, я  спрашиваю,  жену вашу кормить  станет? Большевики? Их забота ясна  -
срыв  перевозок,  неразбериха  на  сортировке.  Но  у  вас-то  задачи  менее
глобальные  -  дом, семья. Опять  же  детей учить надо,  а из-за  всей  этой
чехарды в здании гимназии - контрразведка. Они-то, красные, за ваш счет свои
задачи   выполняют   -  листовки,  саботаж.   А  вы  что  получаете?  Подвал
контрразведки, детей-побирушек.
     - Не знаю я никаких листовок, господин штабс-капитан.
     - Ой, не надо, Михал  Иваныч. Зачем нам  эти  детские игры?  Мы же не в
царской  охранке, которой нужно вашу вину доказать и вас под суд отдать. Там
имело  смысл  отрицать. Но мы-то с вами в военной контрразведке. Война идет,
господин хороший. И я, как вы могли заметить, протоколов не веду, бумаги вас
не заставляю подписывать. А почему? А потому, что не надо мне, Михал Иваныч,
вашу вину  доказывать. И  под трибунал вас не обязательно отсылать. Мы можем
вас  тут  и  без  трибунала  шлепнуть.  Вы свою  вину  знаете  и,  думаю, не
обидитесь.  И мы ее знаем. Так чего ж друг с другом в прятки играть. Законов
сейчас в России никаких: гражданская война. У кого ствол, тот и прав.
     Вы же должны догадываться, что у нас на всех объектах военного значения
своя агентура.  А какая же? Мы ведь для  того и  хлеб едим, чтоб в том числе
обеспечивать бесперебойное снабжение по железной дороге. Ну и всяких шпионов
ловить.  Причем,  еще неизвестно,  от кого  вреда  больше -  от шпионов  или
саботажников и вредителей.  Вот мы и работаем. Мы  же не можем саботировать,
как вы.  Мы -  люди военные, с нас  и спрос. Никто нас сюда  не тянул, армия
добровольческая. Будете вы нас осуждать за хорошую работу?.. Михал Иваныч, я
вас спрашиваю: можно людей за хорошую работу осуждать?
     Анциферов прокашлялся:
     - Нельзя, наверное.
     -  Да без "наверное", Михал Иваныч! За хорошую работу награждать  надо!
Вот я хорошо сработал, вас, саботажника красного поймал.
     - Я не сабот...
     - Ай, - махнул  рукой Ковалев. - Михал Иваныч, мы  же договорились: что
знаем, то знаем.  И Ваньку не валяем. Так я  говорю: я  сработал хорошо, вас
поймал. Не идеально, но все же неплохо работаем, стараемся во всяком случае.
Я - контрразведчик. А вы кто?.. Михал Иваныч! Кто вы?!
     - Ну рабочий... На сортировке.
     - На сортировке. Рабочий. В ваши служебные обязанности входит саботаж и
разноска листовок? Михал Иваныч!
     - Нет.
     -  Великолепно!  Значит, занимаетесь  вы не  тем,  чем  нужно.  Значит,
работаете плохо. Даже вредите, что совсем уж неприлично.
     Идем дальше.  Может быть,  как  большевик или сочувствующий вы добились
больших успехов? Увы, нет. Вы  не  сорвали перевозки, не развалили  наш  тыл
своими  листовками. Вы лишь мелко нагадили нам, Михал Иваныч. А себе крупно.
И главное,  своей семье тоже. Таким образом у нас с вами диспозиция такая: у
меня плюс за  хорошую  работу,  у вас  два  минуса. А  отсюда  какой  вывод?
Проиграли  вы  по  всем   статьям.   Плохо  быть  большевиком,  хорошо  быть
контрразведчиком, - засмеялся Ковалев. - Правильно я говорю?
     Анциферов молчал.
     - Ну что же  вы,  Михал Иваныч, все молчите?  Это в конце концов просто
неприлично. Ну ладно, допустим, вы  герой и  страдалец за  счастье народное.
Прометей. А я орел, который клюет вашу печень. Но у Прометея не было  семьи.
Героем можно быть только одиночке чтобы не тащить с собой на эшафот ни в чем
неповинных людей. Так  могут поступать только фанатики. Михал Иваныч, может,
вы фанатик?
     - При чем тут семья? Я виноват если, отвечу сам...
     -  Вообще-то, я про другое спросил, про  фанатизм. Ну ладно, раз вы  не
хотите отвечать на мои вопросы, я отвечу на ваш.  Вернее, уже  отвечал. Вы -
кормилец. К тому же у  нас существует институт заложников. К сожалению.  Это
трагедия гражданской войны, в которую большевики ввергли Россию. А возьми мы
вашу семью заложниками, стали бы вы после этого саботировать,  агитировать и
носить листовки?..
     Ну  что  молчите? Вы  не производите  впечатление фанатика. Возраст  не
располагает. Фанатизм -  дитя юношеского максимализма. А вы зрелый, солидный
человек. Семейный. Через  несколько лет, глядишь, пора будет внуков нянчить.
Так и будете все с листовками бегать?
     -  Это вашему  этому...-  Ковалев  пощелкал  пальцами, начал  рыться  в
бумагах,   будто  ища  нужную  фамилию,  -  можно  по  молодости  суетиться.
Одиночка...  Ну  ладно...  Вот  вы  мне  скажите,  Михал  Иваныч,  что  мне,
контрразведчику делать? Вас расстрелять или вашу семью?
     Анциферов  посмотрел  в  глаза  штабс-капитану. Ковалев  выдержал  этот
взгляд.
     - Ну!
     - Меня...
     -  Плохое  решение.  Дорога  лишится  специалиста.  Вот  и  будет самый
настоящий  саботаж. А  если расстрелять вашу семью,  вы  ведь  все  равно не
простите. Есть,  правда, промежуточный  вариант.  Вас отпустить  работать, а
расстрелять кого-нибудь из членов вашей семьи.  Например, дочь. А  остальных
просто арестовать, чтоб  доказать, что мы не  шутим, что перевозки  и четкая
работа для нас  действительно  очень важны.  И  если вы будете сами работать
плохо  и  позволять   саботировать  другим,  если  не  будете   доносить  на
подстрекателей,  саботажников и лентяев, вы  постепенно  лишитесь всей вашей
семьи. Мне кажется, это наилучший вариант. Нет? Ответьте, Михаил Иванович...
Молчание - знак согласия.
     Ковалев  снова начал  перебирать  бумаги,  достал из  стаканчика  перо,
макнул в гимназическую непроливашку.
     - Я распоряжусь, вас  отпустят через  два часа.  За это время мы успеем
произвести  все необходимые мероприятия в  отношении  вашей семьи.  Ну и еще
нескольких  семей  ваших  коллег - Бусыгина, Кириленко, Золотова.  А  вот  у
молодого Филлипова семьи нет, повезло парню.
     Напротив фамилии Филлипова в списках рабочих сортировочного  узла рукой
Козлова был поставлен знак вопроса.
     Ковалев  с усталым,  хмурым лицом  что-то  написал на листке, захлопнул
картонную папку, бросил ручку в стаканчик.
     - Все... Конвой!!!
     Вошел солдат.
     Анциферов вцепился в край стола.
     - Погодите, господин штабс-капитан...
     - Увести.
     - Погодите! - Анциферов был бледен. - Не надо этого. Не надо.
     Ковалев встал и отошел к окну.
     - Ваше благородие!!!
     Конвойный оттащил рабочего от стола.
     Может быть Анциферов и не до конца поверил Ковалеву. Может быть он даже
подозревал, что расстрел члена  семьи чреват  нежелательными  волнениями,  и
штабс-капитан  в  этом случае  рискует погонами.  Но  он, Анциферов рисковал
большим.
     - Ваше благородие!!! - Анциферов вцепился в дверь.
     Ковалев медленно обернулся, скользнул взглядом по лицу рабочего.
     - Кто тебе дал листовки?
     Услышав голос  штабс-капитана,  Анциферов  рванулся в кабинет, будто  в
этом кабинете жило его спасение.
     - Не губите, ваше благородие! Лучше меня кончайте!
     Ковалев поморщился:
     - Не то.  Я  задал другой вопрос., - он перевел взгляд на  растерянного
конвоира.
     - Филлипов! Смена не его была, так он дал, просил меня пронести.
     "Молодец  Козлов.  Правильный  вопросик поставил." -  Ковалев  глянул в
сразу  на  десять лет  постаревшее лицо  Анциферова,  задавил в  себе  искру
жалости.
     - Подставил тебя, значит, товарищ. Кто еще?
     - Не знаю. Он заводной. Остальные больше  слушают,  разговоры одни. Кто
сочувствует, кто и боится.
     Из  глаз сортировщика  вдруг  градом  покатились слезы.  "Сломался",  -
подумал Ковалев, а вслух сказал:
     - Ладно,  иди  домой. И передай там  всем,  тебя послушают. Пока  семьи
арестовывать не  буду.  Но  если  вдруг  какая  катастрофа  -  арест  семей,
показательные  расстрелы.  Всем передай. И еще. Филлипова  брать  не  будем.
Незачем  на  него казенный хлеб переводить. Вы  его не переубедите,  у  него
семьи нет, пеший конному  не товарищ. Сядь, успокойся.  Выпей  воды и слушай
внимательно.
     Ковалев  кивнул   конвоиру,  солдат   ушел   осторожно  прикрыв  дверь.
Штабс-капитан  налил  из  графина  воды  в  стакан,  протянул  сгорбленному,
раздавленному человеку. Сортировщик выпил, стуча зубами о стекло.
     -  Слушай.  Сейчас  же  пойдешь  и  все рабочим расскажешь. Филлипов не
поймет, будет подбивать  к вредительству. Песочку  там в буксу и  так далее.
Увидев, что не слушают, он может  решиться на  крайний шаг и сделать большую
диверсию. Может?
     Анциферов  кивнул,  его  губы  тряслись,  но  взгляд  был  осмысленным.
"Все-таки  крепкий мужик, - подумал Ковалев, -  Я бы на его  месте на  семье
тоже сломался и собирался бы потом гораздо дольше."
     -  Ну  вот. И  тогда  -  неизбежно -  арест  семей и расстрелы. Он ведь
запросто может подставить, подвести вас всех под монастырь. Детей ваших ни в
чем неповинных погубить. Так?
     - Да.
     -  Повторяю: я  его  арестовывать  не  буду.  И  других,  если  таковые
объявятся. Вы его  сами, от греха, ради  своих детей потихоньку пристукнете.
Понял?
     - Анциферов метнул на Ковалева затравленный взгляд.
     - Понял, спрашиваю?! В ваших же интересах.
     Рабочий кивнул. Ковалев черкнул пером.
     -Иди. Вот пропуск.
     Когда Анциферов ушел, Ковалев сел на  стул и долго  отрешенно смотрел в
стену, потом  потер руками лицо, тяжело  вздохнул и  возле  знака вопроса  у
фамилии Филлипова нарисовал небольшой могильный крестик. Пусть знает Козлов,
что и  он не лыком шит. Поймет, когда  услышит,  что  Филлипов  случайно под
колеса упал.
     ...Депо, цех ремонта, завод, теперь вот сортировочная станция  в легкой
форме. Где еще вылезет?,.


x x x


     "Любитель целоваться.
     Говяжий язык.
     Улитка, слизняк.
     Удар хлыстом.
     Бегство.
     Лакомка.
     Какое-то растение.
     Кто же? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто?
     Я найду тебя, Лизун."


x x x


     За окном было темно, а Ковалев все не уходил  домой. Перед ним на столе
лежали два списка. Список фамилий. И список значений слова по Далю.
     Ежевский.   При  встрече   со   старыми  приятелями  и   однокашниками,
однополчанами целуется. Любитель целоваться. Лизун.
     Капитан  Стылый. Ну, несколько медлителен.  Улитка? Интересно, любит ли
он сладкое?
     Ефим  Крайний.  Говяжий  язык что ли? Чепуха.  Он  казак.  Может,  удар
хлыстом? В смысле, нагайкой.
     Резуха.  И фамилия-то  у него дурацкая. Малоросская  что ли?  Что такое
резуха? Даже интересно.
     Горелов. Ну это слизняк, конечно. Тоже Лизун. Пол-управления - лизуны.
     Ковалев  засмеялся.  Пол-управления лизунов. Завтра он  всех  арестует.
Каждого лизуна.
     Ковалев сидел  и  смеялся. Один  в пустом здании. Нет,  не  один. Внизу
часовые, но они не слышат...
     Последним  по списку шел  Козлов. Невычеркнутый. Вся информация исходит
от него. И о  проверке его самого, Ковалева, и о Боровом, и о Лизуне. А  что
если  Козлов завел  его не туда? И  штабс-капитан  бредет сейчас  по темному
лабиринту совсем в другую сторону. Как можно проверить Козлова?
     Почему мог бы работать на красных Козлов? За деньги? За деньги работают
на  англичан. За  идею?  Ковалев изучил дело  Козлова  вдоль  и поперек. Нет
пятен.  Негде было  сыну  военного  атташе во  Франции  набраться  красноты.
Приехал