риан  опустил  стекло  и крикнул кучеру, чтобы оп ехал быстрее. Его томила
мучительная жажда опиума,  в  горле  пересохло,  холеные  руки  конвульсивно
сжимались. Он в бешепстве ударил лошадь своей тростью. Кучер рассмеялся и, в
свою  очередь,  подстегнул  ее  кнутом.  Дориан  тоже  засмеялся  -- и кучер
почему-то притих.
     Казалось, езде не будет конца.  Сеть  узких  уличек  напоминала  широко
раскинутую  черную  паутину.  В однообразии их было что-то угнетающее. Туман
все сгущался. Дориану стало жутко.
     Проехали пустынный квартал кирпичных заводов. Здесь туман  был  не  так
густ,  и  можно было разглядеть печи для обжига, похожие на высокие бутылки,
из которых вырывались оранжевые веерообразные языки пламени. На  проезжавший
кеб  залаяла  собака,  где-то  далеко  во мраке кричала заблудившаяся чайка.
Лошадь споткнулась, попав ногой в колею, шарахнулась в сторону  и  поскакала
галопом.
     Через  некоторое  время  они  свернули  с грунтовой дороги, и кеб снова
загрохотал по неровной мостовой. В окнах домов было темно, и  только  коегде
на  освещенной  изнутри  шторе  мелькали  фантастические  силуэты.  Дориан с
интересом смотрел  на  них.  Они  двигались,  как  громадные  марионетки,  а
жестикулировали,  как  живые люди. Но скоро они стали раздражать его. В душе
поднималась глухая злоба. Когда  завернули  за  угол,  женщина  крикнула  им
что-то  из  открытой  двери, в другом месте двое мужчин погнались за кебом и
пробежали ярдов сто. Кучер отогнал их кнутом.
     Говорят, у человека, одержимого страстью, мысли вращаются  в  замкнутом
кругу.   Действительно,   искусанные   губы   Дориана  Грея  с  утомительной
настойчивостью повторяли и повторяли все ту  же  коварную  фразу  о  душе  и
ощущениях, пока он не внушил себе, что она полностью выражает его настроение
и  оправдывает  страсти,  которые, впрочем, и без этого оправдания все равно
владели бы им.  Одна  мысль  заполонила  его  мозг,  клетку  за  клеткой,  и
неистовая  жажда жизни, самый страшный из человеческих аппетитов, напрягала,
заставляя трепетать каждый нерв,  каждый  фибр  его  тела.  Уродства  жизни,
когда-то  ненавистные  ему, потому что возвращали к действительности, теперь
по той же причине стали ему дороги. Да, безобразие жизни стало  единственной
реальностью.  Грубые  ссоры  и  драки,  грязные притоны, бесшабашный разгул,
низость воров и подонков общества  поражали  его  воображение  сильнее,  чем
прекрасные  творения  Искусства  и  грезы,  навеваемые  Песней. Они были ему
нужны, потому что давали забвение.  Он  говорил  себе,  что  через  три  дня
отделается от воспоминаний.
     Вдруг  кучер  рывком  остановил  кеб  у  темного переулка. За крышами и
ветхими дымовыми трубами невысоких домов виднелись  черные  мачты  кораблей.
Клубы белого тумана, похожие на призрачные паруса, льнули к их реям.
     -- Это где-то здесь, сэр? -- хрипло спросил кучер через стекло.
     Дориан встрепенулся и окинул улицу взглядом.
     --  Да,  здесь,  --  ответил  он  и, поспешно выйдя из кеба, дал кучеру
обещанный второй соверен, затем быстро зашагал по направлению к  набережной.
Коегде  на больших торговых судах горели фонари. Свет их мерцал и дробился в
лужах. Вдалеке пылали красные огни парохода, отправлявшегося  за  границу  и
набиравшего уголь. Скользкая мостовая блестела, как мокрый макинтош.
     Дориан  пошел налево, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что никто
за ним не следит. Через семьвосемь минут он добрался  до  ветхого,  грязного
дома,  вклинившегося между двумя захудалыми фабриками. В окне верхнего этажа
горела лампа.  Здесь  Дориан  остановился  и  постучал  в  дверь.  Стук  был
условный.
     Через  минуту  он  услышал шаги в коридоре, и забренчала снятая с крюка
дверная цепочка. Затем дверь тихо отворилась, и он вошел, не сказав ни слова
приземистому тучному человеку, который отступил во мрак и прижался к  стене,
давая  ему  дорогу.  В  конце  коридора  висела  грязная  зеленая занавеска,
колыхавшаяся от резкого ветра, который ворвался в открытую  дверь.  Отдернув
эту  занавеску,  Дориан вошел в длинное помещение с низким потолком, похожее
на третьеразрядный танцкласс. На стенах горели газовые рожки, их резкий свет
тускло и криво отражался в засиженных мухами зеркалах. Над газовыми  рожками
рефлекторы  из  гофрированной жести казались дрожащими кругами огня. Пол был
усыпан яркожелтыми опилками со следами грязных башмаков и темными пятнами от
пролитого вина. Несколько малайцев, сидя на корточках у топившейся  железной
печурки, играли в кости, болтали и смеялись, скаля белые зубы. В одном углу,
навалившись грудью на стол и положив голову на руки, сидел моряк, а у пестро
размалеванной стойки, занимавшей всю стену, две изможденные женщины дразнили
старика, который брезгливо чистил щеткой рукава своего пальто.
     -- Ему все чудится, будто по нему красные муравьи ползают, -- с хохотом
сказалаодна  из  женщин проходившему мимо Дориану. Старик с ужасом посмотрел
на нее и жалобно захныкал.
     В дальнем конце комнаты лесенка  вела  в  затемненную  каморку.  Дориан
взбежал  по  трем  расшатанным  ступенькам, и ему ударил в лицо душный запах
опиума. Он глубоко вдохнул его, и ноздри  его  затрепетали  от  наслаждения.
Когда  он  вошел,  белокурый молодой человек, который, наклонясь над лампой,
зажигал длинную тонкую трубку, взглянул на него и  нерешительно  кивнул  ему
головой.
     -- Вы здесь, Адриан?
     --  Где  же  мне  еще  быть? -- был равнодушный ответ.-- Со мной теперь
никто из прежних знакомых и разговаривать не хочет.
     -- А я думал, что вы уехали из Англии.
     -- Дарлингтон палец о палец не ударит... Мой брат  наконец  уплатил  по
векселю...  Но  Джордж  тоже  меня  знать  не  хочет... Ну, да все равно, --
добавил он со вздохом.-- Пока есть вот это снадобье, друзья  мне  не  нужны.
Пожалуй, у меня их было слишком много.
     Дориан  вздрогнул и отвернулся. Он обвел глазами жуткие фигуры, в самых
нелепых и причудливых позах  раскинувшиеся  на  рваных  матрацах.  Судорожно
скрюченные  руки и ноги, разинутые рты, остановившиеся тусклые зрачки -- эта
картина словно завораживала его. Ему были знакомы муки того странного рая, в
котором пребывали эти люди, как и тот мрачный  ад,  что  открывал  им  тайны
новых радостей. Сейчас они чувствовали себя счастливее, чем он, ибо он был в
плену  у своих мыслей. Воспоминания, как страшная болезнь, глодали его душу.
Порой перед ним всплывали устремленные на него глаза Бэзила  Холлуорда.  Как
ни  жаждал  он  поскорее  забыться,  он  почувствовал,  что не в силах здесь
оставаться.  Присутствие  Адриана  Синглтона  смущало  его.  Хотелось   уйти
куда-нибудь , где его никто не знает. Он стремился уйти от самого себя.
     -- Пойду в другое место, -- сказал он после некоторого молчания.
     -- На верфь?
     -- Да.
     -- Но эта дикая кошка, наверное, там. Сюда ее больше не пускают.
     Дориан пожал плечами.
     --  Ну  что  ж!  Мне  до  тошноты  надоели влюбленные женщины. Женщины,
которые ненавидят, гораздо интереснее. Кроме того, зелье там лучше.
     -- Да нет, такое же.
     -- Тамошнее мне больше по вкусу.  Пойдемте  выпьем  чего-нибудь  .  Мне
сегодня хочется напиться.
     -- А мне ничего не хочется, -- пробормотал Адриан.
     -- Все равно, пойдемте.
     Адриан  Синглтон  лениво  встал  и  пошел за Дорианом к буфету. Мулат в
рваной чалме и потрепанном пальто приветствовал их, противно скаля  зубы,  и
со стуком поставил перед ними бутылку бренди и две стопки. Женщины, стоявшие
у  прилавка,  тотчас  придвинулись ближе и стали заговаривать с ними. Дориан
повернулся к ним спиной и что-то тихо сказал Синглтону.
     Одна из женщин криво усмехнулась.
     -- Ишь какой он сегодня гордый! -- фыркнула она.
     -- Ради бога, оставь меня в покое! -- крикнул Дориан,  топнув  ногой.--
Чего тебе надо? Денег? На, возьми и не смей со мной больше заговаривать.
     Красные  искры  вспыхнули  на  миг  в мутных зрачках женщины, но тотчас
потухли, и глаза снова стали тусклыми и безжизненными. Она тряхнула  головой
и  с  жадностью сгребла со стойки брошенные ей монеты. Ее товарка завистливо
наблюдала за ней.
     -- Ни к чему это, -- со вздохом сказал Адриан, продолжая разговор.Я  не
стремлюсь вернуться туда. Зачем? Мне и здесь очень хорошо.
     -- Напишите мне, если вам понадобится что-нибудь . Обещаете? -- спросил
Дориан, помолчав.
     -- Может быть, и напишу.
     -- Ну, пока до свиданья.
     -- До свиданья, -- ответил молодой человек и, утирая платком запекшиеся
губы, стал подниматься по лесенке.
     Дориан с болью посмотрел ему вслед и пошел к выходу. Когда он отодвигал
занавеску,  ему  вдогонку  прозвучал  циничный  смех женщины, которой он дал
деньги.
     -- Уходит эта добыча дьявола! -- хрипло закричала она, икая.
     -- Не смей меня так называть, проклятая! -- крикнул Дориан в ответ.
     Она щелкнула пальцами и еще громче заорала ему вслед:
     -- А тебе хочется, чтобы тебя называли Прекрасный Принц, да?
     Дремавший за столом моряк, услышав эти слова, вскочил  и  как  безумный
осмотрелся  кругом.  Когда из прихожей донесся стук захлопнувшейся двери, он
выбежал стремглав, словно спасаясь от погони.
     Дориан Грей под моросящим дождем быстро шел по  набережной.  Встреча  с
Адрианом  Синглтоном  почему-то сильно взволновала его, и он спрашивал себя,
прав ли был Бэзил Холлуорд, когда с  такой  оскорбительной  прямотой  сказал
ему,  что  разбитая  жизнь  этого  юноши -- дело рук его, Дориана. На минуту
глаза его приняли печальное выражение. Но он тотчас же встряхнулся.
     Собственно, ему-то что? Слишком коротка жизнь, чтобы брать на себя  еще
и  бремя чужих ошибок. Каждый живет, как хочет, и расплачивается за это сам.
Жаль только, что так часто человеку за  однуединственную  ошибку  приходится
расплачиваться  без  конца.  В  своих расчетах с человеком Судьба никогда не
считает его долг погашенным.
     Если верить психологам, бывают моменты, когда жажда  греха  (или  того,
что  люди  называют грехом) так овладевает человеком, что каждым фибром- его
тела, каждой клеточкой его мозга движут опасные инстинкты. В  такие  моменты
люди  теряют  свободу воли. Как автоматы, идут они навстречу своей гибели. У
них  Уже  нет  иного  выхода,  сознание  их  --либо  молчит,  --либо   своим
вмешательством  только  делает  бунт  заманчивее.  Ведь  теологи  не  устают
твердить нам, что самый страшный из грехов -- это грех непослушания. Великий
дух, предтеча зла, был изгнан с небес именно за мятеж.
     Бесчувственный ко всему, жаждущий лишь утешений  порока,  Дориан  Грей,
человек  с  оскверненным  воображением и бунтующей душой, спешил вперед, все
ускоряя шаг. Но когда он  нырнул  в  темный  крытый  проход,  которым  часто
пользовался  для  сокращения  пути  к  тому притону с дурной славой, куда он
направлялся, -- сзади кто-то неожиданно схватил его за плечи и, не  дав  ему
опомниться, прижал к стене, грубой рукой вцепившись ему в горло.
     Дориан  стал  отчаянно защищаться и, сделав страшное усилие, оторвал от
горла сжимавшие его пальцы. В ту же секунду щелкнул курок, и в глаза Дориану
блеснул револьвер, направленный прямо ему в лоб. Он смутно увидел в  темноте
стоявшего перед ним невысокого, коренастого мужчину.
     -- Чего вам надо? -- спросил Дориан, задыхаясь.
     --  Стойте смирно! -- скомандовал тот.-- Только шевельнитесь -- и я вас
пристрелю.
     -- Вы с ума сошли! Что я вам сделал?
     -- Вы разбили жизнь Сибилы Вэйн, а  Сибила  Вэйн  --  моя  сестра.  Она
покончила с собой. Я знаю, это вы виноваты в ее смерти, и я дал клятву убить
вас.  Столько  лет я вас разыскивал -- ведь не было никаких следов... Только
два человека могли бы вас описать, но оба они умерли. Я ничего не знал о вас
-- только то ласкательное прозвище, что она дала вам. И сегодня  я  случайно
услышал его. Молитесь богу, потому что вы сейчас умрете.
     Дориан Грей обомлел от страха.
     --  Я  ее никогда не знал, -- прошептал он, заикаясь.-- И не слыхивал о
ней. Вы сумасшедший.
     -- Кайтесь в своих грехах, я вам говорю, потому что вы умрете, это  так
же верно, как то, что я -- Джеймс Вэйн.
     Страшная минута. Дориан не знал, что делать, что сказать.
     --  На  колени!  --  прорычал  Джеймс  Вэйн.--  Даю вам одну минуту, не
больше, чтобы помолиться. Сегодня  я  ухожу  в  плавание  и  сначала  должен
расквитаться с вами. Даю одну минуту, и все.
     Дориан  стоял,  опустив  руки,  парализованный ужасом. Вдруг в душе его
мелькнула отчаянная надежда...
     -- Стойте! -- воскликнул он.-- Сколько лет,  как  умерла  ваша  сестра?
Скорее отвечайте!
     -- Восемнадцать лет, -- ответил моряк.-- А что? При чем тут годы?
     --  Восемнадцать лет! -- Дориан Грей рассмеялся торжествующим смехом.--
Восемнадцать лет! Да подведите меня к фонарю и взгляните на меня!
     Джеймс Вэйн одно мгновение стоял в нерешимости, не понимая,  чего  надо
Дориану. Но затем потащил его изпод темной арки к фонарю.
     Как ни слаб и неверен был задуваемый ветром огонек фона ря, -- его было
достаточно,  чтобы  Джеймс  Вэйн  поверил,  что он чуть не совершил страшную
ошибку. Лицо человека, которого он хотел убить, сияло всей свежестью юности,
ее непорочной чистотой. На вид ему было не больше двадцати лет. Он, пожалуй,
был немногим старше, а может, и вовсе не старше, чем Сибила много лет назад,
когда Джеймс расстался с нею. Было ясно, что это не тот, кто погубил ее.
     Джеймс Вэйн выпустил Дориана и отступил на шаг.
     -- Господи помилуй! А я чуть  было  вас  не  застрелил!  Дориан  тяжело
перевел дух.
     --  Да, вы чуть не совершили ужасное преступление, -- сказал он, сурово
глядя на Джеймса.-- Пусть это послужит вам уроком: человек не  должен  брать
на себя отмщения, это дело господа бога.
     --  Простите,  сэр, -- пробормотал Вэйн.-- Меня сбили с толку. Случайно
услышал два слова в этой проклятой дыре -- и они навели меня на ложный след.
     -- Ступайтека домой, а револьвер спрячьте, не то попадете  в  беду,  --
сказал Дориан и, повернувшись, неторопливо зашагал дальше.
     Джеймс  Вэйн,  все  еще  не опомнившись от ужаса, стоял на мостовой. Он
дрожал всем телом. Немного погодя какая-то черная  тень,  скользившая  вдоль
мокрой  стены, появилась в освещенной фонарем полосе и неслышно подкралась к
моряку. Почувствовав на своем плече чью-то руку, он вздрогнул  и  оглянулся.
Это  была  одна  из  тех  двух  женщин, которые только что стояли у буфета в
притоне.
     -- Почему ты его не убил? -- прошипела она, вплотную приблизив  к  нему
испитое  лицо.--  Когда  ты  выбежал  от  Дэйли,  я сразу догадалась, что ты
погнался за ним. Эх, дурак, надо было его пристукнуть. У него куча денег,  и
он -- настоящий дьявол.
     --  Он не тот, кого я ищу, -- ответил Джеймс Вэйн.-- А чужие деньги мне
не нужны. Мне нужно отомстить одному человеку. Ему теперь, должно быть,  под
сорок.  А  этот  --  еще почти мальчик. Слава богу, что я его не убил, не то
были бы у меня руки в невинной крови.
     Женщина горько засмеялась.
     -- Почти мальчик! Как бы не так!  Если  хочешь  знать,  вот  уже  скоро
восемнадцать лет, как Прекрасный Принц сделал меня тем, что я сейчас.
     Лжешь! -- крикнул Джеймс Вэйн. Она подняла руку.
     -- Богом клянусь, что это правда.
     -- Клянешься?
     --  Чтоб  у  меня  язык  отсох,  если  я  вру!  Этот хуже всех тех, кто
таскается сюда. Говорят, он продал душу черту  за  красивое  лицо.  Вот  уже
скоро   восемнадцать  лет  я  его  знаю,  а  он  за  столько  лет  почти  не
переменился... Не то что я, -- добавила она с печальной усмешкой.
     -- Значит, ты клянешься?
     -- Клянусь! -- хриплым эхом сорвалось с ее плоских губ.-- Но ты меня не
выдавай, -- добавила она жалобно.-- Я его боюсь. И дай мне деньжонок  --  за
ночлег заплатить.
     Он  с  яростным  ругательством  бросился бежать в ту сторону, куда ушел
Дориан Грей, но Дориана и след  простыл.  Когда  Джеймс  Вэйн  оглянулся,  и
женщины уже на улице не было.


ГЛАВА XVII

     Неделю  спустя  Дориан Грей сидел в оранжерее своей усадьбы СелбиРойял,
беседуя с хорошенькой герцогиней Монмаут, которая гостила у  него  вместе  с
мужем,  высохшим  шестидесятилетним  стариком. Было время чая, и мягкий свет
большой лампы под кружевным абажуром  падал  на  тонкий  фарфор  и  чеканное
серебро  сервиза.  За  столом хозяйничала герцогиня. Ее белые руки грациозно
порхали среди чашек, а полные красные губы улыбались, -- видно, ее забавляло
то, что ей нашептывал Дориан.  Лорд  Генри  наблюдал  за  ними,  полулежа  в
плетеном  кресле  с  шелковыми  подушками,  а  на  диване  персикового цвета
восседала леди Нарборо, делая вид,  что  слушает  герцога,  описывавшего  ей
бразильского  жука,  которого  он  недавно  добыл  для своей коллекции. Трое
молодых щеголей в смокингах угощали дам пирожными.  В  Селби  уже  съехались
двенадцать человек, и назавтра ожидали еще гостей.
     --  О  чем  это  вы  толкуете? -- спросил лорд Генри, подойдя к столу и
ставя свою чашку.-- Надеюсь, Дориан рассказал вам, Глэдис,  о  моем  проекте
все окрестить поновому?.. Это замечательная мысль.
     --  А  я  вовсе  не  хочу  менять  имя,  Гарри, -- возразила герцогиня,
поднимая на него красивые глаза.-- Я  вполне  довольна  моим,  и,  наверное,
мистер Грей тоже доволен своим.
     --  Милая  Глэдис,  я ни за что на свете не стал бы менять такие имена,
как ваши и Дориана. Оба они очень хороши. Я  имею  в  виду  главным  образом
цветы.  Вчера я срезал орхидею для бутоньерки, чудеснейший пятнистый цветок,
обольстительный, как семь смертных грехов, и машинально спросил у садовника,
как  эта  орхидея  называется.  Он   сказал,   что   это   прекрасный   сорт
"робинзониана"...  или что-то столь же неблагозвучное. Право, мы: разучились
давать вещам красивые названия, -- да, да,  это  печальная  правда!  А  ведь
слово -- это все. Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только
к  словам...  Потому-то  я  и  не  выношу  вульгарный  реализм в литературе.
Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею  --
только на это он и годен.
     --  Ну  а  как,  например,  вас  окрестить поновому, Гарри? -- спросила
герцогиня.
     -- Принц Парадокс, -- сказал Дориан.
     -- Вот удачно придумано! -- воскликнула герцогиня.
     -- И слышать не хочу о таком имени, --  со  смехом  запротестовал  лорд
Генри,  Садясь  в  кресло.--  Ярлык  пристанет,  так  уж  потом  от  него не
избавишься. Нет, я отказываюсь от этого титула.
     -- Короли не должны отрекаться,  --  тоном  предостережения  произнесли
красивые губки.
     -- Значит, вы хотите, чтобы я стал защитником трона?
     -- Да.
     -- Но я провозглашаю истины будущего!
     -- А я предпочитаю заблуждения настоящего, -- отпарировала герцогиня.
     --  Вы меня обезоруживаете, Глэдис! -- воскликнул лорд Генри, заражаясь
ее настроением.
     -- Я отбираю у вас щит, но оставляю копье, Гарри.
     -- Я никогда не сражаюсь против  Красоты,  --  сказал  он  с  галантным
поклоном.
     -- Это ошибка, Гарри, поверьте мне. Вы цените красоту слишком высоко.
     --  Полноте,  Глэдис!  Правда,  я  считаю, что лучше быть красивым, чем
добродетельным. Но, с другой стороны, я первый готов согласиться, что  лучше
уж быть добродетельным, чем безобразным.
     --    Выходит,    что   некрасивость   --   один   из   семи   смертных
грехов?воскликнула герцогиня.А как  же  вы  только  что  сравнивали  с  ними
орхидеи?
     --  Нет,  Глэдис, некрасивость -- одна из семи смертных добродетелей. И
вам, как стойкой тори, не следует умалять их значения. Пиво,  Библия  и  эти
семь смертных добродетелей сделали нашу Англию такой, какая она есть.
     -- Значит, вы не любите нашу страну?
     -- Я живу в ней.
     -- Чтобы можно было усерднее ее хулить?
     -- А вы хотели бы, чтобы я согласился с мнением Европы о ней?
     -- Что же там о нас говорят?
     -- Что