-- Пожалуй, я сказал бы, что  Америка  вовсе  не  открыта,  --  заметил
мистер Эрскин.-- Она еще только обнаружена.
     --  О,  я видела представительниц ее населения, -- неопределенным тоном
отозвалась герцогиня.--  И  должна  признать,  что  большинство  из  них  --
прехорошенькие. И одеваются прекрасно. Все туалеты заказывают в Париже. Я, к
сожалению, не могу себе этого позволить.
     --  Есть  поговорка, что хорошие американцы после смерти отправляются в
Париж, -- изрек, хихикая, сэр Томас, у  которого  имелся  в  запасе  большой
выбор потрепанных острот.
     --  Вот  как! А куда же отправляются после смерти дурные американцы? --
поинтересовалась герцогиня.
     -- В Америку, -- пробормотал лорд Генри. Сэр Томас сдвинул брови.
     -- Боюсь, что ваш племянник предубежден против этой великой страны,  --
сказал  он  леди  Агате.--  Я  изъездил  ее  всю  вдоль  и  поперек,  -- мне
предоставляли всегда специальные вагоны, тамошние директора весьма  любезны,
-- и, уверяю вас, поездки в Америку имеют большое образовательное значение.
     --  Неужели же, чтобы стать образованным человеком, необходимо повидать
Чикаго? -- жалобно спросил мистер Эрскин.--  Я  не  чувствую  себя  в  силах
совершить такое путешествие.
     Сэр Томас махнул рукой.
     --  Для  мистера  Эрскина мир сосредоточен на его книжных полках. А мы,
люди дела, хотим своими глазами все  видеть,  не  только  читать  обо  всем.
Американцы  --  очень интересный народ и обладают большим здравым смыслом. Я
считаю, что это их самая отличительная черта. Да,  да,  мистер  Эрскин,  это
весьма  здравомыслящие  люди.  Поверьте  мне,  американец  никогда не делает
глупостей.
     -- Какой ужас! -- воскликнул лорд Генри.-- Я  еще  могу  примириться  с
грубой   силой,   но  грубая,  тупая  рассудочность  совершенно  невыносима.
Руководствоваться рассудком -- в этом есть что-то неблагородное. Это  значит
-- предавать интеллект.
     --  Не  понимаю,  что  вы  этим хотите сказать, -- отозвался сэр Томас,
побагровев.
     -- А я вас понял, лорд Генри, -- с улыбкой пробормотал мнстер Эрскин.
     -- Парадоксы имеют свою прелесть, но...-- начал баронет.
     -- Разве это был парадокс?  --  спросил  мистер  Эрскин.--  А  я  и  не
догадался...  Впрочем,  может  быть,  вы правы. Ну, так что же? Правда жизни
открывается   нам   именно   в   форме    парадоксов.    Чтобы    постигнуть
Действительность,  надо  видеть,  как  она  балансирует  на канате. И только
посмотрев все те акробатические штуки, какие проделывает  Истина,  мы  можем
правильно судить о ней.
     -- Господи, как мужчины любят спорить! -- вздохнула леди Агата.-- Никак
не могу  взять в толк, о чем вы говорите. А на тебя, Гарри, я очень сердита.
Зачем это ты отговариваешь нашего милого мистера Грея  работать  со  мной  в
ИстЭнде?  Пойми,  он мог бы оказать нам неоценимые услуги: его игра так всем
нравится.
     -- А я хочу, чтобы он играл для меня, -- смеясь, возразил лорд Генри и,
глянув туда, где сидел Дориан, встретил его ответный радостный взгляд.
     -- Но в Уайтчепле видишь столько людского горя! --  не  унималась  леди
Агата.
     --  Я  сочувствую  всему,  кроме  людского  горя.--  Лорд  Генри  пожал
плечами.-- Ему я сочувствовать не  могу.  Оно  слишком  безобразно,  слишком
ужасно  и  угнетает  нас.  Во  всеобщем сочувствии к страданиям есть нечто в
высшей степени нездоровое.  Сочувствовать  надо  красоте,  ярким  краскам  и
радостям жизни. И как можно меньше говорить о темных ее сторонах.
     --  Но  ИстЭнд  -- очень серьезная проблема, -- внушительно заметил сэр
Томас, качая головой.
     -- Несомненно,  --  согласился  лорд  Генри.--  Ведь  это  --  проблема
рабства,  и  мы  пытаемся  разрешить  ее,  увеселяя  рабов. Старый политикан
пристально посмотрел на него.
     --  А  что  же  вы  предлагаете  взамен?  --  спросил  он.  Лорд  Генри
рассмеялся.
     --  Я  ничего  не  желал  бы  менять  в  Англии, кроме погоды, и вполне
довольствуюсь  философским  созерцанием.  Но  девятнадцатый  век  пришел   к
банкротству изза того, что слишком щедро расточал сострадание. И потому, мне
кажется,  наставить людей на путь истинный может только Наука. Эмоции хороши
тем, что уводят нас с этого пути, а Наука -- тем, что она не знает эмоций.
     -- Но ведь на нас лежит такая ответственность! робко  вмешалась  миссис
Ванделер.
     --  Громадная  ответственность! -- поддержала ее леди Агата. Лорд Генри
через стол переглянулся с мистером Эрскином.
     -- Человечество преувеличивает свою роль на земле. Это- его первородный
грех. Если бы пещерные люди умели смеяться,  история  пошла  бы  по  другому
пути.
     --  Вы  меня  очень  утешили,  -- проворковала герцогиня.-- До сих пор,
когда я бывала у вашей милой тетушки, мне всегда становилось совестно, что я
не интересуюсь ИстЭндом. Теперь я буду смотреть ей в глаза, не краснея.
     -- Но румянец женщине очень к лицу, герцогиня, -- заметил лорд Генри.
     -- Только в молодости, --  возразила  она.--  А  когда  краснеет  такая
старуха,  как  я,  это  очень дурной признак. Ах, лорд Генри, хоть бы вы мне
посоветовали, как снова стать молодой!
     Лорд Генри подумал с минуту.
     -- Можете вы, герцогиня, припомнить какую-нибудь большую  ошибку  вашей
молодости? -- спросил он, наклонясь к ней через стол.
     -- Увы, и не одну!
     --  Тогда  совершите  их все снова, -- сказал он серьезно.Чтобы вернуть
молодость, стоит только повторить все ее безумства.
     -- Замечательная теория! -- восхитилась герцогиня.-- Непременно проверю
ее на практике.
     -- Теория опасная! -- процедил сэр Томас сквозь плотно сжатые  губы.  А
леди  Агата  покачала  головой, но невольно засмеялась. Мистер Эрскин слушал
молча.
     -- Да, -- продолжал лорд Генри.-- Это одна из  великих  тайн  жизни.  В
наши  дни большинство людей умирает от ползучей формы рабского благоразумия,
и все слишком поздно спохватываются, что  единственное,  о  чем  никогда  не
пожалеешь, это наши ошибки и заблуждения.
     За столом грянул дружный смех.
     А  лорд  Генри стал своенравно играть этой мыслью, давая волю фантазии:
он жонглировал ею, преображал  ее,  то  отбрасывал,  то  подхватывал  снова;
заставлял  ее  искриться,  украшая  радужными  блестками своего воображения,
окрылял парадоксами. Этот гимн безумствам воспарил  до  высот  философии,  а
Философия  обрела  юность  и,  увлеченная  дикой  музыкой  Наслаждения,  как
вакханка в залитом вином наряде и венке из плюща, понеслась  в  исступленной
пляске  по  холмам  жизни,  насмехаясь  над трезвостью медлительного Силена.
Факты уступали ей  дорогу,  разлетались,  как  испуганные  лесные  духи.  Ее
обнаженные  ноги  поппралп  гигантский камень давильни, на котором восседает
мудрый Омар, и журчащий сок винограда вскипал вокруг этих белых ног  волнами
пурпуровых  брызг,  растекаясь затем красной пеной по отлогим черным стенкам
чана.
     То была блестящая и оригинальная импровизация. Лорд  Генри  чувствовал,
что Дориан Грей не сводит с него глаз, и сознание, что среди слушателей есть
человек,  которого  ему хочется пленить, оттачивало его остроумие, придавало
красочность речам. То, что он говорил, было  увлекательно,  безответственно,
противоречило   логике  и  разуму.  Слушатели  смеялись,  но  были  невольно
очарованы и покорно следовали за  полетом  его  фантазии,  как  дети  --  за
легендарным  дудочником.  Дориан  Грей  смотрел ему в лицо не отрываясь, как
завороженный, и по губам его то и дело пробегала  улыбка,  а  в  потемневших
глазах восхищение сменялось задумчивостью.
     Наконец  Действительность  в  костюме  нашего века вступила в комнату в
образе слуги, доложившего  герцогине,  что  экипаж  ее  подан.  Герцогиня  в
шутливом отчаянии заломила руки.
     --  Экая досада! Приходится уезжать. Я должна заехать в клуб за мужем и
отвезти  его  на  какое-то  глупейшее  собрание,   па   котором   он   будет
председательствовать. Если опоздаю, он обязательно рассердится, а я стараюсь
избегать  сцен,  когда на мне эта шляпка: она чересчур воздушна, одно резкое
слово может ее погубить. Нет, нет, не  удерживайте  меня,  милая  Агата.  До
свидания,  лорд  Генри!  Вы  --  прелесть,  но  настоящий демонискуситель. Я
положительно не знаю, что думать о ваших теориях.  Непременно  приезжайте  к
нам обедать. Ну, скажем, во вторник. Во вторник вы никуда не приглашены?
     -- Для вас, герцогиня, я готов изменить всем, -- сказал с поклоном лорд
Генри.
     --  О, это очень мило с вашей стороны, но и очень дурно, -- воскликнула
почтенная дама.-- Так помните же, мы вас ждем.-- И она величаво  выплыла  из
комнаты, а за ней -- леди Агата и другие дамы.
     Когда  лорд  Генри  снова  сел  па  свое место, мистер Эрскин, усевшись
рядом, положил ему руку на плечо.
     -- Ваши речи интереснее всяких  книг,  --  начал  он.--  Почему  вы  не
напишете что-нибудь ?
     --  Я  слишком  люблю читать книги, мистер Эрскин, и потому не пишу их.
Конечно, хорошо бы написать роман, роман чудесный, как персидский  ковер,  и
столь   же   фантастический.  Но  у  нас  в  Англии  читают  только  газеты,
энциклопедические словари да учебники. Англичане меньше  всех  народов  мира
понимают красоты литературы.
     --  Боюсь,  что  вы правы, -- отозвался мистер Эрскин.-- Я сам когда-то
мечтал стать писателем, но давно отказался  от  этой  мысли...  Теперь,  мой
молодой  друг, -- если позволите вас так называть, -- я хочу задать вам один
вопрос: вы действительно верите во все то, что говорили за завтраком?
     -- А я уже совершенно не помню, что говорил.-- Лорд Генри  улыбнулся.--
Какую-нибудь ересь?
     --  Да, безусловно. На мой взгляд, вы -- человек чрезвычайно опасный, и
если с нашей милой герцогиней что-нибудь стрясется, все мы будем считать вас
главным виновником... Я хотел бы побеседовать с вами  о  жизни.  Люди  моего
поколения  прожили  жизнь  скучно.  Как-нибудь  ,  когда Лондон вам надоест,
приезжайте ко мне в Тредли. Там вы изложите мне свою  философию  наслаждения
за   стаканом  чудесного  бургундского,  которое  у  меня,  к  счастью,  еще
сохранилось.
     -- С большим удовольствием. Сочту за счастье  побывать  в  Тредли,  где
такой радушный хозяин и такая замечательная библиотека.
     --  Вы ее украсите своим присутствием, -- отозвался старый джентльмен с
учтивым поклоном.-- Ну а теперь пойду прощусь с  вашей  добрейшей  тетушкой.
Мне пора в Атенеум. В этот час мы обычно дремлем там.
     -- В полном составе, мистер Эрскин?
     -- Да, сорок человек в сорока креслах. Таким образом мы готовимся стать
Английской академией литературы.
     Лорд Генри расхохотался.
     --  Ну  а  я  пойду  в Парк, -- сказал он, вставая. У двери Дориан Грей
дотронулся до его руки.
     -- Можно и мне с вами?
     -- Но вы, кажется, обещали навестить Бэзила Холлуорда?
     -- Мне больше хочется побыть с вами. Да, да, мне непременно надо  пойти
с  вами.  Можно?  И вы обещаете все время говорить со мной? Никто не говорит
так интересно, как вы. Ох, я сегодня уже достаточно наговорил! -- с  улыбкой
возразил лорд Генри.-- Теперь мне хочется только наблюдать жизнь. Пойдемте и
будем наблюдать вместе, если хотите.


ГЛАВА IV

     Однажды  днем,  месяц  спустя,  Дориан  Грей,  расположившись в удобном
кресле, сидел в небольшой библиотеке лорда Генри, в его доме на Мэйфер.  Это
была  красивая  комната,  с  высокими  дубовыми  оливковозелеными  панелями,
желтоватым фризом и лепным потолком. По кирпичнокрасному сукну, покрывавшему
пол, разбросаны были шелковые персидские  коврики  с  длинной  бахромой.  На
столике  красного дерева стояла статуэтка Клордиона, а рядом лежал экземпляр
"Les Cent Nouvelles" в  переплете  работы  Кловиса  Эв.  Книга  принадлежала
некогда  Маргарите  Валуа,  и переплет ее был усеян золотыми маргаритками --
этот цветок королева избрала своей эмблемой. На камине  красовались  пестрые
тюльпаны  в  больших  голубых  вазах  китайского  фарфора.  В  окна с частым
свинцовым переплетом вливался абрикосовый свет летнего лондонского дня.
     Лорд Генри  еще  не  вернулся.  Он  поставил  себе  за  правило  всегда
опаздывать,  считая, что пунктуальность -- вор времени. И Дориан, недовольно
хмурясь, рассеянно перелистывал превосходно иллюстрированное издание  "Манон
Леско",  найденное  им  в  одном из книжных шкафов. Размеренно тикали часы в
стиле Людовика  Четырнадцатого,  и  даже  это  раздражало  Дориана.  Он  уже
несколько раз порывался уйти, не дождавшись хозяина.
     Наконец за дверью послышались шаги, и она отворилась.
     -- Как вы поздно, Гарри! -- буркнул Дориан.
     --  К  сожалению,  это  не  Гарри,  мистер Грей, -- отозвался высокий и
резкий голос.
     Дориан поспешно обернулся и вскочил.
     -- Простите! Я думал...
     -- Вы думали, что это мой муж. А это  только  его  жена,  --  разрешите
представиться.  Вас  я уже очень хорошо знаю по фотографиям. У моего супруга
их, если не ошибаюсь, семнадцать штук.
     -- Будто уж семнадцать, леди Генри?
     -- Ну, не семнадцать, так восемнадцать. И потом я недавно видела вас  с
ним в опере.
     Говоря  это,  она как-то беспокойно посмеивалась и внимательно смотрела
на Дориана своими бегающими, голубыми, как незабудки, глазами.  Все  туалеты
этой  странной  женщины  имели  такой  вид,  как  будто  они были задуманы в
припадке безумия и надеты в бурю. Леди  Уоттон  всегда  была  в  кого-нибудь
влюблена -- и всегда безнадежно, так что она сохранила все свои иллюзии. Она
старалась   быть   эффектной,  но  выглядела  только  неряшливой.  Звали  ее
Викторией, и она до страсти любила ходить в церковь --  это  превратилось  у
нее в манию.
     -- Вероятно, на "Лоэнгрине", леди Генри?
     -- Да, на моем любимом "Лоэнгрине". Музыку Вагнера я предпочитаю всякой
другой.  Она  такая  шумная,  под  нее можно болтать в театре весь вечер, не
боясь, что тебя услышат посторонние. Это очень удобно,  не  так  ли,  мистер
Грей?
     Тот  же  беспокойный и отрывистый смешок сорвался с ее узких губ, и она
принялась вертеть в руках длинный черепаховый нож для разрезания бумаги.
     Дориан с улыбкой покачал головой.
     -- Извините, не могу с вами согласиться, леди Генри.  Я  всегда  слушаю
музыку  внимательно  и  не  болтаю,  если  она хороша. Ну а скверную музыку,
конечно, следует заглушать разговорами.
     -- Ага, это мнение Гарри, не так ли, мистер  Грей?  Я  постоянно  слышу
мнения  Гарри от его друзей. Только таким путем я их и узнаю. Ну а музыка...
Вы не подумайте, что я ее не люблю. Хорошую музыку я обожаю, но боюсь ее  --
она  настраивает  меня чересчур романтично. Пианистов я прямотаки боготворю,
иногда влюбляюсь даже в двух разом -- так уверяет Гарри. Не знаю, что в  них
так  меня  привлекает...  Может  быть,  то,  что  они  иностранцы? Ведь они,
кажется, все иностранцы?  Даже  те,  что  родились  в  Англии,  со  временем
становятся  иностранцами,  не  правда  ли?  Это очень разумно с их стороны и
создает хорошую репутацию их искусству, делает его космополитичным.  Не  так
ли,  мистер  Грей?..  Вы,  кажется, не были еще ни на одном из моих вечеров?
Приходите непременно. Орхидей я не заказываю, это мне не по средствам, но на
иностранцев денег не жалею -- они придают  гостиной  такой  живописный  вид!
Ага! Вот и Гарри! Гарри, я зашла, чтобы спросить у тебя коечто, -- не помню,
что  именно,  и  застала  здесь  мистера  Грея.  Мы  с  ним  очень иптересно
поговорили о музыке. И совершенно сошлись  во  мнениях...  впрочем,  пет  --
кажется,  совершенно  разошлись.  Но он такой приятный собеседник, и я очень
рада, что познакомилась с ним.
     -- Я тоже очень рад, дорогая, очень рад, -- сказал лорд Генри, поднимая
томные изогнутые брови  и  с  веселой  улыбкой  глядя  то  на  жену,  то  на
Дориана.-- Извините, что заставил вас ждать, Дориан. Я ходил на Уордорстрит,
где  присмотрел  кусок старинной парчи, и пришлось торговаться за нее добрых
два часа. В наше время  люди  всему  знают  цену,  но  понятия  пе  имеют  о
подлинной ценности.
     --  Как  ни  жаль,  мне  придется вас покинуть! -- объявила леди Генри,
прерывая наступившее неловкое молчание, и засмеяласькак всегда, неожиданно и
некстати.Я обещала герцогине поехать с ней  кататься.  До  свиданья,  мистер
Грей!  До  свиданья, Гарри. Ты, вероятно, обедаешь сегодня в гостях? Я тоже.
Может быть, встретимся у леди Торнбэри?
     -- Очень возможно, дорогая, -- ответил  лорд  Генри,  закрывая  за  ней
дверь.  Когда  его  супруга,  напоминая  райскую  птицу,  которая целую ночь
пробыла под дождем, выпорхнула из компаты, оставив после себя  легкий  запах
жасмина, он закурил папиросу и развалился на диване.
     --  Ни  за  что не женитесь на женщине с волосами соломенного цвета, --
сказал он после нескольких затяжек.
     -- Почему, Гарри?
     -- Они ужасно сентиментальны.
     -- А я люблю сентиментальных людей.
     -- Да и вообще лучше пе женитесь, Дориан. Мужчины женятся от усталости,
женщины  выходят  замуж  из  любопытства.  И  тем  и  другим  брак  приносит
разочарование.
     --  Вряд  ли  я когда-нибудь женюсь, Гарри. Я слишком влюблен. Это тоже
один из ваших афоризмов.  Я  его  претворю  в  жизнь,  как  и  все,  что  вы
проповедуете.
     --  В  кого  же это вы влюблены? -- спросил лорд Генри после некоторого
молчания.
     -- В одну актрису, -- краснея, ответил Дориан Грей.  Лорд  Генри  пожал
плечами.
     -- Довольно банальное начало.
     -- Вы не сказали бы этого, если бы видели ее, Гарри.
     -- Кто же она?
     -- Ее зовут Сибила Вэйн.
     -- Никогда не слыхал, о такой актрисе.
     --  И  никто  еще  не  слыхал.  Но  когда-нибудь  о ней узнают все. Она
гениальна.
     -- Мой мальчик, женщины не бывают гениями. Они -- декоративный пол.  Им
нечего  сказать  миру,  но  они говорят -- и говорят премило. Женщина -- это
воплощение торжествующей над духом материи, мужчина  же  олицетворяет  собой
торжество мысли над моралью.
     -- Помилуйте, Гарри!..
     --  Дорогой мой Дориан, верьте, это святая правда. Я изучаю женщин, как
же мне не знать! И, надо сказать, не  такой  уж  это  трудный  для  изучения
предмет. Я пришел к выводу, что в основном женщины делятся на две категории:
ненакрашенные   и   накрашенные.  Первые  нам  очень  полезны.  Если  хотите
приобрести репутацию почтенного человека, вам стоит только пригласить  такую
женщину  поужинать  с  вами.  Женщины второй категории очаровательны. Но они
совершают одну ошибку: красятся лишь для того, чтобы казаться  моложе.  Наши
бабушки  красились, чтобы прослыть остроумными и блестящими собеседницами: в
те времена "rouge" и "esprit" считались неразлучными. Нынче все не так. Если
женщина добилась того, что выглядит на десять лет моложе своей  дочери,  она
этим  вполне  удовлетворяется.  А  остроумной  беседы от них не жди. Во всем
Лондоне есть только пять женщин , с которыми стоит поговорить, да и то  двум
из этих пяти не место в приличном обществе... Ну, всетаки расскажите мне про
своего гения. Давно вы с ней знакомы?
     -- Ах, Гарри, ваши рассуждения приводят меня в ужас.
     -- Пустяки. Так когда же вы с ней познакомились?
     -- Недели три назад.
     -- И где?
     --  Сейчас  расскажу.  Но  не  вздумайте  меня  расхолаживать, Гарри! В
сущности, не встреться я с  вами,  ничего  не  случилось  бы:  ведь  это  вы
разбудили во мне страстное желание узнать все о жизни. После нашей встречи у
Бэзила  я не знал покоя, во мне трепетала каждая жилка. Шатаясь по Парку или
Пикадилли, я с жадным  любопытством  всматривался  в  каждого  встречного  и
пытался  угадать,  какую  жизнь  он  ведет.  К некоторым меня тянуло. Другие
внушали мне страх. Словно какая-то сладкая отрава была  разлита  в  воздухе.
Меня  мучила  жажда  новых впечатлений... И вот раз вечером, часов в семь, я
пошел бродить по Лондону в поисках этого нового. Я чувствовал, что  в  нашем
сером   огромном   городе   с   мириадами  жителей,  мерзкими  греш