акое
Гарри  опять  изрек?  Что-нибудь  очень циничное? Вы мне потом расскажете. А
сейчас вы меня извините -- мне, пожалуй, лучше пойти прилечь.
     Они дошли до широкой лестницы, которая вела из  оранжерея  на  террасу.
Когда  стеклянная  дверь  закрылась  за  Дорианом,  лорд  Генри повернулся к
герцогине и посмотрел на нее в упор своими томными глазами.
     -- Вы сильно в него влюблены? -- спросил он. Герцогиня некоторое  время
молчала, глядя на расстилавшуюся перед ними картину.
     --  Хотела  бы  я  сама  это  знать, -- сказала она наконец. Лорд Генри
покачал головой.
     -- Знание пагубно для любви. Только неизвестность пленяет нас. В тумане
все кажется необыкновенным.
     -- Но в тумане можно сбиться с пути.
     -- Ах, милая Глэдис, все пути ведут к одному.
     -- К чему же?
     -- К разочарованию.
     -- С него я начала  свой  жизненный  путь,  --  со  вздохом  отозвалась
герцогиня.
     -- Оно пришло к вам в герцогской короне.
     -- Мне надоели земляничные листья.
     -- Но вы их носите с подобающим достоинством.
     -- Только на людях.
     -- Смотрите, вам трудно будет обойтись без них!
     -- А они останутся при мне, все до единого.
     -- Но у Монмаута есть уши.
     -- Старость туга на ухо.
     -- Неужели он никогда не ревнует?
     -- Нет. Хоть бы раз приревновал!
     Лорд Генри осмотрелся вокруг, словно ища чегото.
     -- Чего вы ищете? -- спросила герцогиня.
     -- Шишечку от вашей рапиры, -- отвечал он.-- Вы ее обронили.
     Герцогиня расхохоталась.
     -- Но маска еще на мне.
     -- Изпод нее ваши глаза кажутся еще красивее, -- был ответ.
     Герцогиня  снова  рассмеялась.  Зубы  ее  блеснули  меж  губ, как белые
зернышки в алой мякоти плода.
     А наверху, в своей спальне, лежал на диване Дориан, и  каждая  жилка  в
нем  дрожала  от  ужаса. Жизнь внезапно стала для него невыносимым бременем.
Смерть злополучного загонщика,  которого  подстрелили  в  лесу,  как  дикого
зверя,  казалась  Дориану  прообразом  его собственного конца. Услышав слова
лорда Генри, сказанные с такой циничной  шутливостью,  он  чуть  не  лишился
чувств.
     В  пять  часов  он  позвонил  слуге и распорядился, чтобы его вещи были
уложены и коляска подана к половине девятого, так как, он, уезжает  вечерним
поездом  в Лондон. Он твердо решил ни одной ночи не ночевать больше в Селби,
этом зловещем месте, где смерть бродит и при солнечном свете, а трава в лесу
обрызгана кровью.
     Он написал лорду Генри записку, в которой сообщал, что едет в Лондон  к
врачу,  и  просил развлекать гостей до его возвращения. Когда он запечатывал
записку, в дверь постучали, и  лакей  доложил,  что  пришел  старший  егерь.
Дориан нахмурился, закусил губу.
     --  Пусть  войдет, -- буркнул он после минутной нерешимости. Как только
егерь вошел, Дориан достал из ящика чековую книжку и положил ее перед собой.
     -- Вы, наверное, пришли по поводу того несчастного случая, Торнтон?  --
спросил он, берясь уже за перо.
     -- Так точно, сэр, -- ответил егерь.
     -- Что же, этот бедняга был женат? У него есть семья? -- спросил Дориан
небрежно,  --  Если  да, я их не оставлю в нужде, пошлю им денег. Сколько вы
находите нужным?
     -- Мы не знаем, кто этот  человек,  сэр.  Поэтому  я  и  осмелился  вас
побеспокоить...
     -- Не знаете, кто он? -- рассеянно переспросил Дориан.-- Как так? Разве
он не из ваших людей?
     --  Нет,  сэр. Я его никогда в глаза не видел. Похоже, что это какой-то
матрос, сэр. Перо выпало из рук Дориана, и сердце у него вдруг замерло.
     -- Матрос? -- переспросил он.-- Вы говорите, матрос?
     -- Да, сэр. По всему видно. На обеих руках у него татуировка...  и  все
такое...
     --  А  нашли  вы  при  нем  что-нибудь  ?  -- Дориан наклонился вперед,
ошеломленно глядя на  егеря.--  Какой-нибудь  документ,  из  которого  можно
узнать его имя?
     --  Нет,  сэр. Только немного денег и шестизарядный револьвер -- больше
ничего. А имя нигде не указано. Человек, видимо, приличный, но  из  простых.
Мы думаем, что матрос.
     Дориан  вскочил.  Мелькнула  безумная  надежда,  и  он судорожно за нее
ухватился.
     -- Где труп? Я хочу его сейчас же увидеть.
     -- Он на ферме, сэр. В пустой конюшне. Люди не  любят  держать  в  доме
покойника. Они говорят, что мертвец приносит несчастье.
     --  На  ферме? Так отправляйтесь туда и ждите меня. Скажите кому-нибудь
из конюхов, чтобы привел мне лошадь... Или нет,  не  надо.  Я  сам  пойду  в
конюшню. Так будет скорее.
     Не  прошло и четверти часа, как Дориан Грей уже мчался галопом, во весь
опор, по длинной  аллее.  Деревья  призрачной  процессией  неслись  мимо,  и
пугливые тени перебегали дорогу. Раз добыла неожиданно свернула в сторону, к
знакомой  белой  ограде, я чуть не сбросила седока. Он стегнул ее хлыстом по
шее, и она понеслась вперед, рассекая воздух, как стрела. Камни летели изпод
ее копыт.
     Наконец Дориан доскакал до фермы. По двору слонялись двое .рабочих.  Он
спрыгнул  с  седла  и  бросил поводья одному из них. В самой дальней конюшне
светился огонек. Какой-то внутренний голос подсказал  Дориану,  что  мертвец
там. Он быстро подошел к дверям и взялся за щеколду.
     Однако  он  вошел  не сразу, а постоял минуту, чувствуя, что вот сейчас
ему предстоит сделать открытие, которое  --либо  вернет  ему  покой,  --либо
испортит жизнь навсегда. Наконец он порывисто дернул дверь к себе и вошел.
     На  мешках в дальнем углу лежал человек в грубой рубахе и синих штанах.
Лицо его было прикрыто пестрым ситцевым платком. Рядом горела,  потрескивая,
толстая свеча, воткнутая в бутылку.
     Дориан  дрожал,  чувствуя,  что у него не хватит духу своей рукой снять
платок. Он кликнул одного из работников.
     -- Снимите эту тряпку, я хочу его видеть, -- сказал он и прислонился  к
дверному косяку, ища опоры.
     Когда парень снял платок, Дориан подошел ближе. Крик радости вырвался у
него. Человек, убитый в лесу, был Джеймс Вэйн!
     Несколько минут Дориан Грей стоял и смотрел на мертвеца. Когда он потом
ехал домой, глаза его были полны слез. Спасен!



ГЛАВА XIX

     --  И  зачем  вы  мне твердите, что решили стать лучше? -- говорил лорд
Генри, окуная белые пальцы в  медную  чашу  с  розовой  водой.--  Вы  и  так
достаточно хороши. Пожалуйста, не меняйтесь.
     Дориан покачал головой.
     --  Нет,  Гарри, у меня на совести слишком много тяжких грехов. Я решил
не грешить больше. И вчера уже начал творить добрые дела.
     -- А где же это вы были вчера?
     -- В деревне,  Гарри.  Поехал  туда  один  и  остановился  в  маленькой
харчевне.
     --  Милый  друг,  в деревне всякий может быть праведником, -- с улыбкой
заметил лорд Генри.-- Там нет никаких соблазнов. По  этойто  причине  людей,
живущих  за  городом,  не  коснулась  цивилизация.  Да,  да,  приобщиться  к
цивилизации -- дело весьма нелегкое. Для этого есть два пути:  культура  или
так  называемый  разврат.  А деревенским жителям то и другое недоступно. Вот
они и закоснели в добродетели.
     -- Культура и разврат, -- повторил Дориан.--  Я  приобщился  к  тому  и
другому, и теперь мне тяжело думать, что они могут сопутствовать друг другу.
У  меня  новый идеал, Гарри. Я решил стать другим человеком. И чувствую, что
уже переменился.
     -- А вы еще не рассказали мне, какое это доброе  дело  совершили.  Или,
кажется,  вы говорили даже о нескольких? -- спросил лорд Генри, положив себе
на тарелку красную пирамидку очищенной клубники и посыпая ее сахаром.
     -- Этого я никому рассказывать не стал бы, а вам  расскажу.  Я  пощадил
женщину, Гарри. Такое заявление может показаться тщеславным хвастовством, но
вы  меня  поймете.  Она  очень  хороша собой и удивительно напоминает Сибилу
Вэйн. Должно быть, этим она вначале и привлекла меня. Помните Сибилу, Гарри?
Каким далеким кажется то время!..  Так  вот...  Гетти,  конечно,  не  нашего
круга. Простая деревенская девушка. Но я ее искренне полюбил. Да, я убежден,
что  это была любовь. Весь май -- чудесный май был в этом году! -- я ездил к
ней дватри раза в неделю. Вчера она встретила  меня  в  саду.  Цветы  яблони
падали  ей на волосы, и она смеялась... Мы должны были уехать вместе сегодня
на рассвете. Но вдруг я решил оставить ее  такой  же  прекрасной  и  чистой,
какой встретил ее...
     --   Должно   быть,   новизна  этого  чувства  доставила  вам  истинное
наслаждение, Дориан?  --  перебил  лорд  Генри.--  А  вашу  идиллию  я  могу
досказать за вас. Вы дали ей добрый совет и разбили ее сердце. Так вы начали
свою праведную жизнь.
     --  Гарри, как вам не стыдно говорить такие вещи! Сердце Гетти вовсе не
разбито. Конечно, она поплакала и все такое. Но зато она не обесчещена.  Она
может жить, как Пердита, в своем саду среди мяты и златоцвета.
     --  И  плакать  о неверном Флоризеле, -- докончил лорд Генри, со смехом
откидываясь на спинку стула.-- Милый мой, как много еще  в  вас  презабавной
детской  наивности!  Вы  думаете,  эта девушка теперь сможет удовлетвориться
любовью  человека  ее  среды?  Выдадут  ее  замуж  за  грубиянавозчика   или
крестьянского  парня.  А знакомство с вами и любовь к вам сделали свое дело:
она будет презирать мужа и чувствовать себя  несчастной.  Не  могу  сказать,
чтобы  ваше  великое  самоотречение было большой моральной победой. Даже для
начала это слабо. Кроме того, почем вы знаете, --  может  быть,  ваша  Гетти
плавает  сейчас,  как  Офелия,  где-нибудь среди кувшинок в пруду, озаренном
звездным сиянием?
     -- Перестаньте, Гарри, это невыносимо! То вы все превращаете  в  шутку,
то придумываете самые ужасные трагедии! Мне жаль, что я вам все рассказал. И
что бы вы ни говорили, я знаю, что поступил правильно. Бедная Гетти! Сегодня
утром,  когда  я  проезжал  верхом  мимо их фермы, я видел в окне ее личико,
белое, как цветы жасмина... Не будем больше говорить об этом. И не пытайтесь
меня  убедить,  что  мое  первое  за  столько  лет   доброе   дело,   первый
самоотверженный  поступокна самом деле чуть ли не преступление. Я хочу стать
лучше. И стану... Ну, довольно об этом. Расскажите мне о себе. Что слышно  в
Лондоне? Я давно не был в клубе.
     -- Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила.
     --  А я думал, что им это уже наскучило, -- бросил Дориан, едва заметно
нахмурив брови и наливая себе вина.
     -- Что вы, мой милый! Об этом говорят всего только  полтора  месяца,  а
обществу  нашему  трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, -- на такое
умственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне ему очень  повезло.
Столько  событий  --  мой  развод, самоубийство Алана Кэмпбела, а теперь еще
загадочное исчезновение  художника!  В  Скотландярде  все  еще  думают,  что
человек  в  сером пальто, уехавший девятого ноября в Париж двенадцатичасовым
поездом, был бедняга Бэзил, а  французская  полиция  утверждает,  что  Бэзил
вовсе  и  не  приезжал в Париж. Наверное, через неделюдругую мы услышим, что
его видели в СанФранциско. Странное дело -- как только кто-нибудь  бесследно
исчезает,   тотчас   разносится   слух,   что  его  видели  в  СанФранциско!
Замечательный город, должно быть, этот СанФранциско, и  обладает,  наверное,
всеми преимуществами того света!
     -- А вы как думаете, Гарри, куда мог деваться Бэзил? -- спросил Дориан,
поднимая  стакан с бургундским и рассматривая вино па свет. Он сам удивлялся
спокойствию, с которым говорил об этом.
     -- Понятия не имею. Если Бэзилу угодно скрываться,  --  это  его  дело.
Если он умер, я не хочу о нем вспоминать. Смерть -- то единственное, о чем я
думаю с ужасом. Она мне ненавистна.
     -- Почему же? -- лениво спросил младший из собеседников.
     -- А потому, -- лорд Генри поднес к носу золоченый флакончик с уксусом,
-- что  в  наше время человек все может пережить, кроме нее. Есть только два
явления, которые и в нашем, девятнадцатом, веке еще остаются необъяснимыми и
ничем не оправданными: смерть и пошлость... Давайте  перейдем  пить  кофе  в
концертный зал, -- хорошо, Дориан? Я хочу, чтобы вы мне поиграли Шопена. Тот
человек,  с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория!
Я был к ней очень привязан, и без нее в доме так пусто. Разумеется, семейная
жизнь только привычка, скверная привычка. Но  ведь  даже  с  самыми  дурными
привычками  трудно  бывает  расстаться.  Пожалуй,  труднее  всего  именно  с
дурными. Они -- такая существенная часть нашего "я".
     Дориан, ничего не отвечая,  встал  изза  стола  и,  пройдя  в  соседнюю
комнату,  сел  за  рояль. Пальцы его забегали по черным и белым клавишам. Но
когда подали кофе, он перестал играть и, глядя на лорда Генри, спросил:
     -- Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли убить?
     Лорд Генри зевнул.
     -- Бэзил очень известен и носит дешевые часы.  Зачем  же  было  бы  его
убивать?  И врагов у него нет, потому что не такой уж он выдающийся человек.
Конечно, он очень талантливый художник, но можно писать, как Веласкес, и при
этом быть скучнейшим малым. Бэзил,  честно  говоря,  всегда  был  скучноват.
Только  раз  он  меня  заинтересовал  --  это было много лет назад, когда он
признался мне, что безумно вас обожает и что вы вдохновляете его, даете  ему
стимул к творчеству.
     -- Я очень любил Бэзила, -- с грустью сказал Дориан.-- Значит, никто не
предполагает, что он убит?
     --  В некоторых газетах такое предположение высказывалось. А я в это не
верю. В Париже, правда, есть весьма подозрительные места, но Бэзил не  такой
человек,  чтобы  туда  ходить.  Он  совсем  не любознателен, это его главный
недостаток.
     -- А что бы вы сказали, Гарри, если бы я признался вам, что это я  убил
Бэзила?
     Говоря  это,  Дориан  с  пристальным  вниманием наблюдал за лицом лорда
Генри.
     -- Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не  в  своей  роли.
Всякое  преступление  вульгарно,  точно  так  же, как всякая вульгарность --
преступление. И вы, Дориан, не способны совершить убийство. Извините, если я
таким утверждением задел ваше самолюбие, но, ейбогу, я прав. Преступники  --
всегда  людп  низших классов. И я их ничуть не осуждаю. Мне кажется, для них
преступление -- то же,  что  для  нас  искусство:  простонапросто  средство,
доставляющее сильные ощущения.
     --  Средство, доставляющее сильные ощущения? Значит, повашему, человек,
раз совершивший убийство, способен сделать это опять? Полноте, Гарри!
     -- О, удовольствие можно находить во всем, что входит в привычку, -- со
смехом отозвался лорд Генри.-- Это один из главных секретов жизни.  Впрочем,
убийство  --  всегда  промах.  Никогда  не следует делать того, о чем нельзя
поболтать с людьми после  обеда...  Ну,  оставим  в  покое  беднягу  Бэзила.
Хотелось  бы верить, что конец его был так романтичен, как вы предполагаете.
Но мне не верится. Скорее всего, он свалился с омнибуса в Сену, а  кондуктор
скрыл  это,  чтобы  не  иметь  неприятностей.  Да, да, я склонен думать, что
именно так и было. И лежит он теперь под мутнозелеными водами  Сены,  а  над
ним   проплывают   тяжелые   баржи,  и  в  волосах  его  запутались  длинные
водоросли... Знаете, Дориан, вряд ли он мог еще многое создать  в  живописи.
Его работы за последние десять лет значительно слабее первых.
     Дориан  в ответ только вздохнул, а лорд Генри прошелся из угла в угол и
стал гладить редкого яванского попугая, сидевшего  на  бамбуковой  жердочке.
Как только его пальцы коснулись спины этой крупной птицы с серыми крыльями и
розовым  хохолком  и  хвостом,  она  опустила белые пленки сморщенных век на
черные стеклянные глаза и закачалась взад и вперед.
     -- Да, -- продолжал лорд Генри, обернувшись к  Дориану  и  доставая  из
кармана  платок,  --  картины  Бэзила  стали  много  хуже.  Чего-то в них не
хватает. Видно, Бэзил утратил свой идеал. Пока вы с ним были так дружны,  он
был  великим художником. Потом это кончилось. Изза чего вы разошлись? Должно
быть, он вам надоел? Если да, то Бэзил, вероятно, не мог простить вам  этого
--  таковы  уж  все  скучные  люди.  Кстати,  что  сталось  с вашим чудесным
портретом? Я, кажется, не видел его  ни  разу  с  тех  пор,  как  Бэзил  его
закончил...  А,  припоминаю,  вы  говорили  мне  несколько  лет  назад,  что
отправили его в Селби, и он не то затерялся по дороге, не то его украли. Что
же, он так и не нашелся? Какая жалость! Это был настоящий шедевр. Помню, мне
очень хотелось его купить. И жаль, что я этого не сделал. Портрет написан  в
то  время,  когда  талант  Бэзила  был  в полном расцвете. Более поздние его
картины уже представляют собой ту любопытную смесь плохой  работы  и  благих
намерений,   которая   у   нас   дает  право  художнику  считаться  типичным
представителем английского искусства... А вы объявляли в газетах о  пропаже?
Это следовало сделать.
     -- Не помню уже, -- ответил Дориан, -- Вероятно, объявлял. Ну, да бог с
ним, с  портретом!  Он  мне, в сущности, никогда не нравился, и я жалею, что
позировал для него. Не люблю я вспоминать о нем.  К  чему  вы  затеяли  этот
разговор?  Знаете, Гарри, при взгляде на портрет мне всегда вспоминались две
строчки из какой-то пьесы --  кажется,  из  "Гамлета"...  Постойте,  как  же
это?..
     Словно образ печали, Бездушный тот лик...
     Да, именно такое впечатление он на меня производил.
     Лорд Генри засмеялся.
     --  Кто  к  жизни  подходит  как  художник, тому мозг заменяет душу, --
отозвался он, садясь в кресло.
     Дориан отрицательно потряс головой и взял несколько тихих  аккордов  на
рояле.
     -- Словно образ печали Бездушный тот лик...-- повторил он.
     Лорд  Генри,  откинувшись в кресле, смотрел на него изпод полуопущенных
век.
     -- А между прочим, Дориан,  --  сказал  он,  помолчав,  --  что  пользы
человеку  приобрести  весь  мир,  если  он теряет... как дальше? Да: если он
теряет собственную душу?
     Музыка резко оборвалась. Дориан, вздрогнув, уставился на своего друга.
     -- Почему вы задаете мне такой вопрос, Гарри?
     -- Милый мой.-- Лорд Генри удивленно поднял брови.-- Я спросил,  потому
что  надеялся  получить  ответ,  -- только и всего. В воскресенье я проходил
через Парк, а там  у  Мраморной  Арки  стояла  кучка  оборванцев  и  слушала
какого-то  уличного проповедника. В то время как я проходил мимо, он как раз
выкрикнул эту фразу, и меня вдруг поразила  ее  драматичность...  В  Лондоне
можно  очень  часто  наблюдать  такие  любопытные  сценки...  Вообразите  --
дождливый воскресный день, жалкая фигура  христианина  в  макинтоше,  кольцо
бледных  испитых  лиц под неровной крышей зонтов, с которых течет вода, -- и
эта потрясающая фраза, брошенная в воздух,  прозвучавшая  как  пронзительный
истерический  вопль.  Право,  это  было  в  своем  роде  интересно  и весьма
внушительно.  Я  хотел  сказать  этому  пророку,  что  душа  есть  только  у
искусства, а у человека ее нет. Но побоялся, что он меня не поймет.
     --  Не  говорите  так,  Гарри! Душа у человека есть, это нечто до ужаса
реальное. Ее можно купить, продать, променять. Ее можно отравить или спасти.
У каждого из нас есть душа. Я это знаю.
     -- Вы совершенно в этом уверены, Дориан?
     -- Совершенно уверен.
     -- Ну, в таком случае это только иллюзия. Как раз того, во  что  твердо
веришь,  в  действительности  не существует. Такова фатальная участь веры, и
этому же учит нас любовь. Боже, какой у вас серьезный и мрачный вид, Дориан!
Полноте! Что нам за дело до суеверий нашего века? Нет, мы больше не верим  в
существование души. Сыграйте мне, Дориан! Сыграйте какой-нибудь ноктюрн и во
время  игры  расскажите  тихонько,  как  вы  сохранили молодость. Вы, верно,
знаете какой-нибудь секрет.
     Я старше вас только на десять  лет,  а  посмотрите,  как  я  износился,
сморщился,  пожелтел!  Вы же поистине очаровательны, Дориан. И сегодня более
чем когда-либо . Глядя на вас, я вспоминаю день  нашей  первой  встречи.  Вы
были  очень застенчив