н, и она
целовала его чаще и более пылко, чем других шаферов. Должно быть, и он это
приметил, ибо провел в Нью-Йорке всю неделю перед ее  отъездом  в  Европу.
Свадебная суета закончилась в последнее воскресенье  мая,  а  в  следующую
субботу ей предстояло отплыть на "Париже". Он попытался завладеть всем  ее
оставшимся временем, и это ему почти удалось. Он водил ее на  спектакли  -
"Леди следует вести себя хорошо" с  четой  Астеров  и  Уолтером  Кэтлетом,
который она уже видела  в  Филадельфии,  "Цена  славы",  "Роз-Мари",  "Они
знали, чего хотят" с Ричардом Бенетом и Полин  Лорд,  и  на  "Гарриковские
вечера". Стояла удушливая жара, хотя шла всего  первая  неделя  июня.  Вся
страна,  казалось,  жаждала   умереть,   и   под   водительством   бывшего
вице-президента, который однажды высказался по поводу того,  чего  Америке
не хватает, многие действительно отправились  на  тот  свет.  Джо  не  мог
примириться с жарой и то и дело взывал: "Господи!" - и после первого  акта
"Цены славы" без особого труда уговорил ее уйти. У  него  был  с  собой  в
городе автомобиль, красный спортивный "джордан", и он предложил ей поехать
на Лонг-Айленд, в Уэстчестер, куда угодно.
   - Я буду выкрикивать ругательства  и  расскажу  несколько  истории  про
войну, - сказал он, - и тебе будет казаться, что ты все еще на спектакле.
   У него хватило ума или интуиции помалкивать, пока они не миновали черту
города.  Жара  была  страшной,  нечем  было  дышать,  и  на  лицах  людей,
встречавшихся с  Кэролайн  взглядом,  играла  глупая  улыбка,  словно  они
извинялись за погоду. Она догадывалась, что и сама расплывается в такой же
улыбке.
   Наконец они добрались до места на Лонг-Айленде, которое, по словам Джо,
называлось "Джонс бич".
   - Что на тебе надето внизу?
   - Боже! О чем ты говоришь?
   - Как о чем? Я полезу в воду только вместе с тобой.
   Сердце ее стучало, колени дрожали, но она сказала: "Ладно". Ей ни  разу
не приходилось видеть взрослого  мужчину  обнаженным,  поэтому,  когда  он
вышел из-за машины со своей стороны и направился к воде, она с облегчением
вздохнула, заметив, что на нем надеты  трусы.  "Входи,  не  жди  меня",  -
сказала она. Ей хотелось, чтобы он был уже в воде, когда она выйдет  из-за
машины в лифчике и панталонах. Он понял ее и не смотрел в ее сторону, пока
она не отплыла на расстояние в несколько метров.
   - Что теперь будет с моей прической?! - сказала она.
   - Теперь уж ничего не поделаешь, - ответил он. - Тебе не холодно?
   - Сейчас нет.
   - Жаль, что мы не развели костер. Я не сообразил.
   - Ни в коем  случае.  Чтобы  люди  увидели  костер  и  со  всех  сторон
сбежались к нему. Слава богу, что ты этого не сделал.
   Он вышел из воды первым.
   - Не сиди в воде слишком долго, -  посоветовал  он.  -  Вытрешься  моей
нижней рубашкой. - Он пошел к машине, включил зажигание  и  подержал  свою
влажную от пота нижнюю рубашку возле мотора. - Выходи, - позвал он.
   Она вышла, оттягивая, чтобы соблюсти  максимум  приличия,  прилипшие  к
телу панталоны. Лифчик совсем не держал, и она была до слез  зла  на  свою
колышущуюся грудь. Как ни мило он ведет  себя,  наверняка  он  заметит  ее
"бюст".
   - Брось стесняться, - сказал он.  -  Что  я,  никогда  не  видел  голой
женщины?
   - Ну все-таки, - промямлила она, - ведь меня ты не видел.
   - Чепуха. А то пропадет все удовольствие от купания. Иди поплавай  еще,
а потом вылезай без всякого стеснения. Или, по крайней  мере,  без  стыда.
Иди.
   Она последовала его совету, и ей стало легче. Она  вдруг  почувствовала
себя четырнадцатилетней девочкой. Или даже  еще  моложе.  Смущение  ее  не
покинуло, но страх исчез. Она вытерлась его теплой рубашкой.
   - Не знаю, что делать с волосами, - пожаловалась она.
   -  Возьми.  -  Он  бросил  ей  чистый  носовой  платок.  -  Может,  это
пригодится. - Но от платка толку было мало.
   Он заставил ее надеть поверх вечернего платья свой смокинг. А потом они
закурили и почти забыли про все неудобства.
   - Если бы мы поехали на настоящий пляж или в  бассейн,  там,  наверное,
все было бы проще, - сказал он.
   - Нет, хорошо, что не поехали, - ответила она.
   - Хорошо? Мне так хотелось, чтобы именно это ты сказала.
   - Да? Значит, хорошо, что сказала.
   Он обнял ее и попытался поцеловать.
   - Нет, - сказала она.
   - Как хочешь, - согласился он.
   - Не порть вечера, - сказала она.
   - Этим не испортишь. Сейчас, по крайней мере. Я ведь подождал, пока  ты
оделась.
   - И хорошо сделал. Поэтому ты мне и нравишься, Джо. Но даже  сейчас  не
надо. И ты знаешь почему?
   - Честно говоря, не знаю. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - Нет, понимаешь. Ты... Черт побери!
   - Ты хочешь сказать, потому что я видел тебя раздетой?
   - Ага, - ответила она, хотя до этой минуты считала, что в  общем-то  он
не видел ее совсем раздетой. Теперь она жалела, что не  разделась  донага.
Рано или поздно застенчивость нужно преодолеть, и с Джо случай был как раз
подходящий!
   - Ладно, - сказал он и убрал руку.
   Они заговорили про ее путешествие в Европу. Это была ее первая поездка.
Он сказал, что хотел бы поехать с ней,  мог  бы  поехать  через  некоторое
время, поводить ее по Парижу и так далее, но сейчас не может: должен  быть
примерным мальчиком, потому что пора  добиваться  чего-то  и  зарабатывать
деньги.  Жулик  адвокат  и  глупость  его  матери  значительно   уменьшили
состояние, оставленное его отцом. Поэтому он работает в отделении  "Нэшнел
Сити" в Рединге, получая такое жалованье, которое лишь  демонстрирует  ему
его ничтожество. Но она не могла испытывать к нему  большой  жалости:  она
видела их дом и "роллс" миссис Монтгомери.
   - Все это  очень  мило,  -  сказала  она,  -  но  нам,  наверное,  пора
возвращаться в город. Далеко до него?
   - Недалеко. Точно не знаю сколько. У нас еще есть время. Давай  побудем
здесь подольше. Ты ведь скоро уезжаешь и надолго.
   - Но у меня еще масса дел, - сказала она. - Ты  даже  не  представляешь
сколько.
   -  Представляю.  Полдюжины  банных  полотенец,   шесть   пар   толстого
шерстяного белья, дюжина носовых платков, два свитера. Школа  обеспечивает
постельным бельем, но мы рекомендуем - и так далее.  И  все  это  пометить
несмываемым чернильным карандашом либо вышить метки.
   - Но мне надо... Мне еще...
   -  Родителей  настоятельно  просят  ограничивать  детей   в   отношении
карманных денег. Полтора доллара в неделю  достаточно  для  удовлетворения
основных нужд.
   - Ах, Джо!
   - Пользоваться мотоциклами категорически запрещается.
   - Как насчет сигарет?
   - Учащимся предпоследних и последних классов  позволяется  пользоваться
табаком при наличии письменного разрешения от одного или обоих родителей.
   - А я могла бы процитировать тебе правила,  которые  ты  не  знаешь,  -
сказала она.
   - Какие, например?
   - Женской школы.
   - Ерунда. В случае если  ученица  в  течение  учебного  года  регулярно
пропускает  занятия  или  внеклассные  мероприятия,  следует   представить
справку от семейного врача на имя школьной сестры...
   - Хватит, - сказала она. Она была смущена и рассердилась на себя. Сидит
и болтает о самом сокровенном с мужчиной, которого она в  действительности
не знает. Второй раз за этот вечер он оказался для нее "первым": он первым
увидел ее раздетой (она имела серьезные и небезосновательные подозрения по
поводу того, насколько непрозрачными были ее панталоны) и с ним первым она
заговорила про "это". Она ненавидела все эвфемизмы, которые были в ходу, и
вспоминала обычно  принятый  в  терминологии  Брин-Мора:  "освобождена  от
занятий спортом".
   Он вновь обнял ее и приблизил свое лицо к ее лицу. Он  решил,  что  она
сердится на него, и на мгновенье он действительно был ей  безразличен.  Но
потом она прижалась к его плечу, протянула губы для поцелуя  и  откинулась
на спинку сиденья. Он спустил  с  ее  плеч  бретельки  платья  и  принялся
целовать ее грудь, а она гладила его по голове. Она спокойно ждала, как он
поступит   дальше,   догадываясь,   что   будет,   и   приготовилась    не
сопротивляться. Но она ошиблась. Внезапно он натянул бретельки обратно  ей
на плечи. Дыхание у него стало ровнее и глубже, как у бегуна, закончившего
дистанцию несколько минут назад.
   - У тебя еще не было мужчины? - спросил он.
   - Нет, - ответила она.
   - Правда? Прошу тебя, не лги.
   - Правда.
   - Ты любишь меня? - спросил он.
   - Мне кажется, да.
   - Сколько тебе лет? - спросил он.
   - Двадцать пять. Двадцать шестой. Нет, уже двадцать шесть.
   - Значит, ты решила, пока не выйдешь замуж, ни с кем не спать?  Поэтому
у тебя никого и не было?
   - Наверное, - ответила она. - Не  знаю.  -  И,  прикусив  нижнюю  губу,
добавила: - У меня ничего подобного еще не было.
   Она обвила его шею руками. Он целовал ее.
   - Хочешь ли ты выйти за меня замуж? - спросил он. -  Или  у  тебя  есть
кто-нибудь?
   - Нет, по-настоящему нет.
   - Так ты согласна?
   - Да, - ответила она. - Но ведь ты не  собираешься  объявлять  о  нашей
помолвке прямо сейчас?
   - Нет. Нам,  наверно,  надо  вести  себя  разумно.  Отправляйся  в  это
путешествие, а через два месяца посмотрим, не разлюбила ли ты меня.
   - А ты любишь меня? - спросила она. - Ты ведь этого не сказал.
   - Я люблю тебя, - ответил он. - И  ты  первая,  кому  я  это  говорю  в
течение последних - сейчас тысяча девятьсот двадцать пятый -  восьми  лет.
Ты мне веришь?
   - Пожалуй, - ответила она. - Восемь лет.  Значит,  с  тысяча  девятьсот
семнадцатого года. С войны?
   - Да.
   - А что тогда произошло?
   - Она была замужем, - ответил он.
   - Вы все еще встречаетесь?
   - Последние два года нет. Она сейчас на Филиппинах.  Ее  муж  служит  в
армии, и у них трое детей. Все давно кончено.
   - Ты женился бы на мне, если бы у меня уже был мужчина?
   - Не знаю. Честно, не знаю. Я не поэтому спросил тебя. Я  хотел  знать,
потому что... Хочешь знать правду?
   - Конечно.
   - Если бы у тебя уже кто-нибудь был, я предложил бы  тебе  провести  со
мною ночь.
   - И тогда ты, вероятно, не предложил бы мне стать твоей женой?
   - Возможно. Не знаю. Но сейчас я хочу, чтобы ты вышла  за  меня  замуж.
Хорошо? Смотри не влюбись там в какого-нибудь француза.
   - Не влюблюсь. Я даже жалею, что мне нужно ехать, но понимаю,  что  это
необходимо. - Она говорила трагическим шепотом.
   - Почему?
   - По очень простой причине. У меня есть своя теория. Я всегда  говорила
себе, что, когда полюблю так, что мне захочется выйти  за  этого  человека
замуж, прежде чем объявлять о  помолвке,  я  стану  с  ним  близка,  потом
некоторое время мы будем помолвлены и сразу же поженимся.
   - Это означает, что ты ни разу в жизни не была влюблена.
   - Нет, вовсе это не так. Не совсем так. Просто я не была влюблена с тех
пор, как приняла это решение. С тех пор, как узнала  кое-что  про  любовь.
Господи! Эти часы правильные?
   - Спешат на несколько минут.
   - На сколько?
   - Не знаю.
   - Господи, ты понимаешь, который сейчас час, даже если  они  спешат  на
полчаса? Нам пора возвращаться. Мне ужасно  не  хочется,  но  прошу  тебя,
милый.
   - Хорошо, - согласился он.
   На полдороге в город ей на память пришло нечто такое, что заставило  ее
ахнуть, съежиться, почувствовать себя глубоко несчастной. Самая беда  была
в том, что об атом предстояло сейчас же сказать ему.
   - Джо, милый, - начала она.
   - Да?
   - Я только что вспомнила ужасную вещь. Черт бы все побрал. Ах, если  бы
люди...
   - В чем дело?
   - Мы не сможем встретиться завтра вечером.
   - Почему? Что-нибудь уже нельзя отменить?
   - Нельзя. Мне следовало предупредить тебя об этом, но я не  знала,  что
мы... Я хотела... А мы... Из Гиббсвилла приезжают проводить меня.
   - Кто? Как его зовут?
   - Он не один. С ним...
   - Кто? Я его знаю?
   - Возможно. Джулиан Инглиш. И с ним Огдены. По-моему, ты их знаешь.
   - Фрогги? Конечно. Мы и с Инглишем раза два встречались.  Он  учится  в
колледже, да?
   - Нет. Уже кончил.
   - А ты в него не влюблена? Нет? Он ведь  малый  так  себе.  Жульничает,
когда играет в карты. Увлекается наркотиками.
   - Неправда! -  воскликнула  она.  -  Ничего  подобного.  Вот  пьет  он,
пожалуй, больше, чем следует.
   - Неужели ты не понимаешь, что я шучу, дорогая? Я ничего  про  него  не
знаю. Встреть я его, я не  уверен,  узнал  бы  я  его.  Наверное,  все  же
узнал... Надеюсь, ты не влюблена в него?
   - Я влюблена в тебя. Я в самом деле люблю тебя. И  поэтому-то  мне  так
неприятно. Хорошо, если бы ты смог быть с нами  завтра,  в  мой  последний
вечер перед отъездом. Но мне кажется, что этого делать не стоит.
   - Конечно, не стоит. Мистеру Инглишу может не понравиться.
   - Не в этом дело. Я думаю не только  о  нем.  Джин  и  Фрогги  едут  из
Гиббсвилла в Нью-Йорк, специально чтобы проводить меня,  и  мы  собирались
как следует кутнуть завтра вечером. Сейчас меня это ничуть не  радует,  но
отменить их приезд уже поздно.
   - Да, черт побери, ты права. Ты исчезаешь как призрак, которого, может,
и вовсе не было.
   - Будешь мне писать?
   - Ежедневно. Вандомская площадь, четырнадцать.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю. Потому что из двух туристических фирм ты  должна  была  выбрать
"Морган-Харджес", а не "Америкэн экспресс". Я буду писать каждый  день,  а
по субботам телеграфировать. А что я  получу  взамен?  Почтовую  открытку,
которую мне было бы стыдно показать собственной матери, шарф от  "Либерти"
и, быть может, данхиловскую зажигалку.
   Они остановились и купили в аптеке расческу, чтобы она  могла  войти  в
"Коммодор", где остановилась вместе с Либ  Мак-Крири  и  Из  Стэннард,  ее
соученицами по Брин-Мору, которые отправлялись в путешествие вместе с ней.
Как только автомобиль подъехал к тротуару, ветерок исчез, появилась  жара,
все кругом опять стало раздражать, и ей хотелось вернуться к себе в  номер
и лечь в ванну. Прощание их было несколько поспешным, и  она  не  испытала
никакого удовольствия, ибо чувствовала, что выглядит как страх божий.
   Именно об этом он и упомянул в одном из своих первых писем. Он вынужден
был оставаться в Нью-Йорке, сидеть в жаре, в то время как она наслаждалась
прохладой на борту парохода и чувствовала себя человеком. Ее  письма  были
пылкими, радостными, ласковыми, полными новой и внезапной любви. Вместе  с
ней плыли Николае Мэррей Батлер, Энн Морган, Эдди Кантор, Дженевьев  Тобин
и Джозеф И.Уайденер. Слова "интересно, люблю ли я его" были как  припев  -
так часто она их произносила, -  и  она  то  и  дело  напевала  про  себя:
"Интересно - интересно".
   - Кого? Джо Уайденера? - спрашивала Либ.
   - Его тоже зовут Джо.
   - Джо Инглиша, который тебя провожал?
   - Его зовут Джу. Джу - сокращенно от Джулиан.
   - Кого же тогда?
   - Ты его не знаешь, - отвечала Кэролайн.
   - Нет, знаю. Это тот молодой человек, что привез тебя в отель в  жутком
виде.
   - Именно.
   Его  письма,  однако,  не  соответствовали   ее   настроению.   В   них
проглядывали  недовольство  и  раздражение,  и,  хотя  она   с   жадностью
перечитывала строки со словами любви, тем не менее вынуждена  была  честно
признаться  самой  себе,  что  они  больше  похожи  на  постскриптум.  Она
оправдывала это жарой, царившей в Нью-Йорке и Рединге, и жалела его, о чем
и писала  в  своих  ответах.  Всю  ее  первую  поездку  в  Европу  он  был
единственным человеком, по ком она  скучала,  с  кем  ей  хотелось  делить
радость открытия новых стран. Она очень скучала по нему.  А  потом  пришло
письмо, которое испортило ее путешествие или, по крайней  мере,  разделило
его на две части. Он исписал много страниц, но все это сводилось  к  тому,
что много времени спустя она признала справедливым: "По правде говоря, моя
дорогая, судьба свела  нас  вместе,  и  та  же  судьба  разлучила  вечером
накануне твоего отплытия. Этим людям предначертано было приехать и забрать
тебя у меня в тот вечер. Мне кажется, что, не будь их, ты бы применила  на
практике ту теорию, о которой рассуждала во время нашего купания.  Но  они
приехали, правда? А поскольку так случилось, ты уехала, не применив  своей
теории на практике, а я после этого осложнил возникшую между нами ситуацию
связью с другой девушкой. Поэтому, мне кажется, мы  должны  расстаться.  Я
чувствую себя ужасно..."
   Она не поверила ему, а потом решила  протелеграфировать,  что  связь  с
другой ничего не меняет. Она любила его и не меньше его жалела о том,  что
не провела с ним своего последнего вечера в Нью-Йорке. Если бы она могла с
ним поговорить! Но такой возможности  не  представлялось,  а  от  писем  и
телеграмм толку было мало. К концу того  дня,  когда  пришло  письмо,  она
наконец уяснила себе, чем же оно так потрясло ее (что, однако,  ничуть  не
сделало ее менее несчастной): первую свою отставку она получила, насколько
понимала, из-за  того,  что  мужчина  пытался  быть  с  нею  честным.  Она
сообразила это и впервые в  жизни  решила  напиться.  И  в  тот  же  вечер
напилась в компании красивого студента-еврея из Гарвардского университета,
которому  суждено  было  сыграть  в   ее   сексуальной   жизни   несколько
своеобразную роль.  Он  продемонстрировал  ей  все  возможности  парижских
развлечений, начиная от самых  безыскусных  и  кончая  "цирком".  Все  это
вспомнилось ей только  на  следующий  день,  когда  к  ней,  мучающейся  в
похмелье, пришли на память сцены, которые, она  знала,  ей  присниться  не
могли. Она тут же решила собраться и уехать домой, но Из  Стэннард  спасла
ее от безумия. Когда  Либ  Мак-Крири  ушла  за  покупками,  Из  явилась  к
Кэролайн и села на ее кровать.
   - Куда Генри водил тебя вчера?
   - О господи, если бы я только помнила!
   - Ты была так пьяна?
   - О господи! - повторила Кэролайн.
   - И ничего не помнишь?
   - Очень мало.
   - Он... Вы были в таком месте, где мужчина и женщина... Ну, знаешь?
   - По-моему, да. Боюсь, что да.
   - Он и меня водил туда. Я думала, что умру, когда мы вошли.  Я  его  не
понимаю. Я не была так пьяна, как ты. Я все  помню.  Все  подробности.  Но
Генри я не могу понять. Он ни разу до меня не дотронулся. Его интересовала
только моя реакция. Он не смотрел на них, он смотрел на меня. По-видимому,
получал удовольствие от того, какое впечатление производили  на  меня  эти
люди. Пожалуй, не стоит больше общаться с ним и  с  его  компанией.  Он-то
хочет, чтобы мы снова пришли к ним.
   - Господи, как все это ужасно. Как ты думаешь, он что-нибудь сделал  со
мной? - спросила Кэролайн.
   - Нет. Уверена, что нет. Ему доставляет удовольствие следить  за  нашей
реакцией. Есть такие люди. Ты никогда себе ничего не позволяла, Кэлли?
   - Нет.
   - Я тоже нет, и, по-моему, люди вроде Генри догадываются об этом,  лишь
взглянув на нас. Ей-богу.
   - Тогда зачем он... Как хорошо бы очутиться дома.
   - Не беспокойся. Ты заметила, что Либ он не приглашает? Я  давно  знаю,
что у Либ был роман, может, и не один. Значит, это касается только нас. Не
говори ничего Либ, а если Генри станет слишком настойчив, мы можем  уехать
из Парижа. Дать аспирин или еще что-нибудь?
   Кэролайн так напугалась, что старалась больше не напиваться.  Остальную
часть путешествия самое  большее,  чем  она  одаривала  интересующихся  ею
молодых людей, говорящих по-английски, это согласием потанцевать с ними, и
еще  целый  год  страшный  случай  с  Генри-Как-Его-Там  и   унизительный,
разочаровывающий опыт знакомства с  Джо  Монтгомери  влияли  на  ее  выбор
кавалеров: они должны быть людьми нравственными, лучше светловолосыми и ни
в  коем  случае  не  обладать  эффектной  или  чрезмерно   привлекательной
внешностью.
   Дома, в Гиббсвилле, ей решительно нечего было делать,  кроме  как  днем
играть в бридж в женском клубе, а вечером развлекаться в смешанных клубах,
пройти курс стенографии и машинописи  в  гиббсвиллском  Деловом  колледже,
смутно надеясь, что на зиму, быть может, удастся  уе