бе  полезно
поспать, - говорила мать.
   - Мама, милая, я чувствую себя отлично. Не надо мне снотворного. Я буду
спать ночью.
   - Но доктор Инглиш дал мне для тебя эти  таблетки.  И,  по-моему  тоже,
тебе следует поспать. Ты не сомкнула глаз с часу ночи.
   - Нет, я спала. Немного, правда.
   - Ты не спала. Не спала как следует.
   - Но сейчас я не хочу спать. Совсем не хочу.
   - О господи, что мне делать с тобой? - вздохнула миссис Уокер.
   - Бедная мама, - сказала Кэролайн и обняла мать.
   Ей было жаль ее, хотя та и не испытывала настоящего горя, а  была  лишь
расстроена горем дочери. Мать была готова, по зову, так  сказать,  активно
горевать вместе с Кэролайн.
   Она старалась в этот первый день не думать о Джулиане,  но  о  чем  еще
можно было думать? Она то и дело возвращалась мыслями к тому ночному часу,
когда мать вошла в ее бывшую комнату и сказала, что отец Джулиана внизу  и
хочет ее видеть.  И  она  говорила  себе:  "Я  все  поняла  сразу,  я  все
сообразила в ту же минуту", а иногда, желая быть честной, винилась, что не
сразу все поняла.  Поняла  лишь,  что  случилось  что-то,  но,  по  правде
сказать, даже была готова отказаться  сойти  вниз.  Она  знала,  что  речь
пойдет о Джулиане, и не хотела больше слышать о нем, и скорей ее разум,  а
не инстинкт подсказал ей, когда она еще лежала в теплой,  мягкой  постели,
что отец Джулиана вовсе не из тех людей, кто способен разбудить человека в
столь поздний час - был почти час ночи  -  без  особой  на  то  нужды.  Он
сказал, что у него есть для нее ужасное известие - это  прозвучало  совсем
как перед началом рассказа,  "забавнейшего  из  всех,  что  вы  когда-либо
слышали", или "от которого  вы  обхохочетесь".  Ни  один  рассказ  доктора
Инглиша не соответствовал подобным вступлениям. Но человеком  он  оказался
тактичным, все рассказал сразу, не ждал, пока его станут расспрашивать.
   - Мистер Харли нашел Джулиана в машине, в гараже, он уже  был  мертвым,
хотя мистер Харли этого еще не знал. Джулиан умер  от  отравления  угарным
газом,  или,  по-другому,  выхлопными  газами.  Мотор  работал.  -  Затем,
помолчав, добавил: - Кэролайн, это похоже на самоубийство. Он  не  оставил
вам какой-нибудь записки, а?
   - О господи, нет, конечно. Разве была бы я здесь, оставь он записку?
   - Я не хотел ничего сказать, -  продолжал  доктор.  -  Я  только  хотел
удостовериться. Следователь тоже будет об этом спрашивать. Не  думаю,  что
нам удастся избежать заключения о самоубийстве,  но  попытаюсь  что-нибудь
сделать. Постараюсь сделать все возможное.
   Он говорил, как политический деятель, не желающий признаться в том, что
не может добиться открытия в округе еще одного почтового отделения.
   - Для чего это вам? - спросила Кэролайн. - Конечно, он убил себя.
   - Кэролайн, душечка! -  воскликнула  миссис  Уокер.  -  Как  ты  можешь
говорить такие вещи, если это еще неизвестно? Ужас, что ты говоришь.
   - Почему? Почему, черт побери? Кто это сказал? Черт бы вас всех побрал!
Если он решил покончить с собой, то это никого  не  касается,  кроме  него
самого.
   - Она в истерике, - сказала миссис Уокер. - Душечка...
   - Оставь меня. Это ты виновата. Ты! Ты его  никогда  не  любила.  И  вы
тоже, вы, с вашим высокомерием!
   - О Кэролайн, подумай, что ты говоришь!
   - Где он? Говорите, где он? Куда вы его дели? Вы точно знаете,  что  он
умер? Откуда вы знаете? По-моему, вы даже живого  от  мертвого  не  можете
отличить.
   -  Он  мой  сын,  Кэролайн.  Пожалуйста,  не   забывайте   этого.   Мой
единственный сын.
   - Да. Ваш единственный сын. Он вас никогда не любил. Но вы  это  знали,
не правда ли? Так свысока, величественно и мерзко вы говорили с ним, когда
мы пришли к вам на обед. Думаете, он не заметил?  Это  вы  довели  его  до
этого, не я.
   - Я лучше пойду, Элла. Если я вам понадоблюсь, я буду дома.
   - Хорошо, Уил, - сказала миссис Уокер.
   - Почему вы сначала позвали маму? Почему вы не сказали мне первой?
   - Тише, душечка. Спокойной ночи, Уил. Я не провожаю вас.
   - Почему вы не ведете меня к нему? В чем  дело?  Он  что,  обожжен  или
искалечен?
   - Тише, душечка, - повторила миссис Уокер. -  Уил,  как  вы  думаете?..
Может на минутку?
   - Пожалуй, да. Я просто думал, что ей будет трудно  сейчас,  когда  она
только что узнала...
   -  Что  ж,  если  ты  действительно  хочешь  увидеть  его  сегодня  же,
душечка...
   - О господи, я только что вспомнила! Не могу. Я  обещала  ему,  что  не
буду смотреть, - сказала Кэролайн.
   - Обещали? Что это значит? О чем вы говорите? Вы знали,  что  он  хочет
убить себя? - Доктор рассердился.
   - Нет, нет. Успокойтесь! Не горячитесь, вы, старый... - С уст  ее  чуть
не сорвалось  одно  из  любимых  словечек  Джулиана,  но  она  уже  и  так
достаточно шокировала свою мать. Она повернулась  к  матери.  -  Когда  мы
поженились, мы дали друг другу обещание не смотреть на труп, если один  из
нас умрет раньше другого.  Если  он  умер  первым,  я...  О  боже!  -  Она
заплакала. - Уходите, доктор. Я не хочу видеть вас. Мама!
   Они еще долго сидели, Кэролайн и ее мать. "Все хорошо, все  хорошо",  -
повторяла миссис Уокер и старалась не  плакать,  прислушиваясь  к  звукам,
которые издавала Кэролайн. Странно и даже  непривычно  было  слышать,  как
плачет Кэролайн, - те же рыдания и  всхлипывания,  только  более  взрослым
голосом. Вот этот голос, принадлежащий взрослой женщине, и делал  ее  плач
непривычным. Маленькая девочка в одежде взрослой женщины, она уже  никогда
не сможет надеть детское платье. Как это говорится у Попа? Или  это  вовсе
не он? Такая милая, хорошая девочка. Почему с ней это случилось?
   Миссис Уокер уже забыла про Джулиана. Для нее существовала теперь  одна
Кэролайн со своей болью и мукой. Бедная девочка! У нее, наверное, замерзли
ноги. Потом они вместе поднялись наверх, и миссис  Уокер  приготовилась  к
длительному ночному бдению, но, поскольку она давно уже отвыкла от  ночных
бдений, ее очень быстро одолел сон.
   Кэролайн не спала всю ночь. Уже после того,  как  рассвело,  она  долго
лежала, прислушиваясь к безжалостным  звукам  спешащих  на  работу  людей,
которые продолжали жить как ни в чем не бывало. Забавно  было  и  то,  что
день выдался хороший. Очень хороший день. Эти мысли утомили ее, и под утро
она уснула и спала чуть ли не до полудня. Проснувшись, она приняла  ванну,
выпила чаю с поджаренным хлебом, выкурила сигарету  и  почувствовала  себя
лучше, но тут вдруг вспомнила, что начинается день, хотя часть его она уже
проспала. Ей хотелось пойти к Джулиану.  Но  Джулиан  был  скорее  в  этой
комнате, на улице, по которой он вчера так сердито шагал, идя от ее машины
к своей, а тем более, в комнате внизу, где  в  один  прекрасный  день  они
стали близки, чем там, где  он  лежал,  и  в  том,  что  лежало  там.  Она
посмотрела из окна на улицу, ничуть не ожидая увидеть его следы.  Но  если
бы увидела их, то ни капли бы не удивилась.  Среди  доносившихся  с  улицы
звуков были слышны его шаги. У него на каблуках всегда были  металлические
подковки, и уже никогда больше не сможет она слышать этот звук без... Нет,
плакать она не будет, но ей всегда будет хотеться  плакать.  Весь  остаток
своей жизни, такой долгой, даже если ей суждено  умереть  через  час,  она
всегда будет готова плакать по Джулиану. Не по нему - ему сейчас хорошо, -
а из-за него, потому что он ушел от нее, и никогда больше она  не  услышит
цокота его металлических подковок по паркету, не ощутит его  запах,  запах
свежих белых сорочек, сигарет, а порой и виски. Скажут, что он был пьян, а
он не был пьян. Нет, был. Он был пьян, но это был Джулиан, и,  пьяный  или
трезвый, он был лучше всех. В нем было нечто такое, чего не было ни в  ком
другом. Он был похож на тех, кто погиб в  войну,  на  молодого  офицера  в
заморской  фуражке  и  в  кителе  с  поясом,  в  таком   кителе,   который
застегивается до самого горла, но пуговиц не видно, с крылышками  авиатора
на том месте, где должен быть карман, и в высоких со  шнурками  до  блеска
начищенных башмаках и с грязью, прилипшей к подошвам, с сигаретой в  руке,
обнимающей талию американки во французской форме. Никто  не  умел  держать
так сигарету, так насвистывать,  напевать  что-то  про  себя,  раскладывая
пасьянс или размахивать клюшкой для игры в гольф взад  и  вперед,  взад  и
вперед, шлепать ее чуть сильнее, чем следовало, и  говорить:  "Ах,  миссис
Инглиш, это вы?", зная, что шлепает чересчур  сильно,  и  боясь,  что  она
рассердится. Вот в чем беда. Никогда больше она  не  сможет  сердиться  на
него. Зла на  него  не  было  -  он  умер.  У  нее  уже  появилась  манера
разговаривать с ним: "Почему ты так поступил? Почему ушел от меня? Подожди
ты немного, и все бы наладилось. Сегодня же днем я  вернулась  бы  домой".
Нет, думала она, на сей раз она бы не вернулась домой, и он это понял,  и,
господи прости,  был  прав.  Ему  суждено  было  умереть.  Ему  ничего  не
оставалось делать, ему ничего не оставалось делать... Все понятно.  Начнем
сначала.
   - Китти Хофман здесь, - сказала миссис Уокер. - Хочешь ее видеть?
   - Нет, но придется, - ответила Кэролайн.


   Помещение гиббсвиллского "Стэндарда".
   - Прошу не забывать, что сегодня суббота.  Мы  кончаем  раньше.  Первый
выпуск назначен на час десять, поэтому работаем без перерыва. - Эти  слова
Сэм  Доэрти,  редактор  отдела  новостей  "Стэндарда",  произносил  каждую
субботу в течение двадцати с лишнем лет. Они стали неотъемлемой частью его
вместе с  мешками  под  глазами,  пенковой  трубкой  и  геморроем.  В  его
обязанности редактора  отдела  новостей  также  входило  читать  гранки  и
придумывать заголовки для первой страницы. - Послушай, Элис, - сказал  он,
прерывая чтение и опуская карандаш.
   - Что? - отозвалась она.
   - Тебе известно что-нибудь про самоубийство Инглиша? Может, ты  слышала
какие-нибудь разговоры по этому поводу?
   - Нет, - ответила она.
   - А ты интересовалась? - спросил он.
   - Нет, - повторила она и добавила: - Я слышала, босс не велел вам много
распространяться на эту тему.
   - Вот видишь? - спросил он, укоризненно покачав головой. - В этом-то  и
есть твоя беда, Элис. Хороший репортер знает  в  десять  раз  больше,  чем
печатается  в  газете.  А  такой  материал  тебе   следовало   бы   знать.
Подробности, девочка, подробности. Не для газеты. Ты должна быть  в  курсе
всех подробностей такого крупного события,  даже  если  не  будешь  о  нем
писать. Глядишь, может, такой материал и  пригодится.  Понятно,  о  чем  я
говорю?


   Гарри Райли вернулся в гостиницу освежиться  перед  завтраком  с  одним
нужным человеком. Ему передали, что его просила позвонить  миссис  Горман.
Поднявшись к себе  в  номер,  он  заказал  разговор  с  Гиббсвиллом,  штат
Пенсильвания, один, один, один, восемь.
   - Алло!
   - Алло!
   - Алло! Алло, это ты, Гарри?
   - Да. В чем дело?
   - Послушай, Гарри, вчера вечером Джулиан Инглиш покончил с собой.
   - Что?
   - Инглиш покончил с собой. Каким-то газом у себя в гараже.  Углекислым,
что ли.
   - Ты хочешь сказать, угарным?
   - Именно. Это ведь отрава. Он принял отраву.
   - Еще бы не отрава! Только он не принял ее,  угарный  газ  вырабатывает
мотор.
   - Вот как? А я и не знала. Я слышала только про какой-то газ и  что  он
был в гараже.
   - Когда? Кто тебе сказал?
   - Вчера вечером. Весь город говорит. Я слышала от четырех-пяти людей, а
я все утро и  с  крыльца-то  не  сходила.  Пошла  к  семичасовой  мессе  и
больше...
   - Откуда известно, что это самоубийство?  Кто  сказал?  Такое  может  с
любым случиться. Он был пьян?
   - Да.
   - Тогда он мог заснуть или еще что-нибудь.
   - И вовсе нет. Он вошел в гараж и закрыл дверь. И я слышала, что у него
была с собой бутылка виски. Кэролайн, говорят, хотела от  него  уйти.  Она
была у матери.
   - А!
   - Поэтому я и позвонила тебе, Гарри. Ты к этому никакого  отношения  не
имеешь, правда?
   - Господи, нет, конечно.
   - Ты же знаешь, какие бывают люди.
   - Я знаю, какая ты.
   - Нашел время для оскорблений, когда я стараюсь ради него. Ты прекрасно
знаешь, что будут говорить люди. Они скажут, что ты имеешь прямое к  этому
отношение, потому что Инглиш плеснул тебе  виски  в  лицо  позавчера.  Они
сложат два и два и получат пять.
   - О чем ты говоришь?
   - Ты не соображаешь, что ли? Скажут, что он разозлился на тебя,  потому
что ты влюблен в Кэролайн.
   - О господи, о чем ты говоришь, женщина? Инглиш был у  меня  в  конторе
вчера. Пришел меня повидать. Двадцать четыре часа назад он был  у  меня  в
конторе, и мы с ним разговаривали.
   - О чем вы говорили?
   - Долго разговаривать у меня не было  времени.  Я  спешил  на  поезд  в
Нью-Йорк. Даже если нет беды, ты ее накличешь.  Это  все,  что  ты  хотела
сообщить?
   - А разве не достаточно? Тебе  что,  не  интересно  было  услышать  про
Инглиша?
   - Только чтобы пойти и заказать цветы, вот и все. Мне нравился  Инглиш,
и я, должно быть, нравился ему, иначе он не одолжил бы у меня  деньги.  Он
не взял бы у меня и пятака, если бы я  был  ему  не  по  душе.  Успокойся,
дорогая, не волнуйся по пустякам. В этом твоя беда.  Тебе  нечего  делать,
сидишь дома и волнуешься. Что тебе привезти из Нью-Йорка?
   - Мне ничего не  нужно.  Но  если  ты  будешь  на  Барклей-стрит,  купи
монсеньору шапочку. Я заметила сегодня утром, что ему нужна новая, и пусть
это будет сюрпризом для него, но помни, монсеньору нужна пурпурная.
   - Что я, не знаю, что ли? Ладно, куплю и пошлю  от  твоего  имени.  Еще
что? Я спешу на завтрак.
   - Больше ничего.
   - Все остальное в порядке? - спросил он.
   - Да, все в порядке. Поэтому я, пожалуй, повешу  трубку.  До  свиданья,
Гарри.
   - До свиданья. - Он медленно положил трубку  на  рычаг.  -  Инглиш  был
настоящим джентльменом. Ума не приложу, из-за чего он это сделал? -  Потом
снова снял трубку. - Я хочу заказать цветы, - объяснил он.


   Женщина стояла в ожидании, пока мужчина  сдавал  на  вешалку  пальто  и
шляпу. Она была высокой, светловолосой. Мужчина  тоже  был  высокий,  чуть
сутулый, в превосходно сшитом костюме. Он взял ее  за  локоть  и  повел  к
крошечному столику напротив стойки бара. Они сели.
   Чем-то  занятый   молодой   человек   прервал   свои   занятия,   чтобы
поздороваться.
   - Здравствуй,  Мэк,  -  ответил  мужчина.  -  Мэри,  это  -  Мэк.  Мэк,
познакомься с мисс Мэннерс.
   Они улыбнулись друг другу, затем Мэк удалился, а мужчина  повернулся  к
Мэри, объяснил ей, что Мэк  -  брат  одного  из  владельцев  ресторана,  и
спросил, что она будет пить.
   - Мартини, лучше сухое, - ответила она.
   - Два, - сказал мужчина, и официант ушел.
   Они закурили.
   - Ну, - сказал мужчина, - нравится вам здесь?
   - Ничего, - улыбнулась она.
   - Вот умница, - сказал он. - Откуда вы родом?
   - Я родилась в Пенсильвании, - ответила она.
   - Правда? И я тоже. Где? Я в Скрантоне.
   - В Скрантоне? Нет, я не из тех мест, - сказала  она.  -  Я  выросла  в
городке, о котором вы и не слыхали.
   - В какой части штата? Рядом с чем?
   - Вы когда-нибудь слышали про Гиббсвилл?
   - Конечно, слышал. И часто бывал там. Вы из Гиббсвилла?
   - Нет, но поблизости. Из городка под названием Риджвилл.
   - Я там бывал. Но лишь проездом. Кого вы знаете в Гиббсвилле? Вы знаете
Кэролайн Уокер? Хотя она замужем. Она вышла замуж за Джулиана Инглиша.  Вы
их знаете?
   - Я знаю его, - ответила она.
   - А Кэролайн?
   - Нет, я с ней не знакома. Я была знакома только с Джулианом.
   - А я его мало знаю. И не видел их обоих уже давно. Так значит,  вы  из
Пенсильвании?
   - Ага.
   - Мэри Мэннерс, - сказал он, - вы самая красивая на свете женщина.
   - "Благодарю вас, мой добрый  господин,  -  сказала  она",  -  пошутила
женщина. - Вы и сами мужчина что надо. Росс Кэмпбелл.
   - Правильно. И буду, если вы поедете со мной сегодня.
   - Сегодня не могу.
   - Но на следующей неделе у меня не будет машины Эда.
   - Возьмете напрокат. Я должна вести себя осторожно, Росс, и  здесь  нам
не  следует  бывать.  Сюда  приходит  Рифкин  с  приятелями  и   множество
киношников. Они все бывают здесь.
   - Поедем, пока машина при мне.
   - Нет, ни в коем случае. На этой неделе не могу.


   - Лют, дай пять долларов. Я должна мусорщику.
   Заложив руки за голову, Лют Флиглер лежал на  тахте,  а  его  пиджак  с
жилетом висели на стуле рядом. Он полез в карман и от тонкой  пачки  денег
отделил пятидолларовую купюру. Достав деньги,  он  встретился  взглядом  с
женой, и она была благодарна ему за то, что он не высказал вслух их  общую
мысль: пока положение не прояснится,  им,  наверное,  следует  быть  более
экономными. Она вышла на кухню отдать деньги мусорщику и, когда  вернулась
в гостиную, спросила:
   - Может, сделать тебе сэндвич, Лют? Съешь что-нибудь.
   - Нет, не надо. Что-то не хочется есть.
   - Да не беспокойся ты. Пожалуйста, не  беспокойся.  Увидишь,  во  главе
поставят тебя. Ты знаешь больше других, и на тебя всегда можно положиться.
Доктору Инглишу это хорошо известно.
   - Ты уверена? Боюсь, он считает, что мы все  там  пьяницы.  Я  не  хочу
сказать ничего дурного про Джулиана, но ты же знаешь.
   - Знаю, - подтвердила она.
   Если бы принято было целоваться днем, она бы его сейчас поцеловала. Все
это - мебель, дом, дети, она сама - вот о чем Лют беспокоился. Ей хотелось
плакать, и она улыбнулась.
   - Пойди сюда, - позвал он.
   - О, Лют! - отозвалась  она  и,  опустившись  на  колени  возле  тахты,
сначала немного  поплакала,  а  потом  поцеловала  его.  -  Мне  так  жаль
Кэролайн. Ты, я...
   - Успокойся, - сказал он. - Я получаю пособие  от  государства  и  могу
найти десятки мест... - Он откашлялся. - По правде  говоря,  в  этом-то  и
загвоздка. На днях я разговаривал с Альфредом П.Слоаном. Он звонил мне.  Я
хотел было рассказать тебе, но подумал, зачем тревожить тебя по  пустякам.
Так вот, я сказал Аль...
   - Кто этот Альфред П.Слоан?
   - О господи! Пресвятая богородица... Это президент "Дженерал моторс".
   - А! И что ты ему сказал? - спросила Ирма.

   *** Comment: нумерация глав - не ошибка, в книге именно так ***