и сказал мой приятель. У него жена и ребенок. Он не  может
позволить себе переехать в Нью-Йорк. Его друзья вечно  спрашивают,  почему
он не переберется в Нью-Йорк. Вот и ответ.
   Да, вот и ответ, подумал Джулиан. Вот и ответ. Значит, это был человек,
у  которого  есть  жена  и  ребенок?  Следовательно,   в   их   отношениях
присутствует больший опыт и большая регулярность, чем  если  бы  на  месте
журналиста был студент.
   - Выпьем? - спросил он.
   - Давайте, - согласилась она.
   Он наполнил оба стакана и направился к ней, держа по стакану  в  каждой
руке. Но не отдал ей ее стакан, а поставил оба стакана на столик и  сел  с
ней рядом. Он приподнял  ее  подбородок,  она  повернула  голову  к  нему,
улыбнулась, зажмурилась, и губы ее раскрылись, еще не дотронувшись до  его
губ. Согнув колено, она оттолкнулась от него и растянулась во весь рост на
кушетке, держа его голову обеими руками. "Поцелуй меня, и все", -  сказала
она, но просунула руку к  нему  под  пиджак  и  расстегнула  его  жилет  и
рубашку. "Нет, - сказала она. Поцелуй меня, и все". Она  была  удивительно
сильной. Внезапно она вырвалась. "Давай передохнем",  -  сказала  она.  Он
ненавидел ее сильнее, чем можно ненавидеть.
   - Выпьем? - спросил он.
   - Нет, не хочу. Я должна идти.
   - Не уходи,  -  сказал  он.  Ему  хотелось  обругать  ее  всеми,  какие
существуют, ругательствами.
   - Лучше уйти сейчас, - сказала она, продолжая сидеть.
   - Как знаешь, - отозвался он.
   - Послушай, Джу-лиан, - виновато протянула она, - если я  останусь,  ты
же знаешь, что получится.
   - Ладно, - отмахнулся он.
   - Совсем не ладно. Ты женат на отличной женщине. Мы с ней  не  знакомы,
но я слышала, что она превосходный человек,  а  на  меня  тебе  наплевать.
Впрочем, это не имеет значения. По правде говоря, меня к тебе тянет, но...
Все равно я ухожу. До свидания, - сказала она  и  даже  не  позволила  ему
подать ей пальто.
   Он слышал, как заурчал мотор, но уже позабыл о ней. Он думал о том, что
еще много раз ему придется слышать эти слова. "Ты  женат  на  Превосходной
женщине. Мы с  ней  незнакомы  (или:  "Кэролайн  -  одна  из  моих  лучших
приятельниц")... Меня к тебе тянет, но все равно я ухожу".  Мисс  Картрайт
отодвинулась куда-то в  далекое  замшелое  прошлое,  но  сейчас  ее  слова
срывались с уст всех женщин, которых ему хотелось  увидеть.  Телефонистки,
продавщицы, секретарши, жены его приятелей, студентки, медицинские  сестры
- все хорошенькие женщины Гиббсвилла пытались убедить его, что  они  любят
Кэролайн. В эту минуту ссора с Кэролайн уже больше не  представлялась  ему
началом каникул. Теперь эта ссора казалась  страшной,  ибо  он  знал,  что
многие женщины готовы на все с мужчиной, пока он женат, но в Гиббсвилле он
навсегда муж Кэролайн. Если даже они разведутся и  Кэролайн  снова  выйдет
замуж, все равно ни одна стоящая женщина в Гиббсвилле не рискнет связаться
с ним, ибо  тогда  ее  репутация  будет  утрачена  навсегда.  Он  вспомнил
правило, которое в его студенческие годы казалось ему  бессмысленным:  "Не
лезь на рожон. Один вред от этого".
   Ему не хотелось возвращаться мыслями к ссоре с Кэролайн. Ему ни к  чему
не хотелось возвращаться, и он принялся размышлять о том, как  это  будет.
Ему тридцать лет. "Ей всего двадцать, а ему тридцать.  Ей  всего  двадцать
два, а ему тридцать. Ей всего восемнадцать, а ему тридцать, и, знаете,  он
уже был женат. Его не назовешь юным. Ему самое меньшее тридцать. Зачем  он
нам? Он уже не молод. Пора бы Джулиану Инглишу  вести  себя  по  возрасту.
Вечно он лезет куда не просят. Его знакомые не желают иметь  с  ним  дела.
По-моему, ему следует выйти из членов клуба. Послушай, если ты не  скажешь
ему, что не хочешь с ним танцевать, тогда я скажу. Нет, спасибо,  Джулиан,
я  предпочитаю  пройтись.  Нет,  спасибо,  мистер  Инглиш,  мне  недалеко.
Послушай, Инглиш, я хочу поговорить с тобой откровенно. Я был другом вашей
семьи много лет. Джулиан, пожалуйста, не звони мне  так  часто.  Мой  отец
сердится. Давай лучше простимся на углу, потому что  если  мой  муженек...
Слушай, ты, оставь мою сестру в покое. Здравствуй, милок, если тебе  нужна
Энн, то придется ее немного подождать, она  сейчас  занята.  Вина  нельзя,
мяса нельзя, кофе нельзя, пейте побольше воды, старайтесь как можно больше
лежать, и через год, а то и меньше мы приведем вас в полный  порядок".  Он
снова выпил. Потом выпил еще, встал, взял бутылку с виски и поставил ее на
пол возле кушетки, а потом  достал  три  свои  любимые  пластинки  и  тоже
положил их на пол. Когда он как следует напьется, захочется их  проиграть,
а пока пусть полежат рядом. Он лег,  снова  встал,  принес  сельтерскую  и
ведро со льдом и поставил возле бутылки. Он поднял бутылку и, увидев,  что
в ней осталось совсем немного, прошел в  столовую,  взял  другую  бутылку,
откупорил ее, налил себе и вставил пробку обратно.  Он  пил  на  ходу,  но
стакана не хватило, чтобы дойти до кушетки. Его осенила  блестящая  мысль.
Он вытащил цветы из вазы, вылил  воду  и  сделал  себе  самый  большой  из
когда-либо виденных им бокалов. Но и вазы хватило ненадолго.  Он  встал  и
принес из кухни тарелку с едой. Поел, и  ему  опять  захотелось  пить.  Он
спустил с плеч подтяжки, стало гораздо легче.
   - Если нет возражений, давайте послушаем музы"У" - громко сказал он.
   Он поставил "Лестницу в рай" Поля Уайтмена и, когда иголка добралась до
слов, тоже принялся подпевать. Патефон остановился  сам,  но  он  встал  и
поставил пластинку поновее: оркестр Джина Голдкита играл  "Веселый  нрав".
Потом вытащил наугад и разложил на полу десяток пластинок и, крутя  ложку,
ставил ту, на какую указывала ложка. Таким манером он проиграл  всего  три
пластинки, потому что, стуча ногами в такт музыке, разбил  одну  из  своих
самых любимых, "Ночную красавицу" Уайтмена, ценную еще и потому, что у нее
была необычная концовка. Ему хотелось плакать, но слез не было.  Он  решил
собрать осколки, полез их собирать, потерял равновесие  и  сел  на  другую
пластинку, которая издала отнюдь  не  музыкальный  звук.  Но  он  не  стал
смотреть, что с ней сталось. Он знал только, что это Брансуик,  а  значит,
одна из самых старых и лучших пластинок. Он выпил из стакана. Из  вазы  он
пил лежа, а из стакана на ходу. Таким образом, находясь в движении, он  не
трогал вазы и мог наполнить стакан, когда вставал и садился.  Внезапно  он
лег. "Я пьян, - сказал он, - пьян. Я напился". Словно слепой,  он  нащупал
новую бутылку и трезвыми  глазами  следил,  как  наливает  себе  очередной
стакан. "Лед не нужен. Так я  скорее  напьюсь.  Скорее",  -  рассуждал  он
вслух. А про себя подумал: "Хороший у  меня,  наверное,  вид  сейчас".  Он
обнаружил, что не потушил две сигареты: одна была в пепельнице на полу,  а
другая  прилипла  к  патефонному  ящику.  Он   собрался   было   придумать
объяснение, каким образом прожег патефонный ящик, но вдруг сообразил,  что
объяснения ничего не изменят.
   Он встал и подошел к лестнице.
   - Есть кто-нибудь дома? - крикнул он.
   - Кто-нибудь дома?
   - Кто-нибудь дома?
   Покачал головой.
   - Нет. Никого дома нет, - сказал он. - От  такого  шума  и  мертвый  бы
проснулся.
   Он взял пачку сигарет со стола  и  непочатую  бутылку  виски.  Надо  бы
оглядеть комнату, проверить, все ли в порядке, все ли сигареты погашены  и
прочее, но времени не оставалось. Некогда было и погасить свет,  подобрать
что-нибудь с пола, поправить ковры. Не хватило даже времени надеть пиджак,
натянуть на плечи подтяжки. Он вышел на крыльцо, спустился по  ступенькам,
вошел в гараж и затворил за собой дверь. В гараже было холодно,  его  била
дрожь, поэтому он решил действовать быстро, Прежде всего  проверить  окна.
Они должны быть закрыты. Вентилятор в потолке зимой не работал.
   Он сел на переднее сиденье и  включил  мотор.  Мотор  весело  застучал,
готовый двинуться в путь. "Вот вам, сволочи!" - сказал Джулиан и  бутылкой
ударил по часам: пусть знают, когда все случилось. Было 10:41.
   Теперь оставалось только ждать. Он  закурил,  помурлыкал  минуту-другую
какой-то мотив, три раза глотнул из бутылки, но на четвертый раз откинулся
на сиденье и обмяк. В 10:50 по часам возле заднего  сиденья  он  попытался
встать. Но у него не хватило сил помочь самому  себе,  а  в  десять  минут
двенадцатого уже никто на свете не мог ему помочь.



10

   У нашей истории нет конца.
   Вырывают чеку из гранаты, и через несколько секунд  она  взрывается,  а
люди вокруг погибают или  получают  ранения.  Погибших  надо  хоронить,  а
раненых лечить. Остаются вдовы, сироты  и  безутешные  родители.  Начинает
работать пенсионный механизм, что вызывает миролюбивые чувства в  одних  и
дикую  ненависть  в  других.  Оставшийся  в  живых  человек,  который  был
свидетелем того, что натворила граната, стреляет себе в ногу. Другой,  что
был в этом месте за две минуты до взрыва, с тех пор  верит  либо  в  бога,
либо в заячью лапку, а третий,  впервые  в  жизни  увидевший  человеческие
мозги, упорно держит эту картину у себя в памяти и в одну прекрасную  ночь
много лет спустя рассказывает своей жене об увиденном,  и  жена  в  страхе
отворачивается от него...
   Герберт Харли сказал, что около десяти вечера  слышал  шум  машины.  От
дома Инглишей, по его мнению, отъехал "форд", но  он  может  и  ошибаться.
Однако помощник следователя доктор Московиц справедливо указал, что  перед
домом Инглишей могла случайно остановиться любая машина. Доктору Московицу
очень  хотелось,  чтобы  все  подробности  этой  истории  были   аккуратно
выяснены, чтобы все концы сходились с концами, он мечтал,  чтобы  появился
водитель  этой  машины  и  назвал  себя,  но  чувствовал,  что  этого   не
произойдет: та часть города не была  густонаселенной,  ее  часто  навещали
парочки, возможно, и в этой машине миловалась  какая-нибудь  пара.  Доктор
Московиц считал, что тут налицо  не  вызывающий  никаких  сомнений  случай
самоубийства  -  отравление  выхлопными   газами,   первое   такого   рода
самоубийство  в  истории  округа  (и  чертовски  приятный,  чистый  способ
покончить с собой, добавил  он  вне  протокола).  Случилось  же  это,  как
представлял  себе  доктор  Московиц,  следующим  образом:  мистер   Инглиш
поссорился с миссис Инглиш, поехал домой,  напился  пьяным,  под  влиянием
горя  и  алкоголя  оказался  в  невменяемом  состоянии  и,  будучи  хорошо
осведомлен  о   действии   выхлопных   газов,   поскольку   участвовал   в
автомобильном бизнесе, покончил с собой. Сомневаться в том,  что  покойный
потерял рассудок, по крайней мере временно, не  приходится,  ибо  разбитые
граммофонные пластинки в доме и поврежденные в  автомобиле  часы  являются
доказательством того, что покойный был в состоянии сильного  опьянения  и,
следовательно, не отдавал  себе  отчета  в  своих  поступках.  Его  вдова,
Кэролайн У.Инглиш, по-видимому, была последней, кто видел его в живых, что
имело  место  в  четыре  часа  пополудни.  Миссий  Инглиш  позвонила  двум
служанкам в доме, сообщила им,  что  прием  гостей,  назначенный  на  этот
вечер, отменяется, и разрешила им уйти домой, что они и сделали.
   По счастливой случайности покойный, желая разрядить свой  гнев,  разбил
часы  на  приборной  доске  автомашины  и  тем  самым  помог  исполняющему
обязанности следователя установить, что смерть произошла около одиннадцати
часов вечера 26 декабря  одна  тысяча  девятьсот  тридцатого  года.  Таким
образом очевидно, что прошло семь часов между тем, когда Кэролайн У.Инглиш
в последний раз видела своего покойного мужа,  и  его  смертью.  Это  было
подтверждено вдовой  судьи  Уокера,  матерью  Кэролайн  У.Инглиш,  в  доме
которой миссис Инглиш находилась с того времени, когда она в последний раз
виделась с покойным, и до того времени, когда ей сообщили о его смерти.
   Последнее было сделано главным  врачом  гиббсвиллской  больницы,  отцом
покойного,  доктором  Уильямом  Д.Инглишем,  который  был  первым  врачом,
вызванным после обнаружения трупа.
   Труп был обнаружен Гербертом Дж.Харли, соседом покойного. Мистер  Харли
работает электротехником в компании стиральных  средств  "Мидас".  Вечером
того дня, когда умер мистер Инглиш,  мистер  Харли  сидел  дома  и  читал;
миссис Харли легла  спать  рано,  поскольку  это  был  первый  день  после
рождества, а всем известно, что такое день после рождества, да еще если  в
доме  дети.  Итак,  мистер  Харли  читал  книгу  под  названием  "Курс  на
северо-восток" Рокуэлла Кента. Он запомнил это, потому что однажды, будучи
в Нью-Йорке, встретил мистера Кента в Принстон-клубе. Поэтому он запомнил,
что именно читал в этот вечер. Он  читал  книгу,  а  вернее,  рассматривал
иллюстрации,  когда  услышал,  что  в  гараже  мистера  Инглиша  заработал
автомобильный  мотор.   Насколько   он   может   судить,   случилось   это
приблизительно в половине одиннадцатого вечера. В десять тридцать  вечера.
Его это никак не удивило, потому что а он  и  мистер  Инглиш  приезжали  и
уезжали  когда  вздумается.  Поддерживая  весьма   теплые   и   корректные
добрососедские  отношения,  они  тем  не  менее  не  были  что  называется
друзьями, ибо мистер Инглиш вращался в одном обществе, а  мистер  Харли  в
другом. Мистер Харли был знаком с мистером Инглишем года четыре и  виделся
с ним в среднем раз в день.
   Итак, он продолжал  читать  книгу,  как  вдруг  его  охватило  какое-то
предчувствие, объяснения  которому  он  дать  не  может.  Это  было  даже,
пожалуй, не предчувствие, а то ощущение, которое охватывает вас, когда вы,
еще не видя человека, знаете, что в  комнате  кто-то  есть.  Именно  такое
ощущение появилось у мистера Харли, и он решил прояснит", его,  поскольку,
получив образование, не верит в спиритизм  и  тому  подобную  ахинею.  Кто
хочет, пусть верит. Мистер Харли же мыслит  по-иному  и  в  доказательство
этому готов дать, так сказать, научное толкование причине,  вызвавшей  это
ощущение. Он сидел за  книгой  примерно  с  полчаса,  когда  почувствовал:
что-то случилось. И через минуту понял, почему он это почувствовал:  мотор
продолжал работать.
   Все  это  время  в  машине  мистера  Инглиша  работал  мотор.  Он  чуть
постукивал и тихо вибрировал. Звуки были негромкие, вибрация -  несильной.
Но в доме  мистера  Харли  отчетливо  слышался  каждый  звук,  и  казалось
странным, что мотор работает так долго. Мистер Харли в конце концов  решил
посмотреть, в чем дело. Он решил, что у мистера Инглиша какие-то неполадки
в моторе, и пошел предложить свою помощь.
   Но как только он вышел на крыльцо, так сейчас же понял, что  происходит
что-то неладное. Мотор работал, но в гараже было темно. Он подошел  ближе,
заглянул в окно гаража, которое выходит на запад, но  увидел  лишь  корпус
машины с освещенной приборной доской. Остальные  огни  не  горели.  Мистер
Харли счел необходимым пойти  напомнить  мистеру  Инглишу,  что  он  забыл
выключить мотор, и предупредить, чтобы тот не оставался в  гараже.  Мистер
Харли, разумеется,  знал,  насколько  ядовиты  выхлопные  газы,  и  в  его
инженерной практике ему были  известны  два-три  случая  отравления  этими
газами. Он поднялся на крыльцо  дома  Инглишей,  позвонил,  потом  отворил
дверь, окликнул мистера Инглиша, но ответа не получил. Тогда  он  со  всех
ног бросился обратно в гараж. Он распахнул ворота и окна, чтобы  получился
сквозняк, открыл переднюю дверцу машины и увидел мистера Инглиша.
   Мистер Инглиш почти сполз с сиденья. Мистер Харли с  трудом,  поскольку
мистер Инглиш был крупным мужчиной, вытащил  его  из  машины,  вынес,  как
выносят пожарные, из гаража и положил на дорожку. Он послушал,  бьется  ли
сердце мистера Инглиша, но ничего не услышал, потом пощупал пульс,  пульса
не было. Он попытался сделать ему искусственное дыхание, ибо знал, что это
делается в подобных случаях, затем изо всех сил стал кричать,  зовя  жену,
и, когда миссис Харли высунулась  из  окна  спальни,  велел  ей  позвонить
доктору Инглишу.
   До прихода доктора Инглиша он продолжал делать  искусственное  дыхание,
но доктор Инглиш, осмотрев сына, констатировал его смерть. Они внесли тело
в дом, где доктор Инглиш, поблагодарив,  отпустил  мистера  Харли,  и  тот
пошел домой успокоить миссис Харли, которая к тому времени чуть не сошла с
ума, будучи в полном неведении относительно происходящего.
   Насколько мистер Харли помнит, мистер Инглиш  был  одет  в  темно-серые
брюки, белую рубашку без галстука и черные ботинки. От него  сильно  пахло
алкоголем. Глаза его были открыты, лицо розовое  или,  скорее,  бледное  с
розоватым оттенком. Мистер Харли попросил разрешения  добавить,  что,  ему
кажется, судя по положению тела, мистер Инглиш, когда  садился  в  машину,
имел намерение покончить с собой, но передумал  как  раз  перед  тем,  как
потерять сознание, однако сил вылезти из машины у него уже не было.
   Что ж, все это  не  меняет  главного,  заключил  доктор  Московиц.  Все
обстоятельства весьма убедительно говорят о том, что покойный покушался на
собственную жизнь, независимо от того, какие еще мысли могли у него  быть.
И присяжные при расследовании дела пришли именно к такому выводу.
   Доктор Инглиш счел за лучшее не пытаться повлиять на решение присяжных.
Пусть  этот  шарлатан-еврейчик  сведет  с  ним  счеты.  Доктор  Инглиш  не
сомневался, что Московиц именно это и делает. Доктор Инглиш не сомневался,
что  Московиц   с   удовольствием   отыскивает   каждую   улику,   которая
свидетельствует  в  пользу  самоубийства,  ибо  это  дает   Московицу   ту
возможность унизить доктора Инглиша, которую он жаждал  заполучить  с  тех
пор, как доктор Инглиш, устраивая обед в честь окружного общества медиков,
не пригласил Московица. Доктор Инглиш полагал, что для этого  есть  весьма
веская причина: обед состоялся в загородном клубе, куда евреев не пускали,
а он вовсе не имел намерения нарушать правила клуба. Кроме того, он вообще
презирал Московица, потому что тот однажды оказал ему: "Дорогой доктор, не
сомневаюсь, что и вы считаете клятву Гиппократа полнейшей  чепухой.  Держу
пари, что ваша собственная жена пользуется  пессарием.  Или  пользовалась.
Моя пользовалась и пользуется до сих пор..." Пусть Московиц расквитается с
ним. Потом  у  доктора  Инглиша  будет  что  порассказать  про  помощников
следователя. Московиц от него не уйдет.
   Себя доктор Инглиш считал убитым смертью Джулиана. Он  знал,  что  люди
поймут его правильно: он убит. Его жена, напротив, как-то  отупела.  Плохо
соображала, плакала, но ему  казалось,  что  в  ее  словах  нет  боли.  Он
подозревал,  что,  как  только  она  осознает  весь   ужас   произошедшего
несчастья, у нее начнется  нервное  расстройство,  и  немедленно  принялся
планировать  путешествие  по  Средиземному  морю,   которое   они   смогут
предпринять вместе, как только устроят все дела Джулиана. Всего двенадцать
часов прошло со смерти Джулиана, когда эта мысль осенила доктора, но  коль
скоро  тебя  сокрушает  такая  горестная  утрата,  полезно  иметь  впереди
какую-то цель. Он посоветовал бы и  миссис  Уокер  сделать  то  же  самое,
предложив, по крайней мере,  оплатить  путевые  расходы  Кэролайн.  Миссис
Уокер никак в этом не нуждалась и вряд ли приняла бы такое предложение, но
сделать его следовало.
   Доктор Инглиш не боялся людской молвы. Он  знал,  что  люди  памятливые
припомнят, как умер  дед  Джулиана.  И  неизбежно  придут  к  выводу,  что
склонность к самоубийству проявляется в роду через поколение. А  раз  так,
ничего не поделаешь. Этого следовало ожидать.


   Горе было живым: оно язвило, терзало, кололо и смеялось, оно заставляло
содрогаться и трясло  до  полного  изнеможения.  А  потом  превращалось  в
длинный черный туннель, в туннель, в котором  надо  было  брести,  брести,
брести, брести. Но надо  брести,  брести,  брести,  брести.  Надо  брести,
брести, брести.
   - Кэролайн, душечка, прими,  пожалуйста,  эту  таблетку.  Те