колько часов спал. Он устал за день и  уверял,  что  не  бывает
лучшего сна, чем в машине, делающей девяносто  километров  в  час,  -  пусть
подобный сон не такой уж глубокий и крепкий, зато это с  лихвой  возмещается
чувством растворения смежных понятий; ты словно перемещаешься  оттуда  сюда:
из смутного  сознания,  что  с  быстротою  ветра  мчишься  в  машине,  -  во
вневременную скорость летящего сна, прихватывая что-то из одного состояния в
другое. Однажды, проснувшись, Кай объяснил это заскучавшему  было  Пешу  как
блуждание в хаосе и  после  такого  глубокомысленного  оправдания  с  чистой
совестью заснул снова, до тех пор, пока они не начали с грохотом  взбираться
по въезду к замку Мирамаре.
     Ужинали  они  поздно  и  заказали  столик  на   террасе.   Позади   них
поблескивали широкие застекленные двери ресторанного зала; впереди,  глубоко
внизу, поймав последние лучи солнца, еще плыли  над  темнотой  редкие  пучки
листвы пальмового сада.
     Улица Сан-Бенедетто тонула  в  блеклом  свете;  свод  Главного  вокзала
горбатился слева над  кляксой  ночи,  которую  он  ревниво  охранял.  Далеко
позади, во тьме, одиноко висела светящаяся надпись: "Отель Савой".
     Пеш откинулся на спинку кресла и спросил Кая:
     - Как вам понравилась наша машина?
     - Хорошая машина.
     - Вы еще не раскрутили ее на полную мощность. На следующих гонках  надо
будет выжать из нее побольше.
     Кай кивнул. Пеш выжидающе молчал. Потом он ощупью двинулся дальше.
     - До тех пор можно еще основательно потренироваться...
     - Конечно, до тех пор рука у Хольштейна уже совсем заживет.
     Вмешался Льевен.
     - Зачем мы играем в прятки? И зачем вы увиливаете, Кай?  Каждый  знает,
чего хочет другой.
     - Так оно и есть, - с  улыбкой  заметил  Кай.  -  Вы  хотите,  чтобы  я
участвовал в гонках на кубок Милана?
     - Да, - отозвался Пеш. - Об этом я и хотел с вами поговорить.
     - Вы слишком торопитесь. У меня нет желания гоняться.  Я  приехал  сюда
всего несколько дней назад и, возможно, через  несколько  дней  уеду  опять.
Принимая во внимание причины, которые привели меня сюда,  трудно  загадывать
вперед на такой долгий срок - на целый месяц. Я оказался бы связан по  рукам
и ногам, а именно этого мне хотелось бы избежать.
     Пеш не сдавался.
     - Я рассматриваю миланские гонки только как  прелюдию.  Главное,  -  он
сделал внушительную паузу, - это  европейский  чемпионат,  гонки  по  горной
трассе, в которых вы тогда выступили бы от нашей фирмы.
     - Европейские гонки по трассе Тарга - Флорио. Вы же по ней ездили, Кай,
четыре года тому назад, - Льевен в нетерпении нагнулся вперед.
     Пеш медленно добавил:
     - В вашем распоряжении будет все необходимое.
     Кай молчал. Пеш продолжал:
     - Связывать вас будет только дата гонки.
     Кай ничего не ответил. Пеш подвел итог:
     - Характер, длительность и сроки  тренировок  мы  целиком  и  полностью
оставляем на ваше усмотрение. - Пеш умолк, ожидая ответа.
     Кай  долго  медлил.  Он  хорошо  знал  волшебное  действие  моторов,  в
сравнении с которым всякий другой спорт  казался  дилетантским.  Сегодня  он
опять  его  почувствовал;  почувствовал,  как  любил  то  превращение,   что
происходило с человеком, когда он садился за  руль  гоночного  автомобиля  и
весь  его  опыт,  весь  ум  -  итог  целой  жизни,  -  устремлялся  к  одной
бессмысленной цели: оказаться на несколько секунд быстрее, чем другие люди в
похожих   автомобилях.   Суть   рекорда   заключена   в   его   человеческой
бесполезности; именно поэтому  он  так  жестко  и  неотступно  спрессовывает
желание победить в высочайшее напряжение и распаляет лихорадку столь высоких
ожиданий, как будто речь идет о важнейших мировых проблемах,  -  а  ведь,  в
сущности, дело сводится к  тому,  чтобы  отвоевать  у  некоторых  совершенно
безразличных тебе людей, которые, возможно,  любят  пикейные  жилеты  или  с
удовольствием едят ростбиф, несколько метров пространства.
     Не  то  чтобы  Кай  недооценивал  переживания  такого  рода,   но   ему
представлялось, что они еще далеки от желанной полноты чувств, еще  не  дают
достаточного простора для  воодушевления,  с  каким  он  сюда  приехал.  Ему
претило сразу отдаваться в их власть. Он поднялся.
     - Нет, не хочу - я не готов еще принять решение...
     Пеш кивнул.
     - Как вам  будет  угодно.  Обдумайте  наше  предложение.  Я  пробуду  в
Сан-Ремо еще неделю. Буду вас ждать...
     Кай повернулся к Льевену.
     - Можем мы завтра выехать с  самого  утра?  Я  немножко  беспокоюсь  за
Фруте. Она не привыкла долго оставаться одна. А сейчас пойдемте спать.
     Он еще какое-то время постоял на балконе, упрекая себя в  том,  что  не
взял собаку с собой. Она была к нему очень привязана  и  наверняка  по  нему
скучает. Он решил на другой день купить ей фунт говяжьего филея. Это была ее
любимая еда.

III

     У  Мод  Филби  была  такая  естественная  манера  требовать,  чтобы  ей
воздавали дань, что ее требованиям шли навстречу, даже если кому-то этого  и
не хотелось, - было все же удобней не открывать с  ней  перекрестный  огонь,
когда можно его избежать. Она владела множеством  тонких  приемов  флирта  и
признавала только конечный успех, - все остальное считала блефом.
     Тактику Льевена - зондирующее ожидание - она раскусила  уже  на  второй
день; таким образом, он был причислен к определенному разряду и потерял  для
нее интерес. Что же касается Кая, то он относился к ее  заходам  с  вежливым
безразличием, на сопротивление с его стороны она не наталкивалась, а  потому
и не знала - попала она в цель или нет.
     Она слишком долго прожила в  Америке,  чтобы  обладать  способностью  к
поистине изысканному флирту, любила дуэли и виртуозно сражалась,  но  секрет
едва уловимых движений и их могучего воздействия остался от нее скрыт.
     Того, что Кай на нее просто не реагирует, она понять не могла и считала
это пассивным сопротивлением. Хотя она не всегда отдавала себе отчет в  том,
какая перед ней цель, у нее было уже достаточно  европейского  опыта,  чтобы
учитывать и такую возможность, но еще мало для того, чтобы в  делах  флирта,
искусства чисто европейского,  не  впасть  в  типично  американскую  ошибку:
воспринимать его не как самый пленительный, изящный и немного печальный (ибо
в своей печальной  мудрости  он  смиряется  с  несбыточностью  желаний)  вид
светского развлечения, а как  спорт,  в  котором,  естественно,  может  быть
только happy end.
     Компания условилась встретиться утром для  игры  в  теннис.  Мод  Филби
выискала особый нюанс: играть на восходе солнца. Ей в угоду все  согласились
прийти вовремя.
     Красивые площадки в этот  ранний  час  еще  накрывал  фиолетовый  конус
сумерек. Мальчики, подбиравшие мячи, сонливо ютились по углам, мрачные гномы
среди серых теней, окаменевшие  и  заколдованные  фигуры  у  еще  невидимого
фонтана -  прибоя,  плескавшего  вовсю.  Потом  задул  ветер  рассвета,  для
которого Мод Филби каждое утро находила подходящее определение. У  нее  была
прелестная манера восторгаться, и, надо сказать, это ей очень шло.
     Дуновение ветра рождалось всегда в одно и то же  время.  Казалось,  оно
исходит неведомо откуда - из самих серых сумерек,  которые  начинали  плавно
двигаться, словно крылья чаек. Сперва ты чувствовал прохладу только на  лбу,
потом она становилась ощутимей, разгонялась и превращалась в ветер. В  дымке
свинцово поблескивало море с его бесконечным и многообразным неспокойствием.
А за морем начинало окрашиваться небо.
     Мод Филби выставила из окна свой крутой лоб.
     - Две  вещи  в  жизни  давались  мне  с  трудом,  а  я  честолюбиво  их
домогалась: заметить движение стрелки, отмечающей часы, и проследить, как на
безоблачное небо проскальзывает утренняя заря. Ни то ни  другое  у  меня  не
получалось  -  я  не  умела  достаточно  долго  пристально  наблюдать.   Это
показалось мне пороком моего воспитания. Мы  живем  в  рассеянном  столетии,
Мэрфи...
     Небо алело все ярче. Рывком поднялось солнце, огненное  и  сияющее.  По
морю прошла дрожь - Мод Филби уверяла, что уже на второе утро отчетливо  это
видела, - цвет его  изменился,  оно  стало  парчовым,  песок  на  спортивных
площадках превратился  в  золото,  а  отель  окрасился  в  цвета  дремлющего
фламинго - подобные сравнения удавались мисс  Филби  еще  до  первого  удара
слева.
     Другая ее идея заключалась в том, чтобы завтракать на свежем воздухе. В
маленьком  павильоне  клуба  они  сполоснули  руки  под  прозрачной   струей
фонтанчика, составили вместе несколько соломенных столов  и  стульев,  после
чего были внесены блюда с едой и кофейники.
     Мод Филби была очень озабочена тем, чтобы каждый получил  то,  что  ему
хочется. Сама она ела тосты с маслом и кресс-салатом. Льевену подали большие
куски арбуза, которые он сдобрил  перцем  и  горчицей  с  травами  и  весьма
расхваливал. Мэрфи пил черный кофе,  а  Кай  уверял,  что  сигарета  с  утра
пораньше имеет ни с чем не сравнимый вкус грецкого ореха и миндаля.
     Однако Мод Филби заявила, что одним дымом не проживешь, -  в  числе  ее
лучших свойств было то, что за едой она всегда изрекала  банальнейшие  общие
места и не ошеломляла умственными изысками, - и  Кай  согласился  проглотить
что-нибудь более существенное. Он заказал ананас.
     Отельная обслуга принялась за дело: двое держали ананас, третий  принес
соковыжималку и стаканы, однако основную процедуру выполнил обер-кельнер и с
почтительной миной подал Каю сок со льдом и  соломинками.  Совершение  этого
священнодействия   каждое   утро   доставляло   присутствующим    неизменное
удовольствие.
     В конце концов они отложили ракетки и пошли  обратно,  так  как  теперь
начали  появляться  и  остальные  гости,  а  Мод  Филби  считала  для   себя
обременительным встречаться с ними уже сейчас - два  часа  спустя,  вот  это
было бы самое время.
     В одиннадцать часов они встретились снова и пошли гулять по набережной,
отпуская  по  адресу  встречных  обычные  колкие  замечания,  какие  придают
подобным прогулкам интимно-злобную прелесть. Льевен  отличился:  он  сочинял
прямо-таки ясновидческие  картины  и  сравнения,  вдохновляясь  физиономиями
некоторых англичанок.
     Мод Филби любила потом где-нибудь присесть, выпить тот или иной напиток
из высокого стакана и поболтать; она не пренебрегала и тем,  чтобы  в  такой
приятный час исподволь разжечь в ком-либо огонь и потихоньку его  раздувать.
Закладывать запальные шнуры и поджигать их  одним  брошенным  словом,  одним
взглядом.
     Поэтому, когда они сидели под одним из больших красных  зонтиков  кафе,
столь выгодно оттенявших цвет лица,  она  как  бы  невзначай  сообщила,  что
потерпевшая аварию машина вернулась из ремонтной мастерской.
     Расчет оказался верным. Мэрфи чуял неприятную ситуацию для Льевена  или
Кая; он предполагал, что они ехали  неосторожно  и,  уж  во  всяком  случае,
должны были предотвратить столкновение  с  автомобилем,  за  рулем  которого
сидела дама. Поэтому он живо спросил о причине аварии.
     Но отклика, какого он ждал, не последовало. Напротив:  Мод  Филби  тоже
оживилась и стала изображать собственную неловкость, еще  преувеличивая  ее,
чтобы подчеркнуть, какое присутствие духа выказал Льевен.
     Такое начало показалось ей многообещающим: Мэрфи уже злился.
     Он ничего не говорил, только  кивал,  делая  поверхностные  заключения,
словно то, что ему сейчас излагали, само собой разумелось и  любой  учащийся
автошколы усваивал это, еще проходя курс вождения автомобиля. Чтобы  усилить
такое впечатление,  он  небрежно  приговаривал  "да-да"  и  с  высоты  этого
снисходительного "да-да", с бликами солнца  на  лице,  цедил  абсент  сквозь
ледяной фильтр стакана.
     Воцарилось умиротворенное молчание. Льевен не хотел  спорить  с  Филби,
так как все стало бы чересчур ясным, а выбрал  противоположную  тактику.  Он
вскользь заметил, что мисс Филби  слишком  любезна.  Ведь  она  сама  спасла
положение тем, что резко крутанула руль, ибо если бы все произошло так,  как
только что описывалось, то могло бы случиться - тут его  тон  стал  особенно
предупредительным - не что иное, как падение с обрыва...
     Он обстоятельно раскурил  сигарету.  В  такие  минуты  подобные  мелкие
занятия не лишены приятности. Мэрфи сменил тему. Он обратился к Мод Филби:
     - Сейчас вошло в моду покупать в Генуе небольшие  ковры.  Я  видел  там
добротные, исфаганские. Не хотите как-нибудь туда со мной съездить?
     Филби уже беспокоилась, как бы разговор не свернул в другое русло.  Она
мгновенно ответила, что намерена вскоре поехать, тем более что машина  опять
в порядке. И не только в Геную, но и в Милан, чтобы не пропустить  гонки  на
кубок Милана.
     Ситуация становилась  все  более  интересной.  У  Мод  Филби  сложилось
впечатление, что она сделала достаточно. Ей было приятно слышать, как  Мэрфи
приглушенным  голосом  заказывает  абсент,  и  смотреть,  как  Льевен  курит
сигареты.   Но,   к   сожалению,   приходилось   соблюдать   дипломатическую
сдержанность. Поэтому она еще легонько подтолкнула разговор и осведомилась у
     Льевена, насколько большое значение имеет миланская гонка.
     - Не такое уж большое, это мероприятие среднего уровня, -  осторожно  и
уклончиво ответил он.
     Мэрфи выглянул из-за своих стаканов.
     - Так или иначе, имеет смысл ее выиграть.
     - Конечно, - лаконично ответил Льевен.
     Мэрфи перешел в наступление.
     - Вы тоже будете участвовать?
     - Заявки мы еще не подавали, - ответил Льевен.
     - Дело, наверно, в том, поправится ли к тому времени ваш водитель?
     - Вы угадали, - язвительно сказал Льевен.
     - Мне казалось, что у него серьезная травма, - не сдавался Мэрфи.
     - Это действительно так.
     - Жалко. Тогда мы навряд ли сможем соревноваться.
     - О, почему бы и нет! Может, все-таки получится. - Льевен  был  зол  на
американца и радовался случаю подразнить его, слегка блефуя.
     Мод Филби внимательно слушала. Улыбаясь так, словно она заранее  просит
прощения за такое наивное предположение, она спросила Кая:
     - Но, может быть, вы опять заступите место раненого водителя?
     Мэрфи бросил быстрый взгляд  на  Кая,  вдруг  изменил  тон  и  сделался
любезным:
     - Простите, пожалуйста, я этого не знал и даже об этом не  подумал,  не
то я бы уже прервал этот разговор... - Он выжидательно-вежливо  взглянул  на
Кая. - Ведь тогда мы в некотором роде соперники.
     Несмотря на эту попытку, ему не удалось вынудить у  Кая  подтверждение,
то есть получить удовлетворительный ответ. В Кае  он  чуял  более  серьезную
опасность, чем в Хольштейне, и  потому  хотел  заранее  сориентироваться,  в
какой степени ему надо с ней считаться.
     Льевен давно уже вызывал у  него  глубокую  неприязнь,  -  Кая  он  еще
надеялся нейтрализовать.
     Крайне  досаждало  ему  то,  что  Мод  Филби  вела  себя  загадочно   и
кокетничала. Знакомство на автодроме он одобрил  -  надеялся  благодаря  ему
что-то разведать  и,  кроме  того,  прощупать  соперников;  однако  развития
событий в таком роде, как в настоящий момент, он себе даже  не  представлял.
Мод Филби неожиданно неприятным образом вмешалась в  дело  и  участвовала  в
нем, а ейто как раз следовало играть наименьшую роль.
     Так или иначе, сама она, похоже, чувствовала себя хорошо  Она  занялась
Льевеном и вела с ним насмешливый разговор  о  Спортинг-Клубе  и  его  новых
членах.

     Кай увидел, как по асфальтовому въезду для  машин  вкатил  лимузин.  Из
него вышла дама. Он узнал в ней свою партнершу  по  игре  в  первый  здешний
вечер. Она была одна. Дама медленно двинулась вдоль набережной. Но  вот  она
чуть повернула голову: это ее движение и манера поводить плечами  вызвали  у
Кая другое воспоминание - разговор с  Фиолой  во  время  танцев  на  террасе
казино. Ему показалось, что это та самая женщина.
     Сделав всего несколько шагов, она встретила знакомых и скрылась в толпе
гуляющих. Кай взглянул на  Мод  Филби  и  улыбнулся;  она  ему  вдруг  очень
понравилась. Он подозвал к себе Фруте и стал гладить ее по затылку. Заиграла
музыка. Кай был в приподнятом настроении. Он принял решение.
     Оркестр угощал публику скрипичными изысками  и  слащавыми  кантиленами.
Медные  духовые  вступали,  сбивая  ритм,  и   сыпали   синкопами,   которые
преследовали друг дружку, пока, обессилев, не возвращались к теме.
     Что-то случилось с трубой. Правда, она оглушительно ревела  на  высоких
тонах, но, когда ей хотелось спеть более  низким  и  солидным  голосом,  она
только стонала, и в этих регистрах трубе лишь изредка удавался чистый  звук.
В конце концов это заметил и сам трубач,  толстый  краснощекий  мужчина.  Он
покачал головой, простукал инструмент и, как  врач,  приложил  к  нему  ухо,
потом заглянул  внутрь,  принялся  подкручивать  вентили,  попробовал  снова
заиграть, еще энергичнее затряс головой и трубой и, наконец, сдался.
     Уперев свой инструмент в колено, трубач продолжал по нотам  следить  за
пьесой. Сбившись с курса, он  не  знал,  что  предпринять.  Некоторое  время
отбивал такт ногой, но вскоре тоже перестал и сидел, пока другие  играли,  в
привычной позе, ничего не делая и ничего не  понимая,  -  крепкий,  дородный
мужчина,  чье  чудесно  сконструированное  сердце  и  прецизионный  механизм
сложного мозга не могли одолеть забитую чем-то трубу.
     Это воспринималось как мировая загадка трагического свойства.

     Когда компания стала расходиться, Кай спокойно спросил Мод Филби:
     - Вы не хотели бы сегодня под вечер съездить со мной  прогуляться?  Мне
надо съездить за границу, кое-что там уладить. Было бы чудесно, если  бы  вы
поехали тоже.
     Она была ошарашена, но предположила, что это  имеет  какую-то  связь  с
недавним разговором, и сразу согласилась.
     - В котором часу?
     - Если не возражаете, я заеду за вами в пять.
     - Идет. - Она попросила Мэрфи с ней пообедать.
     - Мэрфи становится трагической фигурой, -  заметил  Льевен,  когда  они
пошли дальше.
     - Пока что я нахожу его, скорее, забавным. - Кай что-то насвистывал про
себя.
     - Но он становится трагическим. Пока что он ворчит  на  нас  обоих:  не
знает, на кого ему бросаться.  Мне  такие  ситуации  знакомы.  Хватают,  как
правило, не того.
     - И вам известно, кто "не тот"?
     Льевен задумался и не сразу ответил.
     - Разумеется, вы!
     Кай расхохотался.
     - Логика у вас иногда, как у древних римлян. Мы оба не те.
     - Этого я не понимаю.
     - Я вообще боюсь, что вы строите себе иллюзии. Знаете ли  вы,  что  все
это дело вообще пустышка?
     - Вначале всегда так кажется, - с чувством превосходства сказал Льевен.
     -  Вот  увидите.  Можем  побиться  об  заклад.  Мисс  Филби  совершенно
равнодушна.
     - Равнодушна - к нам, до поры до времени. Но вот к Мэрфи...
     - Дорогой Льевен, единственный шанс такого типа, как Мэрфи,  состоит  в
том, что он способен разогнать скуку, но его вмиг отодвигают в сторону, едва
появится что-нибудь  другое,  более  стоящее,  а  поскольку  все  стоящее  -
преходяще, то у Мэрфи неизменно есть шанс, что потом его  призовут  обратно.
Поэтому он и держится дольше, чем другие.  Величайшее  заблуждение  считать,
будто все ценное  долговечно.  Апостолы  прогресса  обманывают  этим  толпу,
которая иначе  может  взбунтоваться  или  впасть  в  уныние.  Ценное  всегда
скоротечно,  а  посредственность,  напротив,  устойчива.  Поэтому  Мэрфи   -
прототип  супруга.  Однако  обладание  постоянно  связано  с  недовольством,
особенно если оно обещано человеку, но так ему и не дается.
     - Вы судите, пожалуй, слишком решительно.
     - Я стремлюсь не столько судить, сколько ввязаться в драку.
     Удивленный Льевен ничего не ответил. Кай напористо продолжал.
     - Хочу ввязаться прямо сегодня. Я рассудил, что хотел бы пробыть  зд