укорениться,
расшириться, круг обязанностей, - словом, прочное существование. Вы  знаете,
что и об  этом  существует  четкое  представление:  жизнь,  направляемая  из
центра, а не с периферии, радиус, а не касательная.
     Принцесса какое-то время смотрела на него.
     - Я старая женщина и успела узнать: не существует  ни  прочных  уз,  ни
прочного союза. Однако существует прочное отторжение.
     Кай кивнул, следя за поворотами узких,  изящных  рыбок  за  стеклянными
стенами.
     - Это борзые среди рыб, - нежно сказала принцесса.  -  Он  и  такие  же
элегантные, как эти собаки. Карпы полезней, но какая польза от  этого  самим
карпам?..
     Рыбы кружили друг за дружкой, рея, как бабочки, в зеленой воде.
     - Когда с человека, таскающего камня, снимают его бремя, он  испытывает
облегчение, - продолжала принцесса.  -  Когда  снимают  бремя  с  души,  она
стонет. В течение жизни многих поколений мы так отучились  от  свободы,  что
балласт воспринимаем как добро. Зачем вы хотите что-то на себя взвалить?  Не
важно, как течет река - прямо или с  тысячью  излучин;  главное,  чтобы  она
впадала в море, а не в пруд, который вертит мельницы и в котором мочат лен и
полощут белье.
     Она стала говорить громче. Кай наслаждался  этим  редким  мгновеньем  и
нашел верный тон, чтобы сказать ей нечто  такое,  от  чего  на  лице  у  нее
мелькнула улыбка:
     - Отвечу вам вашими же словами: как вы молоды...
     - Не увиливайте. Конечно, я воспользовалась образами, а образы  никогда
ничего не доказывают, всегда только подтверждают. От  доказательств  в  мире
ничего не зависит: присмотритесь  к  столетиям,  -  они  сформировались  без
доказательств и без справедливости. Это смертный приговор всякой демократии,
как бы мы почеловечески ни старались ее понять. А  также  смертный  приговор
всему полезному.
     Кай нахмурил лоб.
     - Полезное -  как  это  звучит!  Крайне  противно,  отдает  засаленными
мелкими деньгами. Вот появляется  такое  слово,  приклеивается  к  какому-то
понятию и начинает раздуваться: Ты - это я! При этом оба существуют врозь, и
слово неизменно во много раз беднее, чем стоящее за ним чувство. Надо  иметь
это в виду, ибо так легко и безопасно, исходя из слова, сделать  смешным  то
бессловесное,  что  за  ним  стоит.  Надо,  наверно,  пытаться  старательнее
описывать и начинать с другой стороны.
     Принцесса Пармская склонила свое широкое увядшее лицо.
     - Теперь вы задели мою слабую струну.  Нет  ничего  бесполезнее  языка.
Замечаешь это, когда подолгу бываешь в одиночестве. Язык приходит с улицы, и
что-то от нее в нем всегда остается. Он обобщает до  недоразумения  то,  что
должно оставаться личным. Хорошего язык принес только одно... - В углах  рта
у нее заиграла ироническая улыбка.
     Кай в ожидании поднял брови.
     Принцесса понизила свой глуховатый голос:
     - Он способствовал заблуждению, будто бы содержание важнее формы...
     В ней всколыхнулась волна веселья, мягкая сердечная радость,  лукавство
и даже некоторая злобинка.
     - Дело не в том, сколько земли мы выберем из какой-то шахты, а  в  том,
как мы примемся за эту задачу. Жест важнее содержания. Содержание  известно,
оно скучно и в итоге бессмысленно, ведь мы умираем, не вникнув в него, и оно
к нам не относится. Оно нам чуждо, и мы над ним только попусту бьемся. А вот
жест принадлежит нам, он настолько наш, что без нас  его  не  существует.  И
оттого, что он так связан с нами, он вечен. Но это ничего не  значит,  слово
"вечный" в буквальном смысле подобно вспомогательному глаголу. Те истины, не
постигнув коих, мы умираем, - не имеют смысла. Тем не менее искать их хоть и
не геройство, но все же достойное дело. Можно плыть по течению, это  делаешь
недолго, - ведь  только  когда  перестаешь  высматривать  трансцендентальные
раздвижные двери и  мосты,  начинается  жизнь,  в  центре  которой  стоим  и
остаемся стоять мы сами. Как мы потом это делаем -  безразлично,  я  избрала
для себя несколько отдаленную область, на которую и  обратила  свою  заботу,
тщание и любовь - вот эти  изящные  созданья,  что  так  мало  напоминают  о
тяжести и о шагах.
     Она секунду помолчала, а потом сказала - лицо у нее было спокойное:
     - Нельзя  привязываться  к  людям  всем  сердцем,  это  непостоянное  и
сомнительное счастье. Еще хуже -  отдать  свое  сердце  одному-единственному
человеку, ибо что останется, если он уйдет? А он всегда уходит...
     Внезапно в комнате очутились воспоминания. Тени, имена. Они  собирались
в глазах принцессы Пармской, обступали ее, склонялись к ее старческим рукам.
Но больше не причиняли боли, они были не жалобой, а полнотой жизни,  которая
воссоздавалась снова, из себя самой и из прошлого,  воссоздавалась,  пока  в
этих добрых глазах мерцала искра бытия.
     Она наклонилась к стеклам аквариума. Тоненькие рыбки сразу  выплыли  из
зарослей стрелолиста и остановились у стеклянной стенки,  прямо  возле  лица
принцессы.
     - Теперь они меня знают. А каким странным должно было это им показаться
вначале: к ним подплывает какая-то светлая гора с выступами и  выпуклостями,
с бездною рта и морями глаз, этакое неяркое северное сияние прямо  перед  их
треугольными чешуйчатыми головками. Что творится там, в этих головках? Долго
думать об этом невозможно...
     - Да и ненужно. Мы еще не вправе надолго предаваться таким мыслям.  Наш
отрыв от животного произошел не так уж давно, чтобы мы могли позволить  себе
оглядываться. Можно ненароком сделать шаг назад.  Пока  что  приходится  еще
убегать и укреплять завоеванную  позицию,  ведь  тот  мир,  из  которого  мы
бежали,  обступает  и  подстерегает  нас.  А  у  каждого  в   сердце   сидит
унаследованная склонность  к  предательству.  Мы  еще  недостаточно  от  них
отличаемся, чтобы сравнивать...
     Принцесса улыбнулась.
     -  Теперь  вы  сами  выносите  себе  приговор.  Вы  говорите,   у   нас
сомнительное происхождение и потому не очень-то желательно копаться в  наших
истоках, - лучше оставаться на поверхности и с нею сжиться. Но вы-то  хотите
спуститься вглубь - горняк, забирающийся в душевные шахты, - вот  видите,  с
перепугу мне даже приходят на ум аллегории.
     Кай сложил руки на коленях.
     - Сегодня я думаю то же, что и вы. Разве это помешает мне завтра думать
иное? Разве мы так уж уверены в том, что способны определять  свои  поступки
за пределами настоящего?
     Принцесса Пармская взяла свою палку.
     - Зачем же вы тогда тратите столько сил, чтобы разгадать  будущее?  Все
ведь  произойдет  именно  так,  как  должно  быть.  Вам,  человеку,  который
настолько озабочен  своим  будущим,  я  могу  сказать  второй  раз:  как  вы
молоды...
     Кай склонился над ее рукой. Принцесса поднялась и посмотрела  на  него.
Он почувствовал, что сейчас она думает не о нем, а о чем-то  совсем  другом.
Воспоминания и  тени  этой  большой  жизни,  которые  только  что  заполняли
комнату, выстроились теперь позади него. В них  была  сила,  они  могли  еще
возбудить любовь и сочувствие, от них веяло  дурманом  прошлого,  лишь  одно
было им недоступно и непосильно: чтобы в его теле забилась тайна крови и  по
жилам побежали жизненные токи.
     Взгляд принцессы вернулся издалека. Ей надо было прийти в себя,  прежде
чем снова очутиться в настоящем. Потом она взяла Кая за руку.
     - Вы ведь собираетесь в воскресенье участвовать в гонках? - А когда  он
кивнул, прибавила: - Хочу дать вам талисман. - Она принесла какую-то монету.
- У меня их  осталось  мало,  это  старинные  корейские  монеты,  приносящие
счастье. Передарите ее кому-нибудь, когда она вам надоест. С этими  монетами
связано пророчество, которое предписывает такое условие.
     Они оба улыбнулись.

VII

     Кай вернулся в Милан, но в последние два  дня  перед  гонками  к  своей
машине не прикасался. Хольштейн вертелся вокруг него с  укоризненным  видом,
но ничего поделать не мог. Сильнее всего были удивлены Мэрфи и Мод Филби.
     Мэрфи подозревал какую-то ловушку и почти не уходил с автодрома,  чтобы
быть готовым ко всему. Хольштейн приходил в уныние,  видя,  как  тренируется
Мэрфи. Мод Филби воплощала собой сдержанное ожидание и большую осторожность.
     В первый вечер она выказала какие-то проблески  сентиментальности.  Она
встретилась с Каем днем, и ей пришлось убедиться в том, что  он  откликается
далеко не  на  каждую  попытку  его  расшевелить,  а  прячется  за  какой-то
благодушной вежливостью, которая накатывает широко, как  дорожный  каток,  и
переезжает на своем пути все бандерильи.
     Ей не оставалось ничего другого, как ждать, пока этот приступ  пройдет.
Однако вечером стало еще хуже. Кай потерял всякий интерес к гонкам и говорил
о них, словно о выставке рогатого скота. Мод Филби впервые начала злиться  и
принуждена  была  сделать   усилие,   чтобы   не   продемонстрировать   свои
американские замашки.
     Она еще раз бегло просмотрела свои ходы и не нашла ни  одного,  который
оказался бы неверным. Значит, все дело только в  капризе  Кая.  Поэтому  она
держала себя в руках и не сдавалась, пока он официально  не  отказывался  от
участия в гонках.
     Зато она охотно общалась с Льевеном, который от нее не отходил и  желал
себе и другим, чтобы гонки бывали почаще. Она оказывала ему предпочтение  и,
когда Кай однажды рано ушел, не могла удержаться и не  спросить,  собирается
ли он вообще участвовать в соревнованиях.
     - Разумеется, - удивленно ответил Льевен.
     - Тогда он либо совершенно  уверен,  что  победит,  либо...  -  Она  не
договорила и вызывающе посмотрела на Льевена.
     - Либо вообще не стремится победить, хотели вы сказать, - дополнил  он.
- Ни то, ни другое. Я его тактику знаю. В последние два дня перед гонкой  он
не желает о ней слышать, чтобы чувствовать себя как можно более свободным  и
спокойно явиться к старту. Так он поступает всегда.
     Мод Филби облегченно вздохнула. Льевен  испытующе  взглянул  на  нее  и
нашел, что она чересчур беспокоится о делах Кая. Это уже выходило  за  рамки
игры и, на его взгляд, даже преступало пределы обычных  дразняще-напряженных
отношений между соперниками. Здесь отчетливо просматривался личный  интерес.
Он решил попридержать Кая, уделить больше внимания Мод Филби и уже подумывал
о том, как бы придать этому шагу оттенок самоотверженности,  ибо  ему  стало
ясно, что только равнодушие Кая подстегивало интерес Мод Филби.  Льевен  был
убежден, что этот интерес может перерасти во влюбленность,  способную  стать
для него помехой, если Кай выиграет гонку и будет  вести  себя  по-прежнему.
Надо обратить внимание Кая на Мод Филби, чтобы она по нему не  тосковала,  -
это создаст наилучшую почву для особых планов Льевена.  Он  представил  себе
задуманную комбинацию и немало  возгордился  таким  мопассановским  замыслом
косвенного вмешательства.  То,  что  он  собирался  сделать,  было  поистине
ферзевым гамбитом.

     На гонки он пошел вместе с мисс Филби,  чтобы  встретить  неожиданности
любого рода лицом к лицу. За  день  до  этого  ему  удалось  создать  у  нее
впечатление, что они как бы союзники. Он знал, что это послужит превосходным
опорным пунктом для будущей атаки.
     Теперь же ему требовалось только,  чтобы  Мод  Филби  пережила  сильное
разочарование, - втайне он считал самым  благоприятным  для  себя,  если  бы
гонки выиграл кто-нибудь третий. С этой мыслью  он  слегка  кокетничал,  тем
более что привык ставить свои личные желания выше деловых интересов. Так что
для исхода все более явной дуэли  Кай  -  Мэрфи  существовали  многообразные
варианты.

     Трибуны   были   заполнены   задолго   до   начала   гонок   -   клумба
импрессионистически набросанных красочных пятен, которые слегка дрожали. Над
трассой кружили самолеты, разбрасывая тучи рекламных листовок,  -  блестящие
белые бумажки, падая, колыхались между людьми, словно  рыбы,  и  порхали  по
трассе, откуда служители немедленно их сметали.
     Ярко белели начертанные мелом  прямоугольники  -  места  для  машин  на
стартовой площадке.  В  ремонтных  мастерских  толпились  механики  в  синих
халатах, лежали нагроможденные друг на друга покрышки,  черные  и  серые,  а
между ними - инструменты, домкраты, бутылки и ведра для воды.
     Машины для первой гонки вышли  на  старт.  Прогремел  выстрел,  и  стая
сорвалась с места. Мод Филби ждала Кая и Мэрфи,  не  глядя  на  трассу.  Кай
подошел к ней первым. Она еще  издали  живо  замахала  ему.  Стоило  ей  его
заметить, как лицо Мод залилось краской.
     - Мне скоро придется уйти, эта гонка продлится недолге, - сказал он.
     Она засияла улыбкой.
     - Желаю вам удачи.
     Он добродушно рассмеялся.
     - Посмотрим.
     Льевен был почти растроган. Это впечатление  еще  усилилось,  когда  он
увидел, что после этих нескольких  слов  Мод  Филби,  при  всем  ее  внешнем
спокойствии,  заметно  разволновалась.  Однако   его   гуманное   настроение
несколько развеялось, когда такое же пожелание она адресовала и Мэрфи,  тоже
подошедшему к ней на минутку.  "Мерзавка,  она  мерзавкой  и  останется",  -
заключил  Льевен  и  перечеркнул  все  свои  только  что  родившиеся  благие
намерения.
     Первая гонка закончилась. Громкоговорители  объявили  Гран-при  Милана.
Над головами зрителей прошумели стартовые номера и фамилии. Машины, одна  за
другой, выстраивались на старт.
     Кай нащупал в кармане счастливую монету принцессы Пармской. На  душе  у
него стало тепло, и на какой-то миг ему послышался шелест парка,  он  увидел
фейерверк  и  женщину,  на  плечи  которой  падал  свет;  волшебство   этого
настроения пронизало его,  превратись  в  пьянящую  атмосферу  предчувствий,
надежд  и  желаний,  причудливо   смешанных   воедино,   светлых,   далеких,
сверкающих, - он крепко взялся за руль.
     Треск стартового выстрела был, как комар, сметен тотчас же  раздавшимся
грохотом моторов. Мэрфи рванул со старта, оказался во  главе  стаи  и  повел
гонку, опередив остальных на тридцать метров. Словно знамя при штурме,  реял
впереди его красный автомобиль.
     Мод Филби вытянулась. Ее профиль от напряжения рисовался тонкой  алчной
линией, губы были сжаты.
     - Кто впереди?
     - Мэрфи. Он намного оторвался от остальных. Кай...
     - Что Кай?
     Льевен нервно подскочил.
     - Кая нет среди гонщиков.
     - Где?..
     - Где же Кай?
     Мисс Филби вытянула руку.
     - Вон он...
     Льевен едва подавил ругательство. Белый автомобиль в одиночестве  стоял
на стартовой площадке.
     - Он не поехал!
     Казалось, прошла целая вечность. Машина не трогалась  с  места.  Льевен
больше не мог на это смотреть. Он отвернулся и, до крайности раздраженный  и
злобный, увидел перед собой  довольно  полного  пожилого  мужчину,  которого
совершенно не знал, но готов был стукнуть, если тот шевельнется.
     Мод Филби не сводила глаз со стартовой площадки. Вдруг  одинокое  белое
пятно взревело, выпустило облако  дыма  и,  продолжая  дымить,  сорвалось  с
места. Льевен вскочил, засуетился, но в глубоком разочаровании махнул рукой.
     - Поздно, слишком поздно...
     Он посмотрел на часы, встряхнул их, взглянул на Мод Филби и  спросил  у
нее время. Они сверили часы, и Льевен ожил:  он  полагал,  что  Кай  потерял
несколько минут, на самом деле он отстал от других  всего  на  сорок  восемь
секунд.
     Разогнавшаяся стая с ревом приближалась опять. Мэрфи  шел  впереди,  он
еще увеличил отрыв. Позади него, сбившись довольно  плотно,  шли  остальные.
Аза ними - Кай, успевший немного наверстать время.
     После третьего круга  Кай  поравнялся  с  предпоследним  водителем.  Он
медленно отвоевывал метр за метром. После пяти кругов обогнал две машины. Но
Мэрфи шел на четыре километра впереди него.
     Мод Филби отпустила перила, в которые она было вцепилась.
     - Он постепенно нагоняет.
     - Это никому не заказано.
     - Как вы думаете, он догон... - она поправилась:  -  будет  нагонять  и
дальше?
     - Осталось еще пятнадцать кругов. Пока нельзя  сказать,  какие  у  кого
шансы, даже у Мэрфи.
     На седьмом круге Кай сбавил скорость и остановился у мастерской.
     Хольштейн закричал:
     - Задняя покрышка, справа!
     Механики набросились на колеса.
     - Сменить все четыре! - воскликнул Кай.
     Хольштейн вставил ему в рот сигарету и спросил, держа наготове  бутылку
минеральной воды:
     - Пить?
     - Нет! Я плохо стартовал,  Хольштейн,  но  настроения  это  не  портит.
Машина идет великолепно.
     Кай бросил взгляд на колеса, - домкраты с треском опустились, еще миг -
и он сидел за рулем.
     - Хорошая работа - и минуты не прошло.
     Стая гонщиков слилась воедино. Громкоговорители гремели над  трибунами.
"У Мадзини на повороте Лесмо лопнул поршень, он сходит с дистанции.  У  Para
не включается свеча зажигания, но он продолжает гонку". На трассе оставалось
еще шесть машин. Кай упорно прижимался к  последней,  а  на  прямом  участке
пронесся мимо  нее.  На  вираже  он  выбрал  себе  следующего  противника  -
пристроился в хвост синей машины обтекаемой формы и метр  за  метром  к  ней
приближался.
     Борьба  становилась  нешуточной.  В  вихре  гонки  Кай   увидел   возле
мастерской белое лицо Хольштейна, а за ним, неожиданно, машину Мэрфи  -  она
стояла. Мэрфи как раз в нее садился, когда  Кай  мчался  мимо.  Но  у  Мэрфи
оставалось еще преимущество в целый круг, который Каю надо было преодолеть.
     После  двух  следующих  кругов  у  Мэрфи  оказались   замаслены   свечи
зажигания. Остановка съела почти все его преимущество. Кай, шедший  третьим,
отставал от него всего на несколько сотен метров.
     Он ехал уже не так осторожно, и  ему  удалось  оставить  вторую  машину
позади себя. Впереди шел теперь только Мэрфи.
     Кай успокоился, волнение последних часов улеглось.  Оставалось  осилить
еще три круга, и он знал, что скорость у него выше, чем у Мэрфи, и он  может
не только покрыть расстояние между ними, но и вырваться вперед, если  ничего
не случится.
     На полном газу взял он поворот Гранде, в бешеном темпе помчался дальше,
на миг с жужжаньем задержался возле красного автомобиля, а потом протиснулся
вперед.
     Мод Филби  Нервозно  рвала  свой  батистовый  носовой  платок.  Трибуны
захлестнуло волнение. Не знакомые между собою люди вступали в жаркие  споры.
Энтузиасты высовывались далеко за ограждение.
     - Едут!
     Наэлектризованная публика не сводила глаз с того  участка  трассы,  где
нарастал рев моторов. Машины  приближались  на  большой  скорости,  впереди,
далеко оторвавшись от остальных, - белый автомобиль.
     - Кай!
     Мод Филби вздохнула и внезапно почувствовала себя очень усталой.
     - Пожалуйста, Льевен, принесите мне апельсин.
     Льевен был ошарашен, а когда увидел  ее  заметно  разгладившееся  лицо,
догадался, в чем дело. Он вернулся с фруктами,  покачивая  головой:  настало
время действовать - его предположения подтверждались.
     Гонка - впереди Кай - шла мимо трибун. Начинался последний круг. Царило
необыкновенное  напряжение.  Оно  навалилось  на  толпу,  словно   дрожащий,
светлый, хрустально-прозрачный зверь, и подавляло всякий шум немоте большого
ожидания.
     Вдруг где-то среди публики  началось  легкое  движение.  Женский  голос
что-то выкрикнул. Никто  не  обратил  внимания.  Но  голос  раздался  снова.
Настойчивей, просительней, громче. Молчание все еще было сильнее.
     Но тут зазвучали и другие голоса, выкрики множились,  и  люди  увидели,
что произошло: на трассу выкатился какой-то светлый комок, за ним последовал
второй, они приплясывали друг возле друга, два клубка шелка,  соскользнувшие
с барьера, - две мальтийские болонки беззаботно играли на трассе  под  крики
зрителей.
     Интерес  к  происшествию  катился,  как  волна,  напряженность  момента
рухнула, словно слишком высокий вал,  нашла  себе  разрядку  в  этом  мелком
инциденте и  необоримо  захлестнула  его.  Люди  свистели,  крича